Тетрадь по завещанию. повесть гл. 3 (Эротические рассказы)

Меня снова словно подтолкнули, как во сне, когда заходил за частокол, к колодцу. Я не видел лица той, что разбрызгалась мне в глаза росой, но чувствовал — это она! И сейчас, девушка уводила от меня свой взор.
Нарочито, поправив лямки чехла цифрового фотоаппарата и перекинув ноутбук из правой руки в левую, я спросил:
— Алевтина? Так мне в редакции сказали.
— Да... Можно, просто — Тина.
На секунду, она вкинула на меня глаза — зелёные с большими зрачками, они были похожи на две планеты вечного лета — угадывались дубравы, поля. Они менялись, словно, то утреннее, то вечернее, солнце делало их светлей или темней. Утопая в очах Тины, я снова не разглядел её лица.
— А я Антон. Можно просто... — хотел сказать Антошка, но впервые моя «коронка», при знакомстве с женщинами, застряла в горле и я выдал: — Антон.
Тина улыбнулась, озаряя тонкие в разлет брови, аккуратный нос, естественно-алые губы, девичья припухлость зарумянившихся щек, мягкие очертания подбородка. Мое сердце гулко забилось и готово было выпрыгнуть от красоты, которой, на миг, она меня одарила.
— Кто там, Алевтинушка? — раздался из комнат старческий голос.
— Из редакции пришли, деда...
— Так что ж ты, гостей, в прихожей держишь! Приглашай в комнату.
— Проходите...
— Антон... Можно на «ты».
— Проходите, Антон! Давайте верхнюю одежду, я повешу.
— Значит, на «ты» — неможно!
— Да... — просто и откровенно, ответила она
Я скинул туфли, ноутбук из руки в руку, — снял куртку.
— Куда?
— В зал. Дедушка там. А я сейчас чай вам заварю. Проходите.
Я конечно циник, но расставаться с Тиной, менять общество юной девушки, на беседы с девяностолетним стариком, мне жутко не хотелось. Но разве всегда мы делаем то, что желаем? Подчиняясь обстоятельствам, я разорвал свое сердце, оставил кусочек с новой знакомой, и прошел в указанном ей направлении.
Я словно попал в «ретро». Зал был обставлен в духе пятидесятых годов прошлого столетия, сам дед, что сидел на кресле-качалке с пледом на ногах, словно был экспонатом из того времени. Сухое строгое лицо, седые волосы и руки, красные от старых сильных ожогов, практически и всё, что мне бросилось в глаза, запомнилось.
Я поздоровался, назвав его по имени отчеству, представился, сделал несколько фото и расположился на стуле, за столом с желтой круглой столешницей под плюшевой скатертью, раскрыл ноутбук, приготовился слушать.
Разговор у нас пошел о войне, фашистах, сбитых ветераном самолетах. Дед говорил много, о комсомольской юности, о патриотизме, о том, что молодежь сегодня утеряла стержень. Что он боится за свою девятнадцатилетнюю, воспитанную не как все правнучку. Переживает, когда она задерживается допоздна. Говорил много. Я кивал, поддакивал, усилено соображая, как мне зацепится и продолжить знакомство с Тиной, оказывается вполне совершеннолетней девушкой.
Ноутбук, я расположил так, чтобы ветерану не было видно экрана, и стукал по клавиатуре, словно записываю. На самом деле, зафиксировав, за что и когда дед получил ордена, я тут же отослал это Вилке, вместе с фото. Дальше, просто менял вопросительный знак на восклицательный — чередой строк.
Мой скучающий взгляд искал Тину. Когда она принесла нам чай, в комнате словно стало светлей.
— Угощайтесь — подала она мне чашку с блюдцем, а на стол поставила огромную вазу с разными неприхотливыми сладостями — горкой, печенья, пряники, конфеты...
Чисто из вежливости отхлебнул янтарного взвара, похмелье, что с утра меня мучило, как рукой сняло. Я почувствовал прилив сил и крови в член. Ему стало неудобно в тесных джинсах. Я попытался принять иную позу, отчего, в трусах, крайняя плоть съехала с головки, стало еще неудобнее...
— Может, чего покрепче, Алевтинушка, поднесешь? — проговорил дед, тоже получая из ее рук чашку со странным чаем.
— Деда! Тебе же нельзя! — строго ответила она.
— Да не обо мне речь. Молодой человек, не желаете ли малиновой настойки? Она у Алевтинки ой и добрая получается. И травница она у меня, и затейница — это у нее от жены моей, покойницы. Пейте чай, пейте, этот настой хорошо огонь внутри усмиряет. Сейчас, вам это необходимо.
При слове «огонь», я как-то напрягся. Странно, разговор резко поменялся. Дед, от слов-лозунгов, перешел к речи загадками. И комната изменилась, за его спиной, на стене, я увидел картину в рамке из красного дерева — Обнаженная красавицы с огненно-рыжими волосами бежала по ржаному полю, впереди восходившего солнца. Я был готов поклясться, что минуту назад никакой картины не было! Я поставил на стол чашку.
— Это Сполоха, — наблюдая за моим взглядом, проговорил дед. — Заря-Заряница Красная девица. Обгоняет солнышко утром и спешит за ним вечером...
Я сглотнул сухой ком.
— Вы чай-то пейте, Антон, — добавил дед.
Уходившая на кухню, Тина вернулась, подлила мне в чашку горячего чая и снова её подала мне.
— Нужно выпить... — мягко проговорила она, зачаровывая меня зеленым взглядом.
Залпом, не в своей воле, я опорожнил чашку с горячущим взваром.
— Пойдемте, — тихо проговорила она.
— Куда?
— Туда, куда вы очень хотите...
После ее слов, мне действительно очень захотелось... в туалет. Мой член был готов разорвать джинсы, а мочевой пузырь лопнуть.
— Пойдемте, я покажу вам...
Тина взяла меня за руку и повела. С мыслью, что пошел бы за ней даже на эшафот, я был подведен к туалету. Она открыла его и, щелкнув выключателем, включила свет. Меня снова словно подтолкнули, хотя, Тина отпустила мою руку — дверь, за спиной, закрылась.
Не знаю, чего мне хотелось больше, расстегивая джинсы — опорожнить мочевой или освободить от них член. Словно конь, с которого сняли хомут, распрягли, я выпустил его на всю величину, малиновая головка выскользнула из крайней плоти.
Возбуждение не давало расслабиться и пустить струю. Я попытался направить поднявшийся член в унитаз, но они оказались забинтованы льняной материей с проступившими через неё маслянистыми пятнами. Вместо расстегнутых джинсов на мне были запоясанные узким ремнем шерстяные галифе, защитного цвета, заправленные в сапоги подминающие каблуками траву, у дерева в лесу. Смеркалось.
Я вспотел. «Выпил чаю! С глюками!», — мелькнула мысль.
— Ой, дурачек! — услышал я позади насмешливый, то ли девичий, то ли женский, голос. — Чего ж в лес убежал?! И как ты с такими руками скидовать штаны будешь?
— Уйди! — ответил я, и в то же время не я, надрывно, простужено. — Как-нибудь сам справлюсь.
— А ну-ка, подними руки! — поступил приказ за спиной. — Справиться он!
Ловкие женские пальцы распустили на галифе ремень, скинули их до сапог.
— Как опорожнишься, скажешь, одену.
Как ни старался, повернуться и увидеть, кто с меня стянул галифе, я не мог, опорожнится тоже. Так и стоял минут десять.
— Ну что там, готово? — спросил тот же голос, вернувшись.
— Нет! Уйди же! — снова ответил я — не я.
Почувствовал за спиной дыхание. Смешок.
— Не получится. Подожди, я Матрену позову...
— Зачем?!
— Так лопнет мочевой-то!
— Как лопнет?
— Так...
— А что Матрена?
— Руками или еще чем, быстро вылечит твою болезнь.
— Не надо Матрены!
— А коль не надо, так стой и не дергайся! А то ожоги задену.
Женская рука обхватила мой член и стала быстро гонять крайнюю плоть поступательно-возвратными движениями.
Я стоял и думал, чего сопротивлялся? Никогда не отказывался от такого удовольствия. Как-то даже Вилка мне взрочнула. Валялся в своей холостяцкой берлоге с гриппом, навестила больного, принесла продуктов, пива, а у меня от температуры, прямо при ней  стояк случился. «Помоги, — говорю, — самому как-то в лом». Вилка — «Ок, только руками»... С тех пор, она меня иногда и завет: мой ласковый дрочер.
Придверие оргазма вернули меня на опушку неведомого леса в незнакомые, но ласковые женские руки. Они мне показались знакомыми, длинные пальцы ласкали мою головку, пробегая по ней порханием мотылька.
— Сейчас снова ожог будет, — пробормотал я, закидывая голову.
— Какой ожог? — спросила женщина за спиной. — Немец тебя только сверху пожег — руки до плеч. Сладенько сейчас будет...
Я содрогнулся. Того оргазма я давно не испытывал, он действительно был сладким, ноги ослабли от пульсации по всему телу и в члене, вместо спермы, из него выплеснулся огонь, словно из огнемета опаляя зеленую траву...
Из меня в унитаз струился кипяток, наполняя паром туалет, стало словно в бане. Застегнув на джинсах ширинку, я стоял и ждал, когда он рассеется. Вышел. Вымыл в ванной руки и ничего не понимая, вернулся в зал.
Дед, сидел в кресле-качалке, листал мелко исписанную общую тетрадь. Тины не было, на кухне шумела вода, чашки с недопитым чаем, сладостями, со стола убраны. Картина на стене отсутствовала... Я сел к ноутбуку, не зная, что сказать... С ощущением, что мне пора в дурку.
— Антон, — произнес дед.
— Да...
— Я тут немного о войне написал. Сейчас все пишут, ну и я — тоже. Захотелось рассказать о своей молодости, а уметь не умею. Абзацы, предложение, запятые — не поможешь старику.
Выдохнул. К этому я был готов еще в редакции, когда брал ноутбук, фотоаппарат. Чувствовал, не зря меня заманивают сюда. Статью и Вилка бы написала. Как мне все это надоело! То декабрьско-мартовские тезисы мэра, то майские мемуары ветеранов. Отмазки были заготовлены и отнекаться, мне не составило труда.
Правда, дед не настаивал. Воспользовавшись паузой в разговоре, я попрощался и выскользнул в коридор, запрыгнул в туфли. В ожидании, что Тина меня проводит и мне удастся ее пригласить на романтическое свидание надел куртку. Она вышла из кухни ко мне маленьким с вышитым солярными знаками мешочком, в виде кисета, затянутого на веревочку.
— Возьмите, Антон, — проговорила она, подавая его мне. — Если огнь снова себя проявит, то дома, обязательно, — дома, заварите это стаканом кипятка и выпейте. Что делать дальше, вы знаете.
— Может, я вечером заеду? Покатаемся по городу...
— Вы счищаете такое возможным?
— Почему нет? Я холост и ты мне понравилась.
— Обращаться ко мне на «ты», я вам не разрешала.
— Ну, я вам хоть нравлюсь?
— Почему, вы не взяли тетрадь у дедушки?
— Если вы согласитесь на вечернее свидание со мной, я готов вернуться к деду и исправить свою ошибку.
— Уходите!
Тина открыла входные двери и, проявив несвойственную девушке силу, буквально вытолкнула меня на площадку.  
— Не согласны?
— Нет!
— Мы больше не увидимся?
Двери квартиры закрылись.
Я сунул мешочек с солярными знаками в карман куртки, поправил на шее лямки чехла цифрового фотоаппарата и вышел на улицу. Позвонил Вилке, по сотовому:
— Получила фотки?
— Какие? — ответила она.
— Что я тебе послал! Ветерана...
— Ничего я не получала! И какого еще ветерана? Ты где? С такой температурой, как у тебя, надо в койке, дома лежать, а не шлятся по ветеранам. Если так, то не буду больше тебя у Гелены отмазывать, Антон.
Вилка отключилась.
Я обернулся на дом из которого только что вышел, но его не было, я стоял везде детского садика, проезд Комсомольский — пять. Сунул руку в карман, огладил на мешочке вышивку Тины.
Задрал голову к небу и крикнул:
— Антон и Алевтина — мальчик и девочка, они существуют?
Ответом мне было только недоумение прохожих.