Курка и яйки (Юмористическая поэзия)

                Курка и яйки
В общем, ребята, вы в курсе, что жил Пушкин когда-то. Фигней занимался, на дуэлях стрелялся, от того и карачун ему образовался. В свободное от стрельбы время писал он поэмы, писал сказки, страдая от недостатка женской ласки. В общем, сказка не об этом, как не ладили люди с поэтом. Смутное время, разное на всех лежало бремя: кому бабки косить, кому стихи пером выводить.
Жили-были дед да баба. Пили кашу с молоком, ели гречку с творогом? Пили кофе с круассаном, заедая марципаном? Может быть, тому свидетель – мой сосед Гуляев Петя. Он и книжку прочитал, он мне все пересказал. Опосля свиданья с милкой, мы уселись за бутылкой. Слово за слово и вот, он за Пушкиным идет. Говорит: такое дело – я теперь не просто тело. Хочешь - верь, а хочешь – нет, я – могучий интеллект. И закрыв последний лист, понял - я же книжный глист. Но седалищный мой нерв подсказал – я книжный червь. Так как я теперь разумный, всеми фибрами культурный, то и не могу пройти, видя, как мой друг страдает, сбитый с верного пути. И по мненью Литпросвета, нет прощенья мне за это. Не приемля возраженья – начинаю представленье.
Жили-были дед да баба – ели вместе, спали рядом. Вся недвижимость у них: дом, сарай, курятник, птых. Что за птых? То я не знаю, сильно, правда, не страдаю. Знаю только, что без птыха плохо с рифмою у стиха. В общем жили небогато, дед бухал – ветшала хата. На последние рубли покупали пузыри. Бабка тоже пристрастилась: водку пила, не постилась. В доме не было окон, в доме не было дверей. Вот такая перспектива у заядлых калдырей.
По стеченью обстоятельств, в исполненье обязательств, в общем фоне разложенья было все же исключенье. Для поправки рифмы, для выпрямления слога, в сказке появляется ненужное слово. Слово это будет «Кустурица». Теперь все поймут, что по двору у них бегала курица.  Представьте, что словом мог быть и «канкан», тогда по двору побежал бы фазан. Вам бы понравился такой балаган? Нет, пусть будет «Кустурица», ведь в главных ролях у нас курица.
Курица жила давно, перерабатывая корм в говно. Яйца не выдавливались, молоко не сдаивалось, в общем, отношения с курицей не складывались. От перспективы быть съеденной она спасалась побегами. Жизненную стабильность обеспечивала мускульная мобильность.
Как старик наш подопьет, сразу камень в огород. Метко бьет подлец - с навеса. Значит, скоро подобьет. При такой опасной жизни – как быть верною отчизне? Если яйца и случались, в ейном органе рождались, то от страха все сжималось, и внутрях все оставалось. Ясно всем – для извлеченья сильно нужно расслабленье.
В общем, долго все копилось,  коксовалось и слоилось. Наконец, на склоне лет, родила она на свет: не мышонка, не козленка, не неводома зверенка. А исторгнул организм ювелирный атавизм. Увидав яйцо златое, дед восклинул:
- Что такое? Может «белка» приключилась, или смерть за мной явилась, и в последние минуты помутился мой рассудок? Бабка, бабка, подь сюда, ущипни меня туда. Не туда, где моя гордость замолчала навсегда. Ущипни меня за руку и скажи такую штуку: - То ли бес в меня вселился, то ли разум помутился? Вон смотри, середь двора, где собачья конура, уж не золото ль блестит, алчный взгляд к себе манит. И не наша ли Пеструшка, распластавшись как кукушка, зарывает то яйцо, чтобы, значит, о богатстве не узнал уже никто?
- Ой, и правда, что сказать, ведь блестит же, твою мать. Растуды меня в качель, не сойти мене отсель, если в энтой вот пыли, нам яичко не снесли. Ну Пеструшка, ну могешь. Пред такою мастерицей, Фаберже почти что вошь.
Знамо дело, дед и баба, от такого вот расклада, вмиг от хмеля излечились, протрезвели, возродились. Стали вместе соображать, как свалившееся счастье можно выгодно продать. Чтобы им на склоне лет есть не кильку, а лангет. Чтоб уже не бормотуха доводила их «до мухи», а Мартеля коньяки согревали им деньки.
Порешили то яичко разделить кусков на тыщу – потихоньку продавать, а наличные все средства проедать и пропивать. Никуда не тратить боле, и коммерческую жилку на корню в себе давить. Каждый нищий, каждый гад будет послан и проклят. А начнешь давать взаймы, так дойдешь и до сумы. Чтоб от наших от ворот  попрошайкам поворот.  Нам теперь уж не пристало с голодранцами дружить. Ишь, удумали, собаки, на чужое глаз ложить.
День прошел, прошел другой – дед не спит, ушел покой. Все пытается яичко стукнуть тем, что под рукой. И ножовкой, и кастетом, финкой, гирей, табуретом. Даже мощный динамит то яйцо не повредит. Дед и бабка впали в стресс: он не пьет, она не ест. Бог услышал их молитвы, посмотрел на поле битвы, дрогнула в душе струна – он послал им грызуна.
Словно пуля просвистела, что-то серое влетело, сделало почетный круг и затихло все вокруг. И посланец тот, мыша, потянулся не спеша, важно так нахмурил брови, посмотрел на поле боя. С резким криком «йя-кийя» он хвостом яйцо сейчас же опрокинул со стола. Тут и чудо приключилось – на полу яйцо разбилось. Разлетелось на куски, аккуратные бруски.
Дед и бабка замычали, выдержать могли едва ли. От такого гопака разум повело слегка. На их жизни горизонте вдруг пропали облака. С той поры живут богато, все в достатке – полна хата. Говорят, что с этих дел, дед немножко обнаглел. И тайком от бабки ночью порнографию глядел.
© juriy 2007