Позднее в монастырские ворота вошла третья за день новая послушница. За всеми разговорами и повседневными хлопотами никто не обратил на неё внимания. Она появилась здесь одна, с маленьким узелком в руках. Я же её сразу приметил, но в разговор вступать не решился. Ведь однажды, - пару лет назад, когда я сам только появился в монастыре, - мне строго разъяснили, что я служка и моё дело – воздержание от любых контактов с сёстрами из женской общины, переписывание книг, посещение служб и трапезной, но не общение со светскими. Девушке на вид можно было дать пятнадцать-шестнадцать лет, она была невысокого роста, очень мила собой и, как потом выяснилось, неуравновешенна, скрытна и неразговорчива. Странная.
Вечером третьего дня в трапезной девушка поначалу вела себя кротко. Но стоило только ей закончить приём пищи, как она встала со своего места и громким голосом потребовала принести добавки. Сёстры попробовали её быстро успокоить, привести в чувство и объяснить, что так не принято и что настоятельница обязательно накажет. А настоятельница вопреки канонам была мягкой женщиной: сперва подолгу беседовала с глазу на глаз с провинившейся и к наказаниям не стремилась. Однако сёстры оказались правы, и новенькая была наказана за свою несдержанность и дерзость в общении со старшими. Её отправили жить на некоторое время во флигель – ветхую трёхуровневую постройку на островке в нескольких десятках метров от основного здания.
Послушницы потом шептались, что девушка, пока жила в монастыре, не спала две ночи – слышали как она ходит по своей келейке из угла в угол и разговаривает сама с собой. Тогда её искренне жалели.
Ночами, когда не могу заснуть, я лежу в кровати смотрю на громаду монастыря, который вижу из окна. Отражение от воды, которая нас разделяет, расходится по стенам моей комнаты волнами лунного света. Если вокруг достаточно тихо и не дует ветер, я слышу, как они поют. Их молитвы катятся по воде, и я как будто бы слышу колыбельную, которой они нежно меня убаюкивают. Она наполняет моё сердце таким тихим миром…
И всё же я никак не могу взять в толк, как то, что даёт мне так много уверенности в собственных силах, может в то же время меня так сильно беспокоить.
В полночь их скорбные песнопения завершаются.
Сияющие огни монастыря гаснут один за другим. Кроме единственного маленького огонька, что светится у входа в погребальные катакомбы. В свете этого крохотного огонька я вижу двух монахов, охраняющих вход. Именно тогда я и чувствую, как в моём животе поднимается чувство леденящего ужаса. Как будто этот островок снова владеет мною. От сестёр-послушниц я услышала обрывки разговоров о монахах мужчинах, которые погибли на этих землях многие годы тому назад.
Раньше с этих стенах размещался мужской монашеский орден с ношением оружия. Затем их обитель посетила какая-то неизвестная напасть, и в короткое время более половины всех членов ордена скончались в ужасных муках. Остававшиеся на то время в живых, не долго думая, решили покинуть братию и вскоре рассеялись среди мирских общин. Но поговаривают, что самые преданные не ушли и замученные души умерших были упокоены ими в этих катакомбах, и что с тех пор каждую ночь два брата всегда стоят на страже этих ворот. Не могу сказать, что понимаю, зачем они так поступают. Чего же они ждут? Или что они там пытаются отогнать? Связаны ли они с этим островом той же силой, которая связывает с ним меня? Скорее всего, они просто стерегут друг друга, чтобы не возникло соблазна спуститься в подвалы.
Пути Господни, конечно же, неисповедимы, но как же может справедливый Бог позволять рабам своим умирать на священной земле? Безусловно, здесь среди нас существует некая злая сила, состоящая из чистого зла. Любящий Бог никогда бы не позволил свершиться такой боли и агонии.
Что же это за сила, которая гложет меня ночами и не даёт сомкнуть глаз?
Достаточно ли будет этих вод, чтобы я была в безопасности… Хотела бы я однажды уснуть на траве перед самым входом в катакомбы, на одну лишь ночь, и положить конец всем снам наяву. Надо мне прекратить эти ночные видения и попытаться наконец найти правду.
Не могу понять, что же такое на неё вдруг нашло… Все сёстры отзывались о ней хорошо: она была такой доброй, прилежной и отзывчивой. Не пропускала мои службы. Одна из лучших послушниц. Со вспыльчивым характером, конечно, но не настолько же! Но сегодня она меня укусила. Как мне на секунду показалось, потом, забившись в угол, она с нескрываемым сладострастием облизала после этого свои губы. Я всегда была мягкой женщиной, но никогда не считала себя слабой. Но сейчас я полагаю, мне лучше уйти из этого места в ближайшее время.
Некоторые связи создаются для того чтобы их обнаружили, другие не дано найти никому. А о некоторых лучше вообще не говорить вслух. Поэтому, когда сегодня настоятельница вошла ко мне без стука и завела разговор о моих родителях, я её укусила! Эти её слова отповеди всё ещё звенят в моей голове, они до сих пор не потеряли своей иронии. Сила действительно здесь. И я чувствую, как она растёт во мне с каждым убитым днём в этой богадельне. Сколько их уже прошло? Сколько я здесь нахожусь? Пять… Шесть… Семь… Да, негритят уже семеро!
На некоторое время о ней все забыли. Каюсь, я была к этому причастна. В порыве чувств я запретила кому бы то ни было навещать её в течение трёх дней. А ей самой посоветовала все эти дни читать молитвы и бить поклоны. И каяться, каяться, каяться в своём проступке.
А наутро четвёртого дня её одинокого заточения в стенах флигеля, едва выйдя из монастырских ворот, я заметила, что единственное окно на третьем уровне не закрыто и хлопает о створки, повинуясь сильному ветру.
К вечеру все сёстры ( и я в их числе ) сошлись в едином мнении – она утопленница, и выбросилась из окна в ледяную воду озера.
Всё улеглось. И из монастыря я решила пока не уходить. Произошло это гораздо позднее.
Через месяц до нас стали доходить слухи, что умерла она в городе от неизвестной болезни. Поговаривали, будто сами небеса послали ей такую болезнь. А один юродивый, стоя между мясной и рыбной рыночными лавками, утверждал, что болезнь её – вовсе не болезнь, а борьба с одержимостью. Меня это не на шутку взволновало.
Но вот случился день, когда служка монастыря отвёл меня в сторону и заявил, что видел утопленницу прошлой ночью в неверном свете полной луны. Руки и ноги её были сильно изранены, а одета она была как деревенская уличная торговка: старые лохмотья с ошмётками зловонной грязи. Служка утверждал, что в таком виде она бродила по монастырскому двору, терзая ногтями свою плоть и задрав голову вверх, словно обращаясь к небесам.
Тогда-то я и приняла решение уйти в город.
И не знаю до сих пор, правильно ли я поступила… Я пошла на тот рынок и стала расспрашивать. А люди, услыхав мои речи, быстро донесли обо мне кому надо, и вмиг я оказалась в приюте для блаженных. Служка вскоре тоже ушёл из монастыря. Ко мне он наведывался лишь однажды.
Каждый раз, когда моё прошлое, казалось бы, покинуло память навсегда, злая судьба напоминает мне о нём, продолжает нас связывать. Я не чувствую себя спокойной в полной мере. Меня продолжает тянуть к ним…