Капли детского короля (отрывок) (Сказки)

   Охая и держась за поясницу, старая Твирки кое-как сползла с печи. Совсем развалиной стала, а ведь до настоящей дряхлости еще далеко. Но спина не гнется, ноги болят и опухают, начали подводить некогда зоркие глаза. А зубы… зубы выпадают, как и волосы, не собираясь вырастать снова.
   Прежде-то порхала, что по избе, что по лесу, и не так давно это было. И люди заходили. Не часто и не все, а лишь те, кого она хотела видеть, но заходили. Одни за советом, другие за снадобьями, а кто и за ворожбой. Ведьмой считали…
   Да будь она ведьмой, разве саму себя так запустила? Теперь не заходят. То ли забыли про старуху, то ли поняли, что не ведьма она, и обиделись. Твирки вздохнула. Нащупав за мутным зеркалом гребень из редкой здесь березы, расчесала седые волосы, в которых изредка попадались темные нити. Скрутила на затылке в жалкий кукиш и повязала платок, словно торопясь прикрыть срам. А ведь какие косы были: вороные, в руку толщиной, ниже пояса…
   Ладно, травница-муравница, ворожея неумелая, довольно себя жалеть, пора и делами заняться. Натянув облезлую меховую безрукавку, Твирки аккуратно сунула ноги в растоптанные кожаные калоши. Левый начал промокать. Все разваливается, не успеваешь чинить, прямо наказание. Услыхав, что она загремела бадейкой, на шестке у печи завозился анжел с тусклым пожелтевшим оперением. Выпростал голову из-под крыла, зевнул, отряхиваясь, и уставился на хозяйку мутными подслеповатыми глазами.
  - Что, дружок, гулять пойдешь?
   Едва прозвучало знакомое слово, анжел тяжело слетел на пол и, не складывая полностью крыльев, заторопился к двери. Твирки невесело усмехнулась: у хозяйки зубы стерлись, а у него – когти. Уж не цокает по широким дубовым половицам, как бывало…
   Спускаясь по узкой тропинке к роднику, под ноги она не смотрела. Здесь с детства знаком каждый корешок, ночью с завязанными глазами пройдет и не споткнется. Радуясь последним солнечным дням, Твирки щурилась на яркое небо, которого с каждым походом к роднику становилось все больше в просветах редеющей листвы.
   Снега осталось ждать совсем недолго. Луна не успеет сойти на нет, а он уже будет лежать и не таять. Вон какой ветер идет поверху, зима обещает быть снежной. Это хорошо: в избе теплее, когда навалит много снега. Орехов и грибов хватит, меда – тоже, но вот дровишек маловато, нужно еще натаскать, по сугробам-то не очень полазаешь.
   Вернувшись назад с водой, она застала анжела, который уже топтался на крыльце и недовольно скрипел, поджимая замерзшие ноги.
  - Прости, старичок, но я не могу в горку бегом подниматься.
   Какое там бегом! Три шага пройдешь и отдыхаешь, ведь бадья-то нешуточная, чтоб лишний раз не ходить. Твирки запустила анжела в темные сени, а сама присела на вросшую в землю скамью у крыльца, пережидая, чтобы прекратило кузнечным молотом бухать сердце.
   Что-то желтый гриб давно не забегал посплетничать, не случилось ли с ним чего? Какие-то у их общины начались неприятности с муравьями, удалось ли все уладить? Надо бы достать блюдо, посмотреть. Но сперва – за дровами сходить и обувку в порядок привести. А то, как засядешь за блюдо, и все дела побоку. Знаю я тебя, Твирки-травница: любопытная ты бабка.
   И не надо обманывать саму себя, даже если больше некого обманывать. Наскоро покончив с самыми неотложными делами, ты вопьешься в блюдо вовсе не для того, чтобы узнать новости о тяжбе муравьев с грибами. Нет, дорогуша, у тебя сейчас другой интерес, который ты хотела бы продлить, насколько возможно.
   О странных людях, что явились в ее лес по реке с севера, то есть, с той стороны, откуда еще никто не приходил (уходить туда - уходили, но никогда не возвращались), Трирки несколько недель назад шепнули анжелы. Да-да, конечно, анжелы не умеют разговаривать, это каждый знает. Но с ними можно общаться по-другому, о чем известно далеко не всем. Тот, который живет у нее уже не первый десяток лет, не утратил связи со своими соплеменниками. Будучи хорошо накормленным, он не возражает, чтобы хозяйка с его помощью видела в блюде то, что происходит в лесу.
   Белки натаскали орехов, пчелы поделились толикой меда. Грибов она насобирала и насушила сама. Правда, грибы ее анжел не ест, но очень любит каленые орешки с медом. После такого обеда он падает с края стола на широкую скамью, покрытую медвежьей шкурой. Объевшийся анжел не замечает падения, ему кажется, что он в полете. Парит высоко-высоко, раскинув сильные крылья, и видит, кто чего делает внизу. А старая травница наблюдает его видения. Они, конечно, не совсем то, что происходит на самом деле. Видения гораздо красивее, если происходящее красиво. И гораздо страшнее, если случилось нечто страшное. Так уж они устроены, эти анжелы…
   Люди, одетые в одинаковую уродливую одежду, отдаленно напоминающую военную форму, упорно шли вверх по бурой реке, что делила лес на две половины: ее и чужую. Они разговаривали на непонятном языке, изредка ссорились, еще реже смеялись. Чаще всего эти люди вздыхали, тоскуя по дому. Уж такие вещи не нуждаются в переводе. Похоже, это семья, семья из пяти человек. И где бы ни находился их дом, это очень далеко, ведь никто из тех, кто забредал в лес, не одевался так странно и не говорил на таком языке.
   Твирки любила, чтобы тот, кто попал в ее лес, оставался в нем, потому что это – правильно. Жаль, конечно, что она не умеет по-настоящему колдовать; но кое-что старая Твирки может. Да-да, и это кое-что не раз помогало оставить незваных гостей в лесу навсегда. Не зря ее дом стоит именно здесь, рядом с единственной тропой через водораздел. Справа и слева начинаются такие непроходимые завалы, что через них могут пробраться лишь мелкие трудяги муравьи. Что же они все-таки не поделили с живыми грибами на этот раз? Хотя, какая разница? Разберутся, не впервой.
   Так вот запросто ее избу не заметишь, поскольку замаскирована она со стороны тропинки на совесть. А труба до того высокая, что, даже если хозяйка топит печь днем, дым уносится ветром уже выше деревьев, и его может увидеть только анжел. Но анжел не скажет. Они говорят лишь между собой и шепчут кое-что старой Твирки. А она умеет слушать. Уж что-что, а слушать она умеет хорошо.
   Несколько дней травница хворала, слезая с печи лишь затем, чтобы протопить ее, пожевать чего-нибудь всухомятку, да накормить анжела. Так спину прихватило, хоть волком вой, собственные хваленые мази и то плохо помогали. Да разве сама себе разотрешь поясницу как следует? А о том, чтобы достать блюдо из сундука, и речи не было: уж больно у него крышка тяжелая.
   Но вот, немного подлечившись да отлежавшись, Твирки заглянула в блюдо, и ахнула, держась за сердце, потому что людей стало шестеро. Теперь с ними была маленькая девочка, хорошо знакомая травнице. Как могли мельник с женой отдать единственную дочку незнакомцам? Старуха долго упрашивала анжелов показать ей мельницу, а когда уговорила, ее чуть удар не хватил.
   Мельница стояла пустая, разоренная, а возле нее виднелись две свежие могилы. Яснее ясного, кто там лежит. А деревня ниже по течению была и вовсе сожжена, и несколько жителей (а остальные-то где?) только-только начали растаскивать обгорелые бревна.
   Ай да путники, ай да семейка! Идут теперь в ее сторону. Идите-идите, душегубы, мимо не пройдете. Уж старая Твирки вас приветит! А девочку оставит себе: давно пора завести помощницу да наследницу.
   Кое-как, наспех, но с насущными делами было покончено. Трясущимися от нетерпения руками (сочтем, что от нетерпения, хотя и постыдная немочь тоже присутствовала) травница отомкнула тяжеленный запор на сундуке из цельного дуба. Округлый такой сундучище - словно изрядная часть дерева прилегла отдохнуть, прислонившись изнутри к стене ее избы. Твирки не раз гадала, каким образом сундук втащили в дом? Иногда ей казалось, что наоборот, изба в незапамятные времена была выстроена вокруг заветного сундука.
   С натугой подняв толстую крышку, Твирки прислонила ее к бревенчатой стене. Сундук, представлявший собой почти трехметровую колоду, выдолбенную изнутри, был наполовину пуст. Съестным припасам или старому тряпью в нем не место. Здесь хозяйка держала только свои снадобья - мази, порошки, настойки из трав. Лишь в этом непростом хранилище они могли не портиться и годами сохранять целебные свойства. И блюдо, разумеется, волшебное деревянное блюдо, также сделанное из дуба.
   Твирки достала его, завернутое в большой клетчатый плат, бережно положила на стол и развернула. Плоское блюдо, изготовленное из тонкого среза дерева, было тщательно отшлифовано, а по краю безвестный мастер вырезал желобок. Отдельно в чистую тряпицу был завернут крупный желудь, без которого блюдо ничего не могло показать.
   Старуха насыпала в глубокую миску орехов, поставила рядом с ней блюдце меда и позвала анжела, дремлющего на своем шестке:
  - Милок, иди кушать!
   Тот встрепенулся, увидел любимое угощение и торопливо перелетел на край стола возле него. Уморительно они едят: прямо, как маленькие человечки. Анжел сидел на корточках, свесив сложенные крылья и округлый голубиный хвост вниз. Сноровисто хватал один за другим очищенные орехи, макал в мед, засовывал в маленький безгубый рот и жевал, причмокивая и сладко щурясь от удовольствия. Когда орехи закончились, он с явным сожалением заглянул в пустую миску, облизал острым язычком пальцы и опрокинулся навзничь, блаженно закрыв глаза.
   Можно приступать. Развернув желудь, Твирки положила его в желобок и начала медленно и плавно покачивать блюдо таким образом, чтобы желудь катился по солнцу. Годовые кольца на срезе дерева начали размываться, пошли мелкой рябью и вот, наконец, исчезли, а вместо них появилась цветная картинка.
   Они уже близко, эти симпатичные убийцы, поджигатели и похитители детей. Усталые, измученные подъемом, люди поравняются с ее домом сегодня вечером, вскоре после заката. Дочка мельника больна, но идет на поправку. Ничего, Твирки-травница быстро поставит свою маленькую помощницу на ноги. Нужно подготовиться к приему гостей. Старуха бережно положила блюдо на стол. Как только желудь остановился, картинка на нем исчезла.
   Завернув и убрав блюдо на место, травница начала перебирать горшочки и склянки, хранящиеся в сундуке. Вот она, сон-трава! Твирки выудила с самого дна увесистый флакон с притертой пробкой. Темная жидкость внутри него не имела вкуса, а запах напоминал укропный, только был слабее. Как раз подойдет для густой грибной похлебки. Жалеть зелье не станем, хоть и варится настой сон-травы долго, с соблюдением сложных ритуалов.
   Твирки с кряхтением вернула крышку сундука на место и заперла его. А затем слегка приоткрыла маленькое окошко в задней стене избы, что была обращена к тропинке. Теперь остается только позвать серых братьев. Они никогда не уходят далеко и стараются не подводить старуху.
   Выйдя из дома, Твирки уселась на скамью, закрыла глаза и мысленно завыла, не сомневаясь, что ее рассказ братьев заинтересует.
"Шесть человек, и пятеро из них завтра станут вашими. Вы знаете, что делать, серые братишки…"