Проскрипели по листу первые штрихи.
Как беда произошла, сам не понимаю?
Заупрямилось перо выводить стихи.
Наглый письменный прибор в виде авторучки
Оборвал мне весь процесс, не желал писать!
Я в сердцах его потом за такие штучки
Методично разломал, вспомнив чью-то мать.
Как же с пользой провести мне остаток ночи?
Муза давит на виски, рифма валом прёт.
Неприкаянный Пегас надо мной хохочет,
А верней, как всякий конь, идиотски ржёт.
И решил я попросить у тебя… писалку.
Я ж тебе стихи пишу, не кому-нибудь.
Для поэзии чернил не должно быть жалко,
Если творческий порыв распирает грудь.
И была ты столь добра среди прочих качеств,
О которых я ещё не узнал пока,
Что любезно снизошла до моих чудачеств,
И теперь опять к перу тянется рука.
А перо, как ни крути, тянется к бумаге:
«О, звезда моих очей… Нет! Не то опять…
О тебе я думаю, как о высшем благе!
Если ты не чёрствая, ты должна понять,
Что могу лишь издали, как цепная псина,
На хозяйку строгую ласково смотреть…
Ты, наверно, редкая ценная картина
Под охраной датчиков, так что не спереть».
К счастью, я не клептоман, не страдаю этим.
Мне совсем другой недуг предстоит лечить.
Только ручку не верну ни за что на свете.
Раз уж муза снизошла, надобно строчить.
Я пишу тебе, пишу, музу обнимая,
Нежно гладя ей бедра бархатный покров.
И призывно моему творчеству внимая,
Муза ластится ко мне, будоража кровь.
Кожи женской белизна в темноте манила,
Обнажая грешных дум истинную суть,
Наполняя неземной вожделенной силой
Мои мысли и её трепетную грудь.
Тщетно стиснул я перо нервною рукою.
Огонёк свечи во мгле прыгал и дрожал.
Круглый шар её груди не давал покоя,
Что в другой своей руке я теперь держал.
Муза – вылитая ты, как овечка Долли!
Взгляд мой мечется то к ней, то к тебе опять.
Я стараюсь, я пишу, так чего же боле?
Что могу в такой момент я ещё сказать?
Ну зачем так доводить бедного поэта?
Понял я, что в эту ночь с музой согрешу.
Уж какие тут стихи, если делать ЭТО!
Так что лирику свою завтра допишу.
