Я ударилась в панику. Я сразу стала набирать телефон мужа. Для этого мне пришлось, запыхавшись, вбежать на ближайшую горку, чтобы мерзкая надпись «Поиск Сети» исчезла с моего мобильника.
- Караул! – закричала я в трубку.
Стопорное молчание на том конце подсказало, что я действую неверно.
- Дорогой, не волнуйся и просто выслушай меня – тебе ничего не нужно делать. Просто выслушай и посочувствуй – иначе меня сейчас в клочки порвёт, любимый!
- Ы? - Тупо, но нежно ответила коробочка в моих ладонях.
- Милый, КАТАСТРОФА! (Усё пропало, Шеф!) Я не знаю, что делать – представляешь, моего Дуба нет!!!
- Нет? – То ли спросила, то ли удивилась трубка, и там что-то зашипело...
- Представь себе – прошлым летом после моего отъезда в него попала молния. Он раскололся и упал. Всё! Я погибла! … Ты меня слышишь?
- Да.
- Ну, и?!
- Кошмар…
- А я что говорю?!! Но ты не волнуйся! Я сейчас соберусь с мыслями. Может, заночую поблизости. Ах, ну какая беда!!!
«Ладно-ладно, конечно», - подумала я, убирая телефон в сумочку на поясе, - «Ну. Выплеснула я эмоции. Хорошо. Освободилась от негатива. Давай, думай - что теперь, делать!»
Много лет подряд я ездила в эту даль собачью только потому, что здесь ещё большее число лет назад, и на протяжении нескольких веков, жили мои предки. Здесь был, как бы это правильно обозвать – тоннель, переход – скажем так, что-то вроде телевизофона, по которому можно увидеться, дозвонившись одновременно до нескольких человек (или, правильно сказать, бывших человек, человек в прошлом?) связанных с тобой кровью. То есть – родичей. Лично мне хватало такого общения на год.
Раз в год - летним пятничным вечером я сажусь в пассажирский поезд. Легкомысленно машу ручкой «Трём вокзалам». И оплачиваю набор полосатого постельного белья, чтобы с наслаждением провести всю долгую дорогу, длиною в ночь. Луна в преддверие полнолуния с упорством вуйяриста, скачет по ночным холмам, чтобы подсмотреть, как я пытаюсь уснуть, ворочаюсь с боку на бок, в ожидании новой встречи. «Они придут» - немножко волнуюсь я, и успокаиваю себя тем, что если уж ничего не получится, то время, тем не менее, не пройдёт впустую. Два дня в девственной чистоте природы, за тыщу вёрст от Столицы тоже чего-то да стоят! Просто, прильнувши к Дубу, постоять – уже благодать…
Ранним, туманным утром субботы в толпе дачников, я, перескакивая через железнодорожные пути, бегу к автостанции, чтобы успеть купить клочок бумажки, дающей право на ещё большее удаление - в Тьму-Таракань. И, как следствие - долгое, монотонное перемещение в пространстве, под неспешное переваривание автовокзального бутерброда, наспех залитого растворимым призраком кофе. Забавно, но ночь в поезде не идёт ни в какое сравнение по продолжительности с этими двумя с половиной часами заключения в жестянке на колёсиках, пропахшей пылью, горелой резиной и бензином. Вспоминая свои путешествия, как самый мучительный этап, я выделяю всегда именно эти два часа тридцать минут. И, сидя при дороге, в ожидании рейсового автобуса – на обратном пути, я с мазохистским наслаждением вписываю в свою записную книжку мелким почерком фантазии на темы далёкого будущего. Когда из этой, Богом позабытой дыры, желающий сможет домчаться до Москвы за пару часов, а то и быстрее. Почему не за минуты? А потому, что и в своих фантазиях я, тем не менее, хочу иметь этот, столь необходимый для осмысления промежуток разделения бытия. Бытий. Того – столичного – суетного и подстёгивающего. И этого – безвременного, беспредельного. Подчинённого законам смены времён года, дня и ночи, и только.
Я прошу водителя автобуса остановиться на развилке, не доезжая до моста. Хватаю рюкзак, который никогда не сдаю в багаж. Спрыгиваю с высокой подножки в росистую траву, залитую солнцем. И в просторы, озвученные жаворонками из облакастой выси.
До деревеньки, в которой жили мои предки, от трассы (какая, к чёрту, трасса – еле укрытая зернистым асфальтом грунтовка!) нужно пешочком топать ещё шесть километров. Но до деревни я не пойду. Зачем, сжигая сердце, смотреть на эти разрушенные домики, в которых некогда вырастали целые поколения, сменяя друг друга, а в последние полвека всё превратилось в пахнущую трухой нежить? И на местных жителей, от которых за двадцать шагов несёт перегаром, как-то тоже – не слишком-то залюбуешься…..
Я сворачиваю направо, к еле приметной тропке. Роса приготовилась высыхать. И в птичьи переклички начинает вплетаться сухотравный треск кузнечиковых конечностей. Иду, вдыхая полной грудью. Здороваюсь с особо выделяющимися деревьями. И со всем лесом в целом – испокон веку так положено. Глаз радостно цепляется за цветочные искры, за срединно-летнюю зелень папоротниковых зарослей. Радость от соприкосновения с этой свежестью – от солнца, от свободы, от движения - всегда переполняет меня. И я пою. Не громко, нет. Но что-то совершенно необъяснимое. Есть ли там слова? Нет. Есть ли там мотив? Вряд ли... Иногда может только вклинится что-то мелодичное, но тот час растворится в первобытном ритме биения ликующего сердца.
Что интересно, - за много лет я ни разу не вступила в эти МОИ ДНИ под дождём или в хмурую погоду. Я вполне осознаю, что здесь должны идти дожди. Я вижу совсем ещё свежие, буквально вчерашние, или даже ночные, лужи. А в памяти собственных ощущений – неизменно солнце, белые облака, пронзительная зелень и поля. Поля, которые когда-то были заняты колхозными посадками пшеницы или ржи – я в этом не разбираюсь – а теперь качающие высокие сорные травы и цветы.
Речка открывается неожиданно. Вот ведь! Такая долгожданная, - а идёшь-идёшь, спускаешься по лесным тропкам, отводя замшелые лапы елей, переступая через поваленные, зелёные от лишайника, стволы. И уже в голову закрадывается дурная мысль – а не заблудилась ли? И вдруг! Раз! И серая грибковая сумрачность елового леса врезается в лиственный кордон – орешник, липы, дубы-подростки. Последние росные дожди окропляют меня с ног до головы – и как всадник через вражескую конницу – я единым прыжком проскакиваю сквозь листву, и, ослеплённая солнцем, вырываюсь на пойменные луга.
Река довольно полноводная. И быстрая. Но я знаю брод. Несколько лет назад я добиралась на тот берег через мост на трассе. Но последние лет семь перехожу вброд. С рюкзаком, подтянутым повыше. Прямо в джинсах и обуви – не раздеваясь. Во-первых, всё равно я уже мокрая от росы. А, во-вторых, - мне нравится. Потому что это наполняет смыслом следующие два-три часа, когда нужно быстро набрать сушняка, разжечь огонь. Сдёрнуть с себя всю эту мокротень, прогреться и вскипятить чай.
И это самые лучшие мгновения. Это микроотпуск – один день – когда можно лежать в траве. Сидеть в траве. Ходить по траве. И никуда не спешить – не просчитывать сюжет своей деятельности. Это моё время. И я не хочу им ни с кем делиться. Пару раз я брала с собой друзей. Но всё превращалось в банальный пикник. Даже в тот раз, когда мы ездили вдвоём с мужем. И я убедилась, что должна ездить одна. Слишком важно иметь это время – этот день – весь день с утра до вечера. Я думаю, что во время всего моего пути сюда я начинаю вызывать предков. А здесь, под Дубом, я уже просто веду практику. Практику подготовки к общению. Я, конечно, вынимаю из рюкзака ритуальные предметы. Я, безусловно, провожу положенные манипуляции. Но, вообще-то, я ведьма непрактикующая. То есть – необразованная, не знающая всех тонкостей.
Раньше это мне мешало. Казалось, что если каждый ритуальный момент не провести с положенной последовательностью и пунктуальностью, то что-то не сложится, что-то не получится как должно. А раз я плохо знаю ритуалы, то и вся моя кухня неверна. Но с годами я решила, что раз моя дремучесть в вопросах ритуального этикета не мешает мне в общении ни с людьми, ни с зверьми, ни с Срединным Миром, ни с Землёй, и уж, тем более с Водой, Ветром, Луной и Солнцем, то стоит ли так убиваться?! Может кому-то и нужны ритуалы, чтобы настроится на волну. Или чтобы подстроить к этому страждущих. Мне – точно нет.
Кто-то узреет в этом гордыню. Но нет же – когда я вызываю на контакт, со всех сторон захожу и объясняю, что я – только покорный проситель и ученик. Хотя и проситель – здесь звучит не совсем верно. Вернее – я, конечно, прошу прийти, но не более. Как любой может попросить прийти меня – и мне решать – откликнуться на просьбу, разделить время в беседе в поисках ответов, которые волнуют всех. В молодости, конечно, бывали закидоны! Особенно, когда удалось постичь момент управления местной погодой. Но кто в молодости не грешил, особенно, если тебе подвластны такие силы?! Но с годами я стала предельно осторожна. Хотя до мудрости действительно просвещенных мне ещё далеко.
Год из года я разбиваю свой нехитрый лагерь по соседству с огромным Старым Дубом.
Ему больше четырёхсот лет. Когда его обнимаешь и смотришь вверх на могучую крону, где кипит неостановимая жизнь птиц, жуков, пауков, гусениц и прочего народонаселения, чувствуешь себя маленькой-маленькой девочкой, прильнувшей к папиной брючине. И хочется заливисто и простодушно смеяться – потому что папа – вот он! Попался родной!
И он рядом. И значит – в мире всё нормально. В моём мире. Сейчас…
Я попью чай. Накину кое-что из высохшей одежды. Достану из рюкзака сухие полукеды. И неспешно побреду по окрестностям, собирая трескучие сучья, примечая изменения за год. За год, как правило, очень много меняется. Как-то по иному воспринимается высота трав. И река подмыла и обрушила берег – так что купаться придётся в другом месте. И тропинку, что в прошлом году была отчётливой, ныне почти не видать. Ягоды немеряно. А земля кажется холоднее. От мостика, который ещё лет пять назад, уже ветхим, обрушился в реку, совсем следов не осталось. И воды в реке в этот раз больше – это я заметила ещё, когда вброд шла. А красавец мой Дуб, год от года меняясь, не стареет. Как старый друг. После первых двух минут разговора, это тот же семнадцатилетний мальчишка. Морщины и седина не в счёт! А солидность, сдержанность и крутые финтифлюшки в виде портфеля, мобильника и БээМВэшки под окном – это для тех, которые знают его теперяшнего.
Я купаюсь, загораю или просто лежу, глядя, как проносятся надо мною облака. В детстве я думала, что по облакам можно видеть как вертится Земля. И от этих воспоминаний становится смешно и хорошо. А, почему бы не представить, что это так и есть? Скорость – аж дух захватывает!
После полудня, ближе к вечеру - когда становятся контрастней тени, я достаю фотоаппарат. До заката ещё далеко. И я ползаю по лугам и снимаю цветочки, букашек – все, что может пригодиться по работе. Затем, когда я уверена, что запаса дров хватит на всю ночь, я вновь зажигаю костёр, кипячу воду и «забодяживаю» (так говорит один мой знакомый) «Доширак». Ну, и чай, конечно. С листьями дикой смородины. И с, купленными на автовокзале, карамельками – просто невыразимое роскошество!!! Почему-то, именно в лесу чай с карамельками становится божественным напитком. Чаю варю много. Когда чай подостынет, я солью его в туесок – настоящий туесок – не клееная сувенирка. И утром, когда так хочется пить, это будет густой ароматный напиток, особенно если добавить туда одну карамельку на меду. «Доширак» естся долго – в несколько подходов. В это время успеваю поснимать предзакатные пейзажи, отражения ванильных облаков в реке, понаблюдать, как пастухи на том берегу гонят стадо в деревню. Оттуда доносятся запахи коров, лай собак, щёлканье кнута. Я стараюсь, чтобы меня не заметили. Заливаю костёр, растаскиваю тлеющие головешки. Мне не нужны сегодня гости. У меня встреча с родичами.
Солнце долго-долго сползает к горизонту. Хотя реального горизонта со своего местоположения я не вижу - мешает высокий противоположный берег. Но несколько фотографий заката останется в моём цифровике. И только малиновый диск Солнца завалится за гору – тут же начинаются нескончаемые летние сумерки. Я обламываю знойные чувства местных комариных легионов, намазываясь густо «москитолом», в изобилии прикупленным в Московских аптеках. И спрейчиком брызгаю вокруг. И спиральную вонючку зажигаю. Простите меня, кровопивцы, но сегодня не вкушать вам моей кровушки, не то, что в первый мой приезд!
Тут самое время рюкзачок и барахлишко, из него вытрясенное, плёночкой прикрыть, потому что резко потянуло сыростью, и, неведомо откуда, рухнула в траву роса. А у дальних дубов, под разухабистое уханье филина, образовывается белая полоска тумана. Как в фильмах ужасов туманная кисея, клубясь, неимоверно быстро разрастается, несётся на меня. Теперь я безбоязненно раздуваю свой костерок, и туман усаживается на меня как наседка. В сырой пелене я с удовольствием доедаю «Доширак».
Меня всегда восхищает этот неуловимый переход от сумерек к ночи. Не успеваю я разглядеть, поднимающийся из-за леса бледный круг Луны. Перевожу взгляд на огонь, подкинув пару сухих веток. Встаю во весь рост – туман - уже мне по пояс – струится рваными клочьями прочь к реке. Вновь смотрю на поднимающийся диск и… Ах!
Огромная как Солнце, жёлто-розовая, как яичница-болтушка, пупырчатая, как пасхальный блин – Луна овладевает моими чувствами. И в голос воют комары! А небо загустевает, и пытается выдавить звёздный блеск. Да, не тут то было! Лунища, распространяя свечение, карабкается всё выше и выше. Теряет размер и жёлто-розовый цвет, и пока я подбрасываю в огонь ветки – становится холоднее(!) - вдруг является в королевском сиянии – блистательная и отстранённая. Утратившая детскую непосредственность. Наступает ночь.
Я взваливаю на мой костёр серые спины иссохших стволов. Огонь, изголодавшимся волком, облизывает их, и вздымает клыки в небесную фиолеть. Достаю свой бальзам – зачем раскрывать секрет – у каждого он свой. Мой достаточно крепок. Воздух холоден. Босые ноги стынут на мокрой траве. Но несколько добрых глотков, и я сбрасываю с себя страх замёрзнуть и желание укутаться в одеяла. Ещё глоток для храбрости – и моя одежда летит вслед моим страхам. Неважно, что я не умею танцевать. Я танцую – благо - меня никто не видит. Я танцую. Я расплела даже ту маленькую, тонкую косичку, на затылке о существовании которой не догадываются многие мои знакомые. Кольца, серёжки и цепочка с серебряным крестиком благополучно устроились где-то во чреве моего рюкзака. Ничто не препятствует моему полёту. Я танцую. Маленькие зверьки, шелестя травами, уступают мне путь. Комары, потеряв всякую надежду, отстали и завывают где-то в отдалении. Луна кружится вокруг меня. Я кружусь вокруг Луны. Огонь моего костра светит мне издалека, как бы удостоверивая – я здесь. Полёт нормальный… Луна стремительно минует зенит, словно торопится спрятать свою красоту от любопытных глаз.
Не сегодня-завтра на эти заливные луга придут косари и травы лягут рядами под стоны и взмахи литовок. А сейчас я падаю в жгуче холодную, пружинистую, фосфоресцирующую от лунного внимания траву, и моё разгорячённое тело шипит и сопротивляется таким контрастам. Теперь – к реке!
Днём вода совсем не кажется такой тёплой. А сейчас – вот оно, что называется, парное молоко! Нет, долго не плаваю. Только окунаюсь три раза и прошу у Лунной Воды Здоровья, Любви и Удачи. Себе и всем, за кого я отвечаю. Течение так и норовит подхватить, увлекает на середину, но я вырываюсь из его объятий и бегу, бегу к костру. Кровопивцы с воодушевлением устремляются за мной всем легионом. Пот, роса и вода смыли антикомаринные натирания, и первым делом на бегу я выхватываю из-под плёнки аэрозоль и брызгаю, брызгаю, брызгаю. Потом у меня будет время заново подпалить вонючку и натереться, как следует мазью, а пока, в свете костра, я лихорадочно натягиваю одежду, носки, наматываю на голову полотенце, и, уже почти согревшись, делаю затяжной глоток своего бальзамчика. Вот уже, я вам скажу, благодать!
С карамелькой за щекой, я готовлю спальник. Подтаскиваю его к Дубу, под раскидистую крону. Наливаю в кружку, оставшийся в котелке, заматеревший от перегрева чай, сдабриваю его бальзамом, и, подкинув пищу для костра, устраиваюсь в корнях дерева. Поверх спальника, потому что тело моё горит. Сижу, как у Христа за пазухой. С кружкой в руке. Распространяя зловоние «москитола».
Огонь моего костра на таком расстоянии не греет, и через какое-то время постепенно слабея, грозит покинуть меня. Но я уже в спальнике. И мне не надо видеть, как Луна торопится удалиться. Как холодно, и почти злобно высверкивают звёзды на бархатном полотне. И мир застывает в оцепенении. Я опускаю голову на корневище, предварительно подложив полу спальника. Глаза мои слипаются. Я погружаюсь в дрёму и зову. Зову. Куда-то в серый Срединный Мир улетает мой беззвучный крик:
- Э-е-ей!!! Приходите встретиться! Все кто хочет, кровники мои! Все, кто может. Э-е-ей!
Утром я не спешу выбраться из спальника. Видения ночи ещё будоражат моё сознание. Я вспоминаю знакомые прозрачные тени. Пытаюсь озвучить словами все мысли того разговора, который вышел между нами. Сначала я обычно рассказываю кровникам, что произошло в моей жизни за год. И о том, что у родни творится – кто умер, кто родился, кто женился. Кровники чрезвычайно внимательны, хотя, как мне кажется, уже всё знают. Часто они задают мне вопросы - про некоторых родственников, с которыми я и знакома-то плохо, а то и вовсе не знаю. Были случаи, когда кто-то из пращуров сообщал мне о приближающейся кончине кого-то из родни. Или подсказывал решение проблемы, возникшей в чьей-либо семье. Но не это было в нашем общении главным. Всегда речь шла о чём-то более важном. Пока я парила там с кровниками в их Срединном Мире, во мне рождалась уверенность, что ВОТ ОНО - ОТКРЫЛОСЬ МНЕ. СОКРОВЕННОЕ! И эйфория возносила моё бесплотное тело в ликующие выси. Я огромным ковшом черпала благословенный дар, и прикладывалась неоднократно, чувствуя, как благодать откровения течёт по жилам, наполняет смыслом моё естество и существование всего вокруг! Но утром я могла вразумительно вспомнить немногое. И ощущение утраты понимания ещё долго преследовало меня. И попытки расшифровать полученные послания, удерживали меня в спальнике. Мне никак не хотелось выбираться в это новое, туманное утро. И я вновь и вновь перебирала воспоминания .
Последние два-три года кровники вдруг стали интересоваться у меня, не чувствую ли я готовности вступить на их Путь. Сначала я немного испугалась – подумала – не хотят ли они сказать, что мне уже пора готовить тапочки. Но догадалась - это что-то иное. Ведь все мои пращуры, которые приходили ко мне на встречи, обладали даром, который, похоже, достался и мне. При жизни он занимались травничеством, лечили от недугов людей и скот. Держали равновесие сил в этой местности. К стати сказать, в первый мой приезд этот вопрос – готова ли я всем этим заниматься - был первым, который они мне задали. И, получив тогда мой решительный отказ, несколько лет вообще не возвращались к этой теме.
В прошлом году они, видимо, почувствовали, что какая-то готовность зреет во мне и я, независимо от того просила или не просила, получила Знание. Что с этим Знанием делать, я пыталась разобраться целый год. Училась применять его на друзьях и близких. Всё это неотвратимо направляло меня к пониманию, что мне придётся заниматься практикой. Но, несмотря на то, что мне стукнуло уже полвека, я ещё не чувствую в себе сил задвинуть весь мой опыт обычной жизни и начать латать дыры, которые люди по молодости, невежеству, а порой, и глупости наплодили вокруг себя. Все эти мысли, как манифест я тащила в своём багаже к Дубу. Я без конца крутила в голове причины, коими я пока могу отгородиться от ноши, которую пытаются возложить на меня пращуры.
И что же я вижу? Мой красавец Дуб лежит поверженный. От пышной лиственной кроны не осталось ничего – лишь серые голые ветви старческого скелета заставляют тоскливо сжиматься сердце. Могучий ствол, обугленный изнутри, разметало на три стороны. И если ещё что-то и говорит о былом великолепии, так это только размер пространства, занятого под раскинувшимся трупом. Кто бы на моём месте не запаниковал?
Я растерянно опустила свой рюкзак на землю среди пересохших ветвей. Чувство тоски и непоправимой утраты овладело моим сердцем. И ещё пришло неутешительное понимание - это мой последний приезд сюда. Слёзы навернулись на глаза и мешали смотреть на ставшие уже давно родными, заливные луга, в жизнерадостном сиянии утреннего солнца.
Постепенно солнечное утро и привычные заботы моего «волшебного дня» вытеснили гнетущую тоску из сердца. И я, привычно обживая новое пространство, устроила своё гнездо среди ветвей распластавшегося по земле дерева. И мне пришла в голову мысль, которая смутила. Я нередко мечтала русалкой покачаться в ветвях моего возлюбленного Дуба – и вот, на тебе, умирая, гигант исполнил моё желание! Вот оно – Бойся, бойся своих желаний, ибо не ведаешь.… И вот умостилась среди серых стволов, разодранных ударом молнии. Тут тебе и дрова – никуда ходить не надо. Тут тебе и укрытие – непонятно, правда, от чего. И звонкая печаль расставания…
Нет, видимо мало мне ещё было горя! К полудню на мои поляны, нарушая все законы равновесия, изрыгая невыносимое звучание надорванного мотора, вкатился микроавтобус цвета Второй Мировой. Их ещё называют – буханка. Захлопали разболтанные двери. Зазвучали визгливые бабьи голоса, детские крики и мужские матюгания. И, как апогей надругательства, вывалилась из динамиков эстрадная орь. Самая навязчивая, хуже чем площадная брань! ( Пропал дом! подпись Профессор Преображенский)
Я почувствовала себя на переднем крае обороны. Ах, Анка, Анка, где твой пулемёт?
Грех ненависти переполнял меня. И я поставила заслон. Я не хотела с ними общаться. Эти люди приехали отдохнуть на природу в свой выходной день. Объясняла я себе. Не стоит слишком опасаться, что они останутся здесь с ночёвкой – самый худший вариант. И я наслала на них домашний приворот. И, правда, чего им здесь ночевать – ночная сырость, жёсткая земля, сквозняки и комары. Сейчас они увидят мой сухой, столь пригодный для огня, дуб и разорвут его на части, ради чая и шашлыка. И я им отвела глаза. Не получить им от моего Дуба ни веточки! Стыдно, ой как стыдно, милая! А ещё кичишься – я – ведьма непрактикующая…
Они уехали с заходом солнца. С пьяным пением – своим и репродуктора. С надрывным рыканьем мотора, битой собакой взвывающим на дорожных ухабах. Я думаю, что, может, хоть дети их видели, как красив был закат. Как, вообще, прекрасны эти места. Бедные, бедные люди! Не жалею их. За что их жалеть? Просто констатирую факт – бедные. Я хочу думать, что они убрали весь тот мусор, что насыпали вокруг. Я хочу так думать. И не пойду смотреть – так ли это. Ведь, если иначе - не удержусь, и через этот мусор на их глупые головы нашлю … Стоп! Я же сказала – не пойду смотреть.
Это была плохая ночь. Впервые за много лет не упала роса. Не пришёл туман. И не плыла по небу Луна – серые, невыразительные тучи скрыли её таинственный образ. Я не танцевала. В полночь спустилась к реке. И только тут, подняла руки к небу, взлетела к облакам и крутанулась пару раз, расталкивая их сырые, вялые телеса. Облака услужливо расступились (да так по доброму, что заставили меня устыдиться собственной грубости), и лунный диск обратил ко мне своё бесстрастное лицо. И я осторожно ступила в воду. Тёмную и тёплую. (Последний раз купаюсь, однако! Абидно, да-а!?) Река долго не отпускала меня. Я уже стала подмерзать, но всё ещё крутилась волчком на стремнине, словно стараясь выбиться из сил. Но вот облака дрогнули и начали смыкаться. Серебристый свет на воде стал меркнуть. И я, стуча зубами, поспешила на берег.
Выпив бальзама более обыкновения, я провалилась в тяжёлый, пустой сон. Сквозь серую дремоту ощущала пустоту. Словно телефонная трубка, пустота выдавала свои безапелляционные пи… -пи… -пи… Никто не придёт. Я уже знала – никто не придёт. Костёр всё не хочет никак прогореть и чадит единственной головёшкой. Едкий дым проникает в спальный мешок, и сквозь дрёму я вижу, нет, скорее чувствую, чьё-то присутствие в серой пелене. Ночь на исходе. Небо уже забелилось бы, если бы не низкие тёмные облака. Но серая мгла не отпускает – там всё ещё ходит кто-то, плохо различимый, протягивая ко мне руки. Он не видит меня. Да и как меня увидишь? Я же утонула в ветвях, лежу недвижимой русалкой – и не только ноги мои укутаны хвостом, но и всё тело, запелёнуто спальником. Надо хоть пошевелиться, обозначить своё существование, что ли. Как трудно даётся движение! Я освобождаю руки из спальника. Протягиваю навстречу:
- Здравствуй, я тебя не знаю!
- Нет, пока не знаешь. Здравствуй! – отвечает мне она.
- А другие не придут?
- Другие будут. – Говорит. - Позже...
По моему спальнику тихо шуршит дождик. Хорошо, что ткань непромокаемая. Я лежу, укрывшись с головой. И пытаюсь вытянуть из памяти и сложить хоть немного правильно разрозненную мозаику ночного экспириенса. Смысл мне ясен. Но всегда хочется прямого объяснения. Где, когда, кто? А она… Она только и сказала, что родится будущей весной. Моя внучка. Моя… кровница...
Марина Гаки январь 2005.