С каждой секундой, о которой оповещает монотонное тиканье часов на стене, теплый свет, заливающий гостиную, тускнеет. Врывающийся в распахнутое окно холодный ветер заставляет занавески плясать в бешеном вальсе, а пронзительный вой леденит кровь. За окном оглушительно сигналят машины, и перемежающийся рев хулигана-ветра создает впечатление нереальности происходящего. Как будто картина из старого триллера, где мигающий свет и оглушительная тишина создают дикую напряженную атмосферу. Проверенный психологический прием. Ты уже подсознательно ждешь чего-то ужасного, и внутренности словно превращаются в желе и ком покатывает к горлу.
Из темных углов неумолимо надвигается одиночество. Оно подкрадывается как опасная кобра, еще не нападая, но при виде которой ноги деревенеют, а мозг отключается, отметая саму возможность путей к отступлению.
И вдруг наступает тишина. Стук захлопнувшегося окна звучит как последний удар молотка, заколачивающего крышку гроба. А мрак уже затопил комнату, и теперь моя худенькая фигурка на полу словно находится под прицелом сотни угрюмых торжествующих глаз, смотрящих из темноты. Это вечные спутники одиночества: страх, горечь, замкнутость, обреченность, неуверенность.
Они ликуют, подползают все ближе, тянут ко мне свои склизкие, костлявые, покрытые струпьями руки с растопыренными пальцами. Они скандируют что-то заунывное, и сквозь скрежет зубов различаем замогильный шепот, глухой и страшный.
Я, помертвев, в немом ужасе оглядываюсь: проступающие из сумрака лица невозможно описать словами. Это что-то невообразимо ужасное, с черными маслеными глазами, похожими на колодцы и с ухмыляющимися пастями с бледными беззубыми деснами.
И вот они уже совсем близко, я уже чувствую их ледяные мерзкие прикосновения и захожусь в крике…
И тут я просыпаюсь. Этот кошмар в различнейших интерпретациях снится мне на протяжении многих лет, и каждый раз я просыпаюсь от звука собственного крика, а мои щеки мокры от слез. И снова в груди то сосущее чувство безнадежности, погасившее чуть теплящийся огонек надежды, словно в том сне я жду спасения, внешнего вторжения в эту пропасть отчаяния, но оно не приходит. И противные твари высасывают все светлое, что было во мне, затягивают меня в пещеру томящегося ожидания, где я медленно и мучительно умираю, задыхаясь от одиночества. Свет ночной лампы выхватывает встревоженное лицо мужа. Он трясет меня за плечи и, увидев, что я проснулась, судорожно обнимает мое вздрагивающее от рыданий тело и шепчет:
- Милая, это был всего лишь сон, кошмарный сон, успокойся…
И даже спросонья, еще не до конца придя в себя, я вдруг с отвращением высвобождаюсь из его объятий и, вскочив с супружеской постели, бегу в ванную. А по дороге мельком подмечаю эту всепрощающую грустную улыбку, которая появляется на его лице всякий раз, когда я вытворяю что-то подобное.
«Снова эта гнусная понимающая улыбка, снова эти печальные любящие глаза!» - меня передергивает от ненависти, и судорога тошноты подкатила как раз не вовремя. Стоя над унитазом и опорожняя желудок, я пыталась уловить в своей памяти тот момент, когда моя жизнь покатилась по наклонной, а сама я опустилась на позорное дно. Как я позволила этому случиться?!
Ноги подрагивало нервной дрожью и, обессилев, я опустилась на колени и закрыла глаза, вспоминая прошлое.
* * *
Родилась я в обычной московской семье. Мой отец работал инженером, а мать - учительницей начальных классов. Они познакомились еще в институте, и с тех пор не расставались.
Поженившись, родители с воодушевлением принялись вить семейное гнездышко и усердно работать над продолжением рода Кониных, но мама долго не могла забеременеть.
Когда, наконец, после нескольких лет упорных трудов, родилась долгожданная дочка, родители, недолго думая, назвали её Златой, и окружили такой заботой и вниманием, которое называют чрезмерным и даже вредным. Банальное начало моей истории, не так ли?
Но я, наперекор всем злостным старушенциям, пророчившим моим родителям иждивенку и нахалку, выросла не избалованным примерным ребенком, не доставлявшим никаких особых хлопот.
Окончив школу с золотой медалью, я успешно поступила в МГИМО на факультет международных отношений, на кафедру английского языка. И вот тут начались проблемы.
Со мной на потоке учился парень, рослый широкоплечий красавец-брюнет с бархатистым тягучим баритоном, замечательно играющий на гитаре. Он-то и покорил мое сердце.
Я, обладая недюжинным умом, милой мордашкой и стройной фигурой, но будучи застенчивой и скромной девушкой, даже и не пыталась обратить на себя Его внимание - ведь Боги не снисходят до земных людей. И продолжала втайне обожать Антона, грезить о нем и посвящать ему свои юношеские стихи. Однако произошло – по-другому и не скажешь – чудо: Он сам заговорил со мной!
Оставшись однажды после лекции, Антон предложил мне прогуляться. Эти встречи продолжались с завидной регулярностью, и злые языки распустили слух, что якобы я сексуально удовлетворяю Антона, тогда как, дорогие читатели, наши отношения тогда носили чисто платонический характер! Впоследствии я поняла, что весь пыл и жар моего молодого горячего сердца достался этому негодяю, который окрасил мою представлявшуюся мне в самых радужных красках судьбу в серые и черные тона.
Наше совместное счастье продлилось недолго. После трех лет отношений мы с Антоном решили пожениться, и я на радостях решила познакомить его со своей лучшей подругой Варей, которая на поверку оказалась ушлой стервой. Она околдовала моего возлюбленного, распахнув перед ним врата рая (проще говоря, раздвинув ноги), чего я со своей незапятнанной честью и совестью не позволяла ему до свадьбы.
Поначалу жгучая обида душила меня, и я старалась даже не думать о неудавшемся женихе, но вскоре разбитое сердце и ноющая душа давали о себе знать: я решила отбить Антона у Варьки. К тому времени парочка уже подала заявление в загс и церемония была назначена на июль.
Тогда в моей голове стал зарождаться коварный план, согласно которому в итоге мой Ромео с видом побитой собаки возвращался ко мне, великодушно согласившейся принять его обратно.
У Антона был брат Виктор, типичный ботаник-домосед, живущий по принятым стандартам, очень правильный и деликатный. Безумно влюбленный в меня, он был свидетелем моей любовной драмы и, покуда я безвылазно сидела дома и ревела в подушку, Витя очень страдал и злился на Антона – виновника моих слез.
Следует отметить, что родители братьев умерли и оставили им в наследство трехкомнатную квартиру, где они и жили, и куда Антон планировал привезти молодую супругу.
В общем, Виктор по всем параметрам пришелся идеальной жертвой, и я, до того момента строго пресекавшая его робкие ухаживания, стала бессердечно принимать их, и вскоре наше заявление оказалось на регистрационном столе, а свадьба была назначена на август.
Даже сидя сейчас на холодном кафельном полу в ванной, по моему телу бежит дрожь, а рот кривится от омерзения. До сих пор с содроганием вспоминаю этот день: праздничная атмосфера, веселая музыка, нарядные гости и вот он, мой Антон, свидетель жениха, такой любимый и красивый в этом черном смокинге! Сияние, исходящее от его лучистых глаз и обаятельной улыбки, способно было осветить весь этот украшенный шариками и ленточками зал! А подле Антона стояла Варя, вцепившаяся в его руку, словно пиявка, и обнажившая свои кривые зубы в доброй, по её мнению, улыбке, больше похожей на оскал старого дряхлого волка.
«Держись за него крепче, недолго тебе осталось наслаждаться его обществом», - с тихой радостью думала я, кружась в очередном танце.
Вы спросите, а где же Виктор? К своему стыду вынуждена признаться, что почти не видела его в тот день. Память услужливо преподносит одну лишь картинку, когда на слова «Объявляю вас мужем и женой. Можете поцеловать невесту!», Витя приблизился ко мне и, замирая от восторга, обнял меня за талию и нежно поцеловал. Это был единственный раз, когда он прикоснулся ко мне. Никогда не забуду его щенячий преданный взор, затуманенный любовным дурманом, одухотворенный и бесконечно счастливый.
Поле свадьбы я переехала к мужу в квартиру, и теперь мы жили семьями: я с Витей, Антон с Варей.
Нашу с супругом жизнь даже нельзя назвать совместной, а уж выразить чувствами все то, что происходило тогда между нами, очень тяжело. Я была поглощена воплощением в жизнь своего плана под названием «Возвращение блудного Антона». Денно и нощно я ловила моменты, чтобы остаться с любимым наедине, где долго и нудно капала ему на мозги, клятвенно заверяя в своей страстной любви; подставляла Варю, то подсылая к ней мужиков и фотографируя из-за кустов, а после предоставляя эти фото Антону, то подсыпая в стряпню соперницы перца или соли... В общем, пакостила по всякому.
На протяжении всего этого времени Виктор знал обо всех моих ухищрениях и уловках. Знал и молчал. Также молча покупал больше соли, чем я просила, и также смиренно выдавал деньги на очередного стриптизера для Вари, понимая, куда пойдет сия немалая сумма. Лишь по вечерам, когда мы ложились в постель (на пионерском расстоянии), я ловила на себе кроткий любящий взгляд мужа и слышала его тихое «Спокойной ночи, милая», произносимое с незаслуженной мною нежностью.
Спустя месяц мы с Антоном, как я и рассчитывала, оказались в одной постели, но вовремя сориентировавшаяся Варька не позволила нашим отношениям развиться вновь: взяв все самое необходимое, молодожены переехали к родителям жены в Новосибирск.
Мое разочарование было непередаваемым! Забросив учебу, я целыми днями лежала на диване и, уставившись в одну точку на потолке, тихо скулила как раненый зверек. В сердце образовалась пустота, и ничто не могло заглушить душевную боль. Накатила жуткая апатия, а полное безразличие ко всему происходящему отпугнуло моих институтских приятельниц, прослышавших о моей болезни и поначалу навещавших меня. Я их понимала: по утрам в зеркале меня встречала бледная неряшливая молодая девушка с отупевшим пустым взглядом, больше похожая на живой труп, чем на человека.
Кто не знает, что такое апатия, считайте, что вам повезло. В том состоянии мне ничего не хотелось и ничто не радовало, равнодушие душило меня. Даже лениво протекающие мысли, однажды случайно остановившиеся на смерти, потекли дальше: идея суицида привлекала меня не более чем шоппинг.
Витя, не в силах видеть более мои страдания, взял на работе отпуск за свой счет и ухаживал за мной, как за маленьким ребенком: кормил с ложечки, покупал все, что бы я ни попросила и неважно, каких трудов ему порой стоило достать ту или иную вещь. Муж каждый вечер купал меня, укладывал в кровать, ежедневно выводил на улицу и за руку гулял со мной. В благодарность он получал лишь тумаки и поток ругательств да оскорблений.
Вы спросите, почему? Я ненавидела его. За ангельское терпение, за бережное обращение и заботу, но больше всего я ненавидела его за его любовь ко мне. Всепоглощающую, ничем не объяснимую, но такую глубокую привязанность я не встречала еще ни у кого. Казалось, что смысл его жизни сосредоточился на мне. Я был центром его Вселенной, весь его мир крутился вокруг меня.
Знал ли Витя причину моей депрессии? Конечно, знал. Даже более того, когда Виктор узнал, что мы с его братом переспали, он без лишних разговоров набил морду Антону, после чего я не разговаривала с супругом неделю. Хотя это возымело лишь небольшой эффект, ведь мы итак очень мало разговаривали. Мы почти не пересекались с ним в обычные будние дни, а по вечерам я молча ставила перед Витей ужин и уходила спать, так как с детства заложенное мамой воспитание предписывало обязанностью любой жены накормить мужа после работы.
Оглядываясь сейчас на свою жизнь, я с ужасом понимаю, как много было допущено мною ошибок.
После затяжной депрессии, вывел из которой меня все тот же верный Витя, я с горем пополам окончила МГИМО и пустилась во все тяжкие. Беспутная половая жизнь и постоянная смена любовников веселила меня до крайности. То непередаваемое ощущение, с которым я возвращалась домой после очередной оргии и с мстительной гордостью заглядывала мужу в лицо, пока он снимал с меня сапоги, отзывалось ликованием в моем сердце. Боже, как я наслаждалась, видя в тепло-карих добрых глазах Виктора безмерную боль! Я знала, как он невыносимо страдал и, закусывая по ночам уголок подушки, безутешно рыдал, приглушая всхлипы, дабы не разбудить меня.
Мои беспорядочные связи привели меня к гинекологу, где усатая полногрудая тетка констатировала гонорею. Когда я, убитая свалившимися на меня диагнозом, делающим меня в собственных глазах чуть ли не прокаженной, явилась домой и поведала обо всем Вите, тот поначалу окаменел. Прикрытые веки его подрагивали, а пульсирующая вена на виске говорила рвущемся наружу бешенстве. Но в ту же секунду овладев собой, супруг спокойно произнес:
- Ничего страшного, будем лечить.
И все. Никаких допросов с пристрастием, никаких скандалов и сцен ревности – ничего. Как будто он и знать не знает о том, что гонорея венерическая болезнь, передающаяся половым путем, тогда как с ним я не сплю! А если бы и спала, откуда у него, такого правильного и чистоплотного, может взяться подобная гадкая зараза?
С этого момента я возненавидела Виктора еще больше. Почему он не ударил меня тогда, не обозвал потаскухой, не запер в квартире, показав тем самым свою власть надо мной?! Почему он с участием и даже с какой-то деланой веселостью отслеживал прием антибиотиков, принимаемых мною, не говоря при этом ни слова упрека?!
После длительного лечения и недели затишья я вдруг стала ездить по кабакам и напиваться до беспамятства. Что и кому я хотела этим доказать – не знаю. Но есть какое-то странное извращенное удовольствие наблюдать себя словно со стороны, когда алкоголь стирает все мыслимые и немыслимые границы, когда ты перестаешь осознавать, кто ты и где находишься, когда пол качается под ногами, а потолок превращается в космос.
Добрые люди, а чаще бармены, видя сию печальную картину, выуживали у меня из кармана трезвонивший мобильный телефон, где волнующийся Виктор уже битый час названивал мне, и докладывали о моем состоянии и местоположении. Иногда я начинала буянить, намеревалась станцевать стриптиз, и тогда Витя, смущенный до красноты, забирал меня из обезьянника, подкупая дежурных полицейских.
Приезжая домой, муж с ласковой улыбкой разувал меня, переодевал в пижаму и на руках относил на кровать, где я забывалась тяжелым сном. Порой я напивалась до такого состояния, что забиралась к Вите на колени и принималась целовать его, называя «Антошей». Тогда лицо супруга становилось непроницаемым, а взгляд смотрел с мягкой укоризной, но руки, удерживающие меня, были нежнее рук матери.
Наутро, со стыдом вспоминая произошедшее накануне, я вела себя еще омерзительнее. Скандалы в нашем доме не утихали ни на минуту, причем орала, брызжа слюной и кидая на пол тарелки, я. Виктор же, понурив голову, с виноватым видом выслушивал все мои беспочвенные претензии и упреки. Он никогда не позволял себе, следуя примеру всех нормальных мужиков, уйти из дома, хлопнув дверью. Нет! Он до победного конца выслушивал весь ушат грязи, что я выливала на него, после чего поднимался и уходил. Лишь однажды Витя, в разгар моей очередной обвинительной тирады, вдруг произнес:
- Если ты так презираешь меня, зачем же согласилась стать моей женой?
Несложно догадаться, что последовавший ответ здесь невозможно привести без цензуры.
Многое мы пережили с Виктором. И мою беременность от неизвестного парня из клуба, которая закончилась выкидышем, и последующую за ней очередную тяжелую депрессию, и постоянные плохие истории, в которые я вляпывалась с завидным постоянством и из которых меня вытаскивал все тот же Витя. Муж, как верный рыцарь, защищал меня от нападок старушек-соседок, не устававших перемывать мне косточки день ото дня. И ни разу он не слышал от меня ни нежного слова, ни элементарной благодарности.
Алкоголизм, вылечившийся мною с таким трудом, сменила наркомания. Тот страшный отрезок моей жизни я помню смутно, все было будто в тумане. Грязные подворотни, вонючие бомжи с непромытыми патлами и красными глазами, обнаженные до локтя руки со следами иглы, заунывные стоны, просящие дозу, и всюду валяющиеся использованные шприцы.
Тогда Виктор впервые в жизни кричал на меня. Он взывал к моему рассудку, говорил, что я гублю свою жизнь, что поддаюсь собственной слабости и удовлетворяю ложные потребности своего организма. Поначалу муж пытался уговорить меня лечь в клинику по собственному желанию, но, слыша в ответ проклятия и посылания по известному адресу, Витя проявил твердость: он нашел самую лучшую клинику по избавлению от наркозависимости и отвез меня туда. Я пыталась бежать, но меня возвращали с поражающим упорством.
Лечение все же возымело действие. Спустя некоторое время я вышла из больницы совсем другим человеком. Спокойствие и рассудительность стали основными чертами моего характера, я перестала шляться где попало и большую часть времени проводила в проверенном обществе подруг и друзей. Однако отношение к Вите оставалось прежним.
* * *
Подкатил очередной приступ тошноты, и я снова склонилась над унитазом. От воспоминаний меня мутило, а бурящаяся где-то в области груди лавина ненависти грозила извержением.
Кого я ненавидела? Наверное, себя. За погубленную жизнь и пошатнувшееся здоровье, за сломленную силу духа и утрату веры в собственное я.
Нет ничего страшнее презрения к самому себе. Когда тебя воротит от собственного голоса и глупых несвоевременных мыслей, когда внешний вид вызывает лишь отвращение, а от былых воспоминаний хочется повеситься. Самой себе ты кажешься ничтожеством, никому не нужным мусором, который появился на свет для неизвестных целей и которому предназначено тухнуть в помойке.
Подобные приступы самоуничижения в последнее время накатывали на меня все чаще и чаще, и надо же такому случиться, что именно в этот самый переломный момент в дверь осторожно постучали.
Вулкан извергся. Раскаленная лава хлынула из жерла и, пронесшись по венам, затопила мое сердце, выжигая его из груди и оставляя после себя лишь дымящуюся головешку. Ярость застлала мне глаза, я словно разъяренная фурия распахнула дверь и налетела на ошарашенного Витю, еще сонного, но уже готового прийти мне на помощь. Не сознавая, что делаю, я кинулась на него с кулаками:
- Чего тебе надо?! Господи, ты когда-нибудь оставишь меня в покое?! Почему ты все это делаешь?! Почему ты, такой хороший и пригожий, опекаешь меня, такую испорченную и плохую?! Почему ты вечно спасаешь меня из всяких передряг, почему ты всегда рядом и готовь защитить меня ото всех? Я не нуждаюсь ни в чьей, а уж тем более в твоей помощи! Ты мне глубоко противен! Я презираю тебя! Будь проклят тот день, когда я согласилась стать твоей женой, и будь ты сам проклят, чертов Супермен! Зачем ты вообще родился на свет?! Ненавижу тебя! Убирайся отсюда! Я видеть тебя не могу! Пошел вон!!!
- Ты уверена, что не пожалеешь? – голос мужа прозвучал тихо, но твердо, а в глазах горела доселе невиданная мною решимость.
- Абсолютно уверена, убирайся! Квартиру я освобожу через месяц, будь спокоен!
Виктор, оторвав меня от себя, аккуратно поставил на пол, прошел в спальню. Достав из-под кровати чемодан, он спешно покидал туда свои немногочисленные вещи и, уходя, на пороге вдруг обернулся и с болью в голосе произнес:
- А ведь мы могли бы быть счастливы…
И ушел. Наступила звенящая тишина.
Долгожданное облегчение, на которое я так рассчитывала, прогнав Витю, не наступало. Я села на пол и неожиданно для самой себя зарыдала. Жалость к супругу захолонула мне сердце, перед глазами стояло его осунувшееся изможденное лицо с темными синяками вокруг усталых глаз и взгляд, пронизанный страданием и мукой. Я плакала, колотя руками по ни в чем не повинному ковру, плакала навзрыд, не в силах остановиться.
Но вдруг что-то отвлекло меня, и я подняла голову. Стены родной квартиры, завешанные картинами. Уютный свет, исходящий от торшера. Знакомое милое кресло из красного плюша. И я, сидящая посреди комнаты на коленях и обхватившая себя руками. Ощущение дежавю возникло со страшной силой – я словно уже где-то видела подобную сцену. За окном бушевал ураган, и ветки растущего рядом дерева бились в окно, грозясь выбить стекло.
И вдруг ветер смолкает.
Я будто оказываюсь в своем кошмаре, но происходящем наяву. Тот же тускнеющий свет, та же давящая на слух тишина и словно наэлектризованная, подпитываемая моим страхом напряженная атмосфера комнаты. Бешено озираясь, я попыталась встать, но ногу свела судорога и они уже не слушались меня.
Дикий ужас овладевает моим рассудком, а приближающееся на мягких лапах одиночество уже улыбается мне из темного угла. Его верная свита, знакомая мне не понаслышке, подобралась уже совсем близко, и я ощущаю на себе их смрадное гнилостное дыхание…
И тут сквозь пелену ужаса я слышу родной до боли голос, словно луч света рассеявший этот мрак. Тихий, но всегда такой уверенный и спокойный голос Виктора, зовущий меня по имени, казался спасательным кругом в этой гибельной затягивающей пучине одиночества, брошенным мне его любящей рукой.
Я кинулась в коридор, выбираясь из этого ада, ориентируясь на его ласковый голос, как тонущий в море корабль - на возвышающийся маяк.
Муж стоял в дверном проеме, протягивая мне ключи от квартиры:
- Прости, что побеспокоил, я просто хотел отдать ключи. Боюсь, что не выдержу без тебя и осмелюсь явиться сюда. Только положи их на видное место, не клади под зеркало - ты всегда забываешь, куда их бросаешь.
Вымученная улыбка промелькнула на его губах, и Витя повернулся, чтобы уйти.
- СТОЙ!
Этот крик раздался, казалось, из глубин моей души. Озарение, вспыхнувшее в моем воспаленном мозгу, поразило меня: а ведь Виктор единственный, кто не бросил меня и был всегда со мной на протяжении того тяжелого времени! Единственный, кто, не брезгуя, искал меня по подворотням и возвращал домой; единственный, кто пытался меня образумить, не обращая внимания на мои оскорбления; единственный, кому и теперь я могу позвонить в любое время дня и ночи и он, не раздумывая, примчится на первом же такси!
Я подбежала к самому дорогому, родному мне человеку и крепко обняла его, прижимаясь к широкой, всегда готовой броситься за меня на амбразуру груди.
- Прости меня, прости за все! Я была такой эгоистичной слепой идиоткой, что не замечала, как сильно я люблю тебя! Ты нужен мне, без тебя я погибну! Не уходи, прошу тебя, останься!
На мгновение Виктор онемел. Уголки его рта дрогнули, глаза заблестели. Вся наша совместная жизнь калейдоскопом пронеслась в его памяти, все издевательства и страдания, причиненные мною, отразились на его лице.
И я вдруг поняла: ведь живя прошлым, я почти потеряла будущее. Как же много было упущено, сколько здоровья было погублено ради этой минуты озарения, этого просветления! Сколько же мне понадобилось времени, чтобы понять, что вот он, стоящий сейчас передо мной мой ангел-хранитель, посланный мне с небес во спасение моей погубленной души!
- Не молчи, Витя, скажи хоть что-то!
Подняв заплаканное лицо, я заглянула в его глаза. Они были влажны от слез, но в них светилась такая безграничная, искренняя, невыразимая любовь, и главное: они даровали мне прощение.
