Тетрадь по завещанию. повесть гл. 12 (Эротические рассказы)

Они были словно сестры-близняшки, наверное, даже больше. У меня сложилось впечатление — смотрю эротическое фото в разделе «Одетая и раздетая». Тина и Алевтина только этим и отличались. Алевтина осмотрела комнату, внимательно, картину «Бегущая впереди солнца», вышла в коридор открыла дверь в туалет.
— Батюшки! — всплеснула руками. — И нужник, прямо у кровати!
— Тин, а как к ней обращается? — спросил я. — У меня опыта общения с тещами не нет, а тут прототеща, да еще почти одних лет с моей девушкой.
Тина хмыкнула.
— Не знаю... Зови Алевтиной...
— Где мои трусы?!
Тина перебросила обнаженное тело через меня, нырнула головой под сексодром. Ее попа аппетитно возвышалась ягодицами над опавшим членом — не удержался, хлопнул.
Тина вынырнула и брызнула на меня зеленью глаз.
— Сам сейчас полезешь! Не одни, все-таки!..
Снова нырнула, постепенно сползая по члену укромным местом.
— Ай! Антошка! Перестань...
— Он сам...
Тина дала задний ход, прижала его животом, подмяла грудями, держа в руках мои трусы...
— Одевай!..
Я скинул ноги с сексодрома, спрятал «красавчика» в семейники и отправился на кухню. Одернулся назад за поддержкой.
— Иди, я сейчас. Рубашку твою надену?
— Давай... — шепнул я и, коридором, миновал двери в ванную, попавшимся котом.
Алевтина сидела у стола, листала тетрадь, я прошел к окну расположился напротив. Она вкинула на меня смешливый взор. Если бы не шум дубрав, игреца ветра на залитых солнцем полях, — единственного, что её отличало от Тины.
— Ну, здравствуй, Антон... Как тебя по-батюшки-то?
— Просто, Антон, сейчас, отчество как-то не принято...
— Не принято отца поминать?! Ладно, не с выволочкой я к вам, с помощью...
В комнате что-то упало. Тина взвизгнула.
— Полка... — объяснил я. — В шифоньере. Она на одном штырьке держится — все руки не доходят. Тина не знает, уронила.
Алевтина посмотрела на меня, укоризненно, но сказать ничего не успела. На кухню залетела Тина в моей новой синей рубашке, с полосами от упаковочной укладки и иголочкой на воротнике. Поставила мне на колено ногу, полы разъехались, стало видно, что она без трусиков.
— Больно... — жалобно, мяукнула она, — прямо в голень!
— Целуй ушиб-то, соколик, чего сидишь? — проговорила Алевтина, перелистывая тетрадь.
Я поцеловал. Вынул из воротничка иголку и из-под него картонку. Тина снова муркнула и села мне на колени, поерзала, обняла. Посмотрела на Алевтину — моё!
— А как вы догадались, что я это не дед? — спросил, чтобы как-то сгладить столь интимное прижимание ко мне Тины.
— Да просто, нет в тебе того, что в нем имелось. Это я сразу почувствовала. Огнь я и не пребывала. Не мои губы тебя обласкали, соколик...
— Мои, мои, мои... — затараторила Тина, — мой, мой, мой! Он сделал выбор!
— Чего ж удумали? Я враг своей правнучке?! Без меня решили Правь и явь распутать!
— Алевтин, не ругайся! — остановила ее Тина. — Другой дороги не было... Не нашла я...
— То-то, что не нашла! А дар, мой тебе переданный, потеряла!
— Потеряла, — выдохнула Тина.
— Меня хотела спасти, я виноват! — защитил Тину я.
— Ты, заступничек, свое по заслуге обретешь! Сейчас о Тине речь.
— В общем, было так... — не успокоился я.
Вкратце, я рассказал Алевтине, всё, что со мной произошло за последние дни, включая сны. Про Алису Сполохову, военврача третьего ранга, умолчав только интимное, — не посчитал нужным, или испугался ее зеленых глаз, в которых с каждым моих словом «вечерело», «непогодилось». Одного я точно не боялся, что упекут в дурку. Когда перед тобой сидит, молодая полная соков женщина, которой уже должно быть больше ста лет, а на коленях у тебя ее точная копия, ерзает голенькой писичкой по семейным трусам, и ты понимаешь, что влюбился по-уши — дурка не страшна.
— Вот, пожалуй, и всё... — закончил я.
— Тетрадь, Дед, вам, зачем оставил? Завещал?! — проговорила Алевтина.
Мы с Тиной, дружно, пожали плечами...
— Это, как раз, и не понятно... — ответил я, — Сначала мы ее не правильно читали — я читал, слева на право. Потом, вроде, правильно — сверху вниз, на манер китайского письма, но всё равно ничего не ясно.
— Не правильно, ни в первый, ни во второй разы!
— По диагонали, что ли нужно?! — не выдержал я и превысил голос.
— Думать нужно, соколик! А не лезть сразу к прабабке под подол!
— Я и... — пыл мой угас.
— То, что написано слева направо — то Дед! А что сверху вниз, — то, ты, соколик! И в госпитале моего любого никогда не было! Теперь, понятно?!
Я подтянул к себе тетрадь, Тина тоже в нее заглянула. Уронил голову на ладонь.
— Ё-моё! Так это я Алисе говорил: «Победа будет за нами!».
— Ты, соколик! — подтвердила Алевтина. — А кто же еще? Девка-красная к тебе всем передом, а ты — навалимся дружно, как ухнем!
— Какой ты стал у меня примерный! — шепнула Тина, украв у меня поцелуй.
— Обиделась Алиса, с этой обидой и погибла, — добавила Алевтина, вздохнув. — На заре, как солнышко поднималось. Ушла Сполохой.
— Она же мне, так и сказала: «Ты же не хотел этого! Помнишь?».
— Когда? — спросила Тина.
— Не важно...
— Важно, соколик, — надавила Алевтина. — Выкладывай, не тая!
— Приходила она ко мне, на днях, под видом проститутки.
— Так это её красные трусы я выкинула? — Тина соскочила с моих колен и зло перекинула волосы на спину.
— Это же до тебя было! Тин!
— Тинка! Сядь! — урезонила ее Алевтина. — А ты, соколик, рассказывай...
— Да чего говорить... Пришла, взяла деньги за услугу и... Было, Тин, было... А как распознал я ее, так и исчезла. Да, взвар! Перед этим, я твои корешки из кисета заварил и выпил, — про Вилку промолчал, итак вокруг меня одни женщины. — Так, Сполоха, вся жаром наполнилась, бокал понюхала и исчезла...
— Огнем заполнилась... — уточнила Алевтина.
— Ты кончил в нее, да? — Тина просто взбесилась, заметалась по кухне, ее русые волосы засверкали маленькими искорками, или показалось, солнечный отсвет из окна. — Скажи, ты кончил в нее?!
— Я был в презервативе...
— Огнь ничего не удержит, — проговорила Алевтина. — Если бы не взвар... Тинка, сядь! Есть еще надежда...
— Уууу! — она ушла в комнату. Послышалось ее кряхтение...
— Тинка, оставь в покое картину! — бросила Алевтина. — Всё равно не оторвешь от стены... Пока Правь и Явь не распутаешь...
— Что, всё так плохо? — понуро спросил я.
— Плохо, но не всё! — ответила Алевтина. — Бросил ты семя свое в мертвое лоно, соколик. Если бы не взвар Тины, даже и не знаю...
Она замолчала.
— Я же думал, обычная проститутка...
— Сказала бы я тебе, соколик!.. Да Тину жалко...
— Думаете, простит?
— Простит, она любит тебя... Тинка, иди сюда!
Тина выскочила из комнаты в шортиках и топике, в прихожую. Нервно скинула с вешалки плащ... Я соскочил со стула, остановить, но Алевтина меня придержала.
— Уже собралась? — спросила ее, не оборачиваясь в прихожую. — А любый пусть сгорает к Юрьеву дню! Или он не люб тебе?
Тина накинула плащ, но вместо того чтобы выбежать из входной двери на площадку, вернулась на кухню, размазывая по щекам слезы.
— Люб! Ненавижу...
— Сказано же — до тебя было! Дед, вон, мне только после войны и покаялся, что с какой-то Лидкой, шашни крутил, пока с неба прямо ко мне в руки не упал. А как упал, так и пропал в зеленых глазах моих. А ты что? Или глазки у тебя не мои? Тело...
— Всё равно, ненавижу! — Тина обдала меня зеленью своих влажных глаз, шмыгнула носом.
— Утри сопли-то! Мужику, казать их лишком не к чему... Он итак бел стоит... Садитесь, дети, хоть рядком, хоть друг на дружку, главное слушайте внимательно и ничего не пропускайте...
Тина села рядом, не снимая плаща.
— Ехать вам нужно, — проговорила Алевтина.
— Куда ехать? — спросил я.
— Туда и ехать. В Брянские леса, где партизанская слава. В деревню «Большая Курлыка». Названа она так, потому что журавлей много в тех местах, когда-то было, теперь, ни птиц, ни людей там нет. Как немцы спалили — журавли на другое место улетели, да и деревня, так и не восстановилась. Уж и название мало кто помнит. Ехать будите не спрошайте кого — не скажет.
— А как же найдем? — шмыгнула носом Тина
— Обруч с височными кольцами, что я, по смерть свою, тебе передала, не растеряла?
— Нет...
— Принеси...
Тина убежала. Я даже не знаю куда! В квартире обруча точно не было.
— По смерть? — спросил я.
— Так нет меня, соколик! Почитай уж, как двадцать годков нет. Мать Тины, тогда непраздной ходила, вот я через живот ее, правнучке силу свою и передала. А как родится, сказала, чтоб дочке обруч отдали, да назвали Алевтиной.
— Не вериться, вы такая молодая красивая предо мной сидите.
— Там, все, кто своими грехами не раздавлен — молод и красив, соколик. На вот, образ мой, зажми в ладонь-то. Тине его, до срока, не кажи...
Алевтина дала мне оберег — маленькая серебреная пластина, на ней была изображена старенькая бабушка, каких в России много, в сарафане, цветастом платке с рысью на руках. Она подмигнула мне и осталась только рысь, готовая к прыжку.
— А срок когда?
— А вот, как снова появлюсь на обереге, тогда и срок! Тине женщиной стать... Ты, соколик, цепочку-то, через буйну-голову перекинь, да на шею надень...
Я разжал ладонь, на стол, распускаясь, упала серебряная цепочка. Надел, оберег исчез.
— Там он, не тушуйся. Невиден, только. Теперь, я за тебя и за Тину спокойна, до вешнего Юрьева дня... Коль Правь с Явью не распутаете.
— А когда?..
— Ой, не терпелив ты, соколик! Не от меня, то зависит! От Тины. Как пожелает, так оберег тебя и оповестит. А если раньше вздумаешь, против воли ее! Горе тебе, соколик! Задушит тебя оберег...
— Стало быть, монахом жить до гибели? Спасибо, удружили!
— Монахом? Кто ж вам ласкаться-то мешает? Да, и не знаю я! Может, она тебя к завтрему захочет впустить... Вы помиритесь сначала.
Я хотел спросить, что Алевтина понимает под словом «ласкаться», со времени ее молодости, это понятие изменилось, расширилось. А, может, и нет — это мы, сегодня, так думаем, но... Она приложила палец к своим губам...
На кухню зашла Тина. Обнажена, волосы распущены и расчесаны на две стороны, прикрывают груди. Золотой обруч с височными кольцами, словно корона на голове.
— Ах, и краса! — вплеснул руками Алевтина.
— Дар только потеряла, — потупилась Тина.
— Ничего, вернешь дар. Там, в деревне и вернешь... Как до брянских лесов доедете, ты разоблачись, как сейчас, волосы расчеши, — обряд знаешь?
Она кивнула.  
— Обруч накинь. Крестец покажется...
— Крестец? — встрял я.
— Перекресток! Не мешай... — отмахнулась от меня Тина.
— Так вот, — продолжила Алевтина, — Как крестец покажется, вставай на него, лицом вперед. Какое ушко височным кольцом запечет, туда и поверчивайте.
— А если прямо? — спросила Тина.
— До той деревни, прямой дороги давно уж нет. Покружите, пока к месту прибудете. Встретит вас старая женщина. Она одна там, дом ее на окраине. Тебя Тина, она сразу узнает, по образу моему и подобию, ну и тебя, соколик, стало быть, через правнучку мою признает. Дальше, все вопросы к ней...
— Ты уходишь? — спросила Тина.
— Пора. Вместе езжайте, не по отдельности! А ты, соколик, помни что сказала. Ну, прощайте, дети мои, не деритесь... Дочь вам и сына...
Алевтина помахала нам рукой и исчезла...
— Ушла... — грустно проговорила Тина.
Я обнял ее. Она прильнула, но вспомнив, что злая на меня, оттолкнула.
— О чем вы без меня говорили?..
— Что ты меня любишь...
— Прям, так и люблю?! Люблю... И ничего, и не значит! Отойди!..
— Ты же не уйдешь?
Она вздохнула, поправила на грудях русые, водопадом, волосы, прикрыла зеленые глаза ресницами, ответила:
— Нет, конечно...