На эту выставку Дмитрий попал случайно. Его затащила сюда жена, большая любительница живописи. Скучая, бродил он по просторному залу, с тоскливым равнодушием разглядывая выставленные полотна. И вдруг замер перед одной картиной. На ней была изображена юная прелестная женщина в простеньком, белом сарафанчике, облитая лучами летнего солнца. От портрета исходила необычайно сильная, жизнеутверждающая энергетика молодости и счастья. Дмитрий почувствовал, как сильно заколотилось сердце. Это была она! Мариночка, Мара, его первая любовь…
- Какая красавица! – выдохнула подошедшая сзади жена, Дмитрий от неожиданности вздрогнул, закашлялся и что-то сбивчиво пробормотав, пошел к выходу. Выйдя на улицу, закурил, вспоминая события далекого душного июня…
...То лето он с родителями провел на даче. Димка был не в восторге от такого отдыха, ведь он строил на лето совсем другие планы. Он уже предвкушал, как, оставшись один в городской квартире, без вездесущего контроля взрослых, заживет свободной жизнью. Но отец был непреклонен: Дима должен поехать вместе со всеми. Мама, всегда встававшая на сторону любимого сына, неожиданно поддержала отца: «Димочка, тебе в этом году поступать, надо как следует подготовиться к экзаменам, а на даче для этого самая благоприятная обстановка»
Их дачный поселок соседствовал с небольшой деревушкой с красивым названием Березовка, и по утрам дачников будило заливистое петушиное пение. После обильного обеда, стол для которого накрывали прямо в саду под яблоней, Димка шел на пляж. Хотя его и пляжем-то было нельзя назвать, - просто небольшая песчаная отмель деревенской речки. Он не любил здесь загорать, путь его лежал дальше, к самой деревне, - там и речка глубже, и бережок был крутым и обрывистым, с клонившимися к воде ивами.
В тот день, когда он встретил Марину, солнце словно сошло с ума, жара была нестерпимая, поэтому Димка решил пойти купаться ближе к вечеру. Пробравшись через заросли ивняка, он обнаружил, что его излюбленное место уже было занято. На пригорке перед обрывом он увидел импозантного бородатого дядьку в очках, в задумчивости застывшего перед мольбертом.
- Здрасьте, - не пытаясь скрыть охватившую его досаду, пробурчал Димка.
- Угу, - бородач даже не оглянулся на парня.
Сморенный жарой, Димка не заметил, как задремал. А проснулся от звуков детского плача. Резко сел, оглянулся. Плач стал громче. Довольно быстро обнаружился и его источник: в кустах ивняка сидел зареванный малыш лет пяти. «Мама, мамочка!» - всхлипывал ребенок.
- Ты чего, потерялся?
- Он уже давно тут плачет, - незаметно подошедший сзади бородач сочувственно смотрел на малыша. – Я уж думаю, не случилось ли чего с его матерью. Давайте вместе подождем ее здесь.
Из путаных объяснений малыша, они поняли только, что зовут его Саня, живет он с мамой в деревне, а раньше жил в городе, где «во-о-от такенные дома!», что бабушка недавно умерла, и он теперь всегда дома один, а мама уходит куда-то надолго.
Борис (так звали нового знакомого) оказался довольно таки занятным дядькой. Димка прежде никогда не интересовался живописью, считая всю эту «мазню» бесполезной тратой времени. Но Борис так увлекательно рассказывал о своем творчестве, о великих полотнах мастеров эпохи Возрождения, что Димка невольно заслушался. С разговоров об искусстве Борис перешел на рассказы о своей родной Москве. С гордостью описывал он величие и красоту столичных проспектов и улиц, с нежностью вспоминал неповторимую прелесть уютных московских двориков. А уж когда он вдруг начал сыпать байками из жизни своих приятелей, тоже художников, Димка чуть не покатился со смеху.
- Ого, а времени- то уже немало натикало! – с удивлением взглянув на часы, проговорил Борис. – Где же твоя мама, малыш?
Мужчина закутал ребенка в свою куртку, и тот доверчиво прижался к нему. Темнота вокруг густела все сильнее, лишь на западе еще догорали остатки румяного заката. Непутевая мамаша все не появлялась. Прошло еще не менее получаса, когда со стороны небольшого лесочка раздался заливистый женский смех, при звуках которого Саня встрепенулся и с радостным возгласом «Мама!», побежал навстречу женщине, идущей в сопровождении двух мужчин.
- Санька?! – изумилась она, подхватывая сынишку на руки. - Ты откуда здесь? Я же тебя дома заперла?!
- А я в окошко вылез и пошел тебя искать. Мы тебя долго ждали, дядя Дима даже хотел меня к себе домой вести. Хорошо, что ты нашлась, мамочка!
- Что еще за дядя Дима? Нашел себе очередную няньку? О, да еще и не одну!
Повелительным жестом отправив прочь своих спутников, женщина приблизилась к Борису с Димкой. Последние золотистые лучи заходящего солнца осветили ее фигуру, и заготовленные было слова упрека замерли на устах новоиспеченных «нянек». Молодая мать с прильнувшим к ее плечу ребенком словно сошла с полотен Рафаэля. Немного придя в себя, Борис представился, галантно поцеловав ручку красавице, и смущенно попросил:
- Вы не могли бы уделить для меня немного времени? Видите ли, я художник, и мне очень хотелось бы написать ваш портрет.
Так они познакомились с Мариной, Марой, как она сама себя называла. Натурщица из нее вышла плохая. Она и пяти минут не могла посидеть на месте спокойно. То у нее затекали ноги от неподвижной позы, и она принималась носиться наперегонки с сыном по лужайке, - белое платье раздувалось, становясь почти прозрачным от пронизывавших ее фигуру солнечных лучей, волосы летели, и сама она, резвящаяся, задыхающаяся от смеха, выглядела чуть ли не ровесницей мальчика. Или, изнемогая от палящего июньского зноя, умоляюще просила у Бориса передышку, «чтобы один только маленький разочек искупнуться», и, сбросив одежду, шла по песку, осторожно пробовала воду ногой, заходила по колено, а потом, неожиданно взвизгнув, бросалась всем телом в прохладный поток, звала Саньку, и они плескались там вместе. Потом выходили из воды, и Мара начинала выжимать воду из длинных волос, скручивая их жгутом и высоко поднимая вверх белые руки. И была она в эти моменты так прекрасна, что Борис вскрикивал и бросался к мольберту, умоляя Мару посидеть «вот так» хоть несколько минут, пока он не сделает набросок. Женщина замирала с поднятыми руками, но лицо ее все время меняло свое выражение, - она то грустно улыбалась, задумавшись о чем-то своем, то, осторожно скосив глаза на увлеченно работавшего карандашом Бориса, подмигивала и строила сыну уморительные гримасы, от которых Санька весело смеялся, а у Димки пересыхало во рту.
Однажды Мара позвала Димку в клуб, где крутили французский видеофильм «про любовь». Весь сеанс просидел он взволнованный и смущенный ее близостью, плохо понимая происходящее на экране. После кино Мара взяла его под руку. Они шли по деревенской улочке, Мара загадочно молчала, а Димка, чувствуя рядом ее тонкий, прохладный локоть, почти не дышал. Он все время думал, что надо остановиться, повернуть женщину к себе, обнять, зарыться лицом в ее душистые волосы, а потом… Что будет потом, Димка даже представить себе боялся. Придя домой, он, не раздеваясь, упал на кровать. Сон не шел, Димка краснел и ворочался, вспоминая детали сегодняшнего вечера, и ругал себя последними словами за постыдную неловкость с этой женщиной, которая (теперь он точно это знал) стала смыслом всей его жизни.
Он написал Маре письмо, в котором признавался в своих чувствах, просил не придавать значения семилетней разницы в возрасте, обещал всегда быть рядом и оберегать ее и Саньку, к которому успел привязаться. Дрожащими руками он бросил конверт в ящик на воротах Мариного дома, и снова проворочался всю ночь без сна.
На следующий день он был у нее. Мара куда-то собиралась, сосредоточенно красила губы и ресницы, хмурилась, скептически разглядывая свое отражение в зеркале. Вдевая в маленькое ухо сережку, она обернулась, и, встретив Димкин полный обожания взгляд, усмехнулась и сказала:
- Привет! Ты очень кстати, мне срочно нужно уйти, посидишь с Санькой? – и лукаво подмигнув, добавила. – Заодно проверим, годишься ли ты на роль отца! – и, не дожидаясь ответа от оторопевшего Димы, порхнула за порог.
Она прочла письмо!
Стемнело, а Мара все еще не возвращалась. Димка уже уложил спать слабо сопротивлявшегося Саньку, и теперь с тревогой посматривал на часы. Было уже далеко за полночь, когда в коридоре послышалась какая-то возня, упало и покатилось в сенях ведро, грохот которого был встречен испуганным женским «Ой, тише ты, медведь, разбудишь мне Саньку!», а вслед за ним - горячий мужской шепот и звуки поцелуев. Мара была сильно пьяна, и при виде вышедшего им навстречу побледневшего Димы, даже не смутилась, разразившись вдруг каким-то нарочитым, искусственным смехом.
Он не знает, сколько времени бродил по обезлюдевшим поселковым улочкам. Обида тугой удавкой сжимала горло. Спустился к реке, закурил, бездумно глядя в серебристую от лунного света воду. Вспомнился их с Марой поход в кино, косые, осуждающие взгляды деревенских баб и сальные ухмылки на лицах встречных мужчин. Отчетливо и ясно встало перед ним понимание того, почему его мать и бабушка в своих осторожных перешептываниях друг с другом иначе как «прости господи» Мару и не называли. Ах, Мара, Мара!
«Да кому я вру!» - вдруг разозлился сам на себя. « Я же с самого начала понимал, что она из себя представляет! Более того, может именно «это» и привлекло меня к Маре. И на что я надеялся? Я для нее всего лишь глупый пацан, пригодный только для того, чтобы служить «нянькой» при ее сыне»
Больше он с ней не виделся, с головой уйдя в учебники. Через две недели по поселку прокатился слух, что Мара исчезла, уехала, а куда, с кем, - об этом выдвигались разные версии, но большинство склонялось к тому, что ее с сыном увезли «новые русские», в компании которых ее видели в последнее время. Димке было все равно. В душе царили пустота и холод. А на дворе бушевало отчаянно жаркое лето…
- Ну, идем? – вышедшая на крыльцо жена жмурилась от яркого солнца.
- Подожди, я сейчас.
Дмитрий подошел к распорядительнице выставки.
- Можете мне помочь? Меня интересует художник Шувалов.
- Он здесь, я могу проводить вас к нему.
Девушка подвела его к столику, за которым сидел человек в инвалидном кресле. Боже мой, ужаснулся Дмитрий, как беспощадно время! Он ни за что бы не признал в этом сгорбленном старике с потухшим взглядом прежнего веселого Бориса.
- Здравствуйте, Борис Евгеньевич, помните меня, я – Дима?
Старик пристально вгляделся в него, что-то дрогнуло в его лице, но он тут же отвернулся и проскрежетал:
- Нет.
- Как же так, Борис Евгеньевич, вспомните – девяносто первый год, деревня Березовка...
- Не помню.
- А Мара, она…
- Нет, нет! Я ничего не помню, и вас не помню, уходите, - старик затрясся в беззвучных рыданиях. К нему тут же подскочил молодой парень, и, приобняв, забормотал: «Тихо, отец, успокойся». Потом он повернул лицо к Дмитрию, и тот отшатнулся, потрясенный, – на него в упор взглянули чарующие Марины глаза:
- Мама умерла пятнадцать лет назад, у нее была аневризма головного мозга.- Внимательно вглядевшись в опрокинутое Димино лицо, парень сочувственно добавил. – Вот так-то, дядя Дима.
Из сдавленного горла вырвался хрип: не ожидавший сам от себя подобной реакции на это известие, Дмитрий смог лишь слабо махнуть рукой и на негнущихся ногах поплелся прочь из галереи. А вслед ему нежно, с затаенной грустью улыбалась с портрета вечно молодая и прекрасная Мара…