Смрадная припарка (фантастика / реализм)

- Дед, - стал приставать я, а ведь ты обещал мне еще что-то про тетку свою рассказать. Ну, про Наталью - ту, что от бабки Агафьи зеркала переняла.
- Гляди - ко! – удивился дед, помнишь, а ведь два года прошло. (Я недавно вернулся из Армии) Неужели до сих пор моим рассказам веришь? Взрослый теперь совсем.
- Верю.
Лицо деда расплылось в довольной улыбке:
- А вот бабка на меня за них ворчит, за рассказы-то. Притворяется, будто сама ничего такого не знает. А ведь если к ней под настроение подойти, такое расскажет… Значит, говоришь, интересно тебе?
Я кивнул.
- Ну, дак слушай.
Еще до войны дело было. В тридцать пятом, в тридцать шестом ли. В деревне нашей Коммунист объявился. Нет, коммунисты-то конечно и раньше у нас были, да только этот совсем особенный. Его к нам председателем в колхоз направили. Двадцатипятитысячник – были в те годы такие люди. Слыхал? Так вот и он из этих. Петр Степаныч Скамейкин, кажись, его звали, не помню точно. И не мудрено. Мало кто его так-то величал. Нет, к нему-то, конечно, по имени обращались, а про меж собой все больше Коммунистом кликали. Дурак он был, каких свет не видывал. Лошадь в телегу запрячь не мог, а сам из себя важный, кичиться, что начальник, и чуть что – в грудь себя кулаком: Я, мол, коммунист! Так его Коммунистом-то и прозвали.
Так вот я и говорю, что в крестьянских – то делах он ни черта не петрил, а все только ходил и командовал: то так делай, а то эдак. Смеялись про меж себя, конечно, люди-то, но, как он говорил, так и делали. Случалось, что в мерзлую землю зерно приходилось бросать. А куда деваться? Сам понимаешь, какое время было. Чуть что не так сказал – и тюрьма. Не знаю, сколько бы так маялись люди, кабы не случай один.
История эта зимой получилась. Как сейчас помню, день морозный выдался. И как раз на праздник какой-то церковный. По домам люди сидели, зимой в колхозе много работы ли.
В деревне нашей церковь старая стояла. Она к тому времени уж давно закрыта была. Как попа в тридцатом выслали, так и стояла закрытая. Окна-двери крест-накрест заколочены, а утварь внутри все ж кой-какая сохранилась, ну, иконы там, аналой, еще кое-что. Уж не знаю, чем эта церковь Коммунисту помешала, только взбрело ему в голову ее под амбар переделать. Как кто его шилом в заднее место тычет.
И мороза не побоялся. Собрал мужиков со всей деревни и приказывает дверь вышибать. Да только бояться мужики, стоят в нерешительности – кому охота Бога гневить. Коммунист, понятно, сердится, кричит. Я, говорит, мол, мать вашу, всех вас куда следует отправлю. На партийных кричит:
- Какие вы после этого коммунисты?!
А мужики топчутся на месте, меж собой переглядываются. И уходить - не уходят, и ломать - не ломают. Никто не желает первым быть.
Тут уж полдеревни собралось. Даже старухи пришли посмотреть. Каки люди постарше были и давай просить Коммуниста:
- Петр Степаныч, не трожь церкву, что она тебе мешает. Не к добру это. А коли тебе амбар нужен, так всем миром соберемся – новый поставим.
Да только напрасно все. Тот и слушать ничего не желает.
- Ну, ладно, - мужикам партийным говорит, если боитесь, то сам я. Смотрите, как надо!
Схватил топор и давай двери рубить. Доски отодрал, вовнутрь забрался. И давай крушить, что под руку попадется. Не на шутку разошелся. Да только выдохся вскоре. Кишка, видать, тонка была.
Вышел наружу, стоит, пот утирает.
- Ну, живой я, или нет? – мужиков спрашивает.
Те в ответ только плечами пожимают, не нравиться им все это, но виду не показывают, бояться Коммуниста-то. Какой – никакой, а начальник, еще и вправду ведь бумагу на них куда надо отправит.
Тут тетка Наталья подошла. Она еще не старая была, но уважали ее люди, недаром ей бабка Агафья перед смертью зеркала свои передала. Увидала она, что Коммунист натворил, и говорит:
- Ты что ж, иуда, наделал-то?
А тот доволен:
- Ну, ведьма, - отвечает, - что ж меня громом не убило? Не знаешь? А я знаю – потому что все это вранье, чтоб людей темных облапошивать.
Схватил икону и  хрясть об угол. Бабы в толпе завизжали, а кто и вообще в слезы. Даже коммунисты деревенские и то это меж собой осудили. Одна тетка моя спокойна осталась. Стоит, как будто ничего и не произошло. Коммунисту ее спокойствие не по нраву пришлось.
- Что, ведьма, понравилось? – спрашивает, - ты не больно радуйся-то. Погоди, я еще и с тобой разберусь, чтоб трудовой народ не обманывала. Дай, только с Богом разделаюсь. А потом и до черта доберусь.
И давай на чем свет стоит Бога ругать. Чего только не наговорил. И где хоть такие слова нашел бранные. Да, видать, мало ему этого показалось. Спустил он штаны и при всем народе прямо на икону и…
- Вот, - говорит, оправившись, - хорошо воняет. Пусть ваш Бог нюхает!
Запричитали старухи, крестятся стоят, плачут. Мужики головы отворачивают. Не то, чтоб уж больно они в Бога верили, да кому по сердцу такое будет. А коммунист смотрит на всех весело, радуется, что с Богом совладал.
Посмотрела на него тетка Наталья и говорит, тихо так спокойно:
- Что радуешься, нехристь? Погоди, будет и на твой хребет припарка. Как знать, может, вскоре и ты завоняешь.
Повернулась и пошла восвояси.
Коммунист, ясно дело, ничего из ее слов не понял. Смеется:
- Молодец, ведьма, ловко придумала. И впрямь по такой погоде не грех в баньке попариться. И дров на растопку искать не надо.
Набрал он утвари, что в церкви осталась, и понес к дому, где квартировался.
Под вечер созвал коммунистов всех деревенских, других мужиков, самогонкой их угощает. Людям, конечно, опосля всего, что он натворил, противно с ним пить, да и в ссоре с Коммунистом быть невыгодно. Выпили по стакану – другому, отошли мужики, разговорились. Коммунист и предлагает им:
- Теперь, - говорит, - можно и в баньку сходить. До чего иконы славно горят! И жару от них много. Баня враз прогрелась. Ну, кто желает?
Гости отнекиваются, бояться – видано ли тако дело творить. Партийные – и те сробели. Коммунист видит, что им боязно, и предлагает:
- Вы тут посидите, коль боитесь, а я попарюсь схожу. А вы уж после меня – не откажите, уважьте хозяина.
Взял веник и ушел. Мужики сидят, пьют; о своем о чем-то беседы ведут. Только показалось им, что что-то Коммуниста долго нет. Пошли к бане. Видят: из трубы дым идет. В окошко глянули – не видать ни черта, все стекло запотело. Стали они Коммуниста звать – никто не отвечает, а слышно, что кто-то веником похлопывает, как будто парится. Дверь дернули – изнутри заперта. Подивились сперва мужики, а потом решили, что он с пьяных глаз не слышит. Вернулись в дом. Еще посидели. Стемнялось на дворе, а Коммуниста все нет.
Опять в баню пошли. Дверь заперта по-прежнему. Из трубы дым идет, как будто печь не протопилась еще. В окошке огонек светится, а внутри что делается - ничего не видать: стекло запотевшее. И шлепает кто-то, будто парится. Ну, мужики Коммунисту кричат: отпирай, мол. А в ответ – ничего. Смекнули они, что тут что-то неладное. Давай дверь ломать, а дверь-то не поддается. Сбегали за топором, рубить стали – топор дерево не берет. Не по себе им стало. Стукнули топором по стеклу, а стеклу хоть бы что. Ну, тут уж мужики не выдержали, и, дай, Бог, ноги. Разбежались по домам. И топор бросили.
Наутро приходят – все как вчера: дверь заперта, из трубы дым идет, только огня в окошке не видать, а стекло по-прежнему запотевшее. И слышно, что будто там внутри кто-то парится, да громко еще так веником шлепает. Снова дверь пытались выломать – не поддается, и окно тоже.
Стоят, совещаются, что дальше делать. Так ничего и не надумали. Пошли все к тетке Наталье совета просить. Я как раз в ту пору у нее в гостях был. Встретила тетка гостей; на пороге стоят, топчутся. Наконец, осмелились и спрашивают, что, мол, с Коммунистом сделалось. Она в ответ плечами пожимает:
- А я-то почем знаю. Он париться хотел, вот пусть и парится на здоровье.
Так от нее ничего и не дознались.
А в деревне неспокойно стало. Прослышали про все люди, перепугались. Дом, где Коммунист квартировался, за версту обходят, а хозяйка – так та на другое утро к родне перебралась. А в бане-то какой день из трубы дым идет. Под вечер в окошке огонек засветится, а утром гасит его кто-то. И далеко слыхать, как веник хлопает, словно парится кто-то в бане-то.
Недели две прошло. Попривыкали люди маленько, успокоились, хотя к бане близко подходить опасаются. Тут, как на беду, уполномоченный из району приехал. Бумаги какие-то Коммунист в город был привести должен, да не сдал вовремя. Приходит уполномоченный в правление и спрашивает:
- Председатель где ваш?
- В бане, - ему отвечают.
Ругнулся уполномоченный, что он, мол, мать его за ногу, бумаги не сдал, мне из-за него такую даль переть пришлось. Думал, что он больной, а он, черт его задери, банькой балуется. Ну - ко живо зовите его сюда, он у меня!..
Легко сказать! Как позвать-то? Стали объяснять уполномоченному, что случилось. Он, понятно, не верит. Кричит:
- Что вы тут мне сказки рассказываете?! Мать вашу!
Что делать? Повели его к бане. Давай он в двери, в окно стучаться. Все без толку. Совсем разъярился уполномоченный. Стал окошко ломать. Куда там! И рама не выламывается, и стеклу хоть бы что. Смекнул уполномоченный, что дело нечисто. В район за подмогой уехал.
- Приведу, - говорит, - кого следует. Во всем разберемся!
Сообразили люди, чем дело обернуться может. Пошли всем миром к тетке Наталье. Просят:
- Помоги, Христом Богом молим. Вернется из уполномоченный из района –  худо будет.
А тетка Наталья им в ответ:
- Вы это про што?
- Как про что? – удивляются люди. – Коммунист-то все в бане парится.
- Так, может, он напарился уже, а вы тут меня понапрасну тревожите.
А сама серьезная такая.
Побежал народ к бане. И надо же – дым из трубы не идет. И не слыхать ничего, только стекло на окне все еще запотевшее. А едва к двери притронулись, как она сама отворилась. Потоптались мужики на месте, потом один, который посмелее, перекрестился и во внутрь вошел, остальные следом. Смотрят, а в предбаннике одежи нет. Проходят дальше. А там петля к потолку прилажена, а в ней Коммунист подвешен. У печки заслонка открыта, в топке – ни золы, ни углей, а тепло, как будто недавно топили. Повыскакивали мужики оттуда. Стоят, переглядываются меж собой.
Тут из району уполномоченный вернулся, а с ним другое начальство понаехало, милиция. Посмотрели в чем дело. Уполномоченный и говорит:
- Я правильно предполагал, - это все кулацкие штучки. Видите: труп Скамейкина и остыть не успел. Надо бы допросить кое-кого хорошенечко.
Тут уж поплакать пришлось людям. И после своей смерти Коммунист другим насолить сумел. Тетку Наталью то же допрашивали – нашлись злые языки, рассказали, что, мол, это она при всех Скамейкину угрожала. Да что с пятидесятилетней бабы взять, она ведь почти и неграмотная была. Посмотрел на нее уполномоченный, выматерил, да и отпустил. А вот мужикам хуже пришлось. Тех, кого начальство недолюбливало, обвинили в кулацком заговоре против председателя. Такие времена были…
Я все хорошо помню. Мне девятнадцатый уж тогда шел – сам, почитай, мужик уже.
Да, и вот еще. Коммунист – поначалу, как его из петли вынули, ничего был, как будто недавно помер. А прошло часа два, вдруг завонял весь, да смрадно так, что закапывать сразу пришлось.