Кстати, кому он отошел бы в случае развода? Или мы разделим его пополам? В сервизе сто шестнадцать предметов, как раз идеально делится надвое. Конечно, мы поровну разобрали бы чашки и блюдца, но как быть с заварочным чайничком? Молочников там четыре штуки, и с блюдами для пирожных нет проблем, а вот сахарница? Сахарница там, кажется, одна… Или все-таки две? Черт возьми, я уже и не припомню, когда мы в последний раз пользовались этим сервизом. И то верно, к чему доставать парадный сервиз из шкафа, если все время завтракать в кафе возле дома? Очень удобно, не надо ни готовить, ни мыть за собой посуду, вот если бы еще можно было и не есть! Главное – не смотреть, не смотреть, как жует Эмили, и тогда вполне можно притвориться, что все в порядке, все хорошо, никто и не помышляет о разводе и разделе имущества, и притворяться еще долго-долго, долгие годы, без конца и края…»
« Если бы он сейчас подавился и умер, – думает Эмили. – Господи, как было бы хорошо. Он бы подавился и умер, а я бы осталась одна в пустом доме и делала все, что хочу! Например, каждое утро завтракала бы на фарфоровом сервизе викторианской эпохи, а потом, потом непременно разбивала бы чашку. А когда чашки закончатся, я принялась бы за блюдца, потом наступила очередь чайника и сахарниц, и молочников, и всего остального, пока от сервиза не остались бы одни воспоминания! Но и те я перемолола бы в своей памяти, я терла бы их и давила, толкла и молола, пока они не превратятся в мельчайшую фарфоровую крошку, тонкий порошок, нежнее сахарной пудры, и я сдула бы его, сдула так, чтобы и следа не осталось. И если бы кто-то спросил меня: А ты помнишь о Роберте? Помнишь, у тебя был муж, его звали Роберт, вы прожили вместе двадцать пять лет, и однажды он подавился за завтраком в кафе возле вашего дома, куда вы ходили каждое утро, подавился и умер, помнишь? – я бы ответила: Нет, не помню я никакого Роберта, никакого…»