Чаще всего неухоженный перрон, который, по всей видимости, используется местными жителями для выгула домашних животных. Солнце разозлено до предела, спрятаться от него невозможно - ни одного "козырька" или чего-то похожего здесь нет. Зала ожидания в традиционном его понятии здесь тоже нет – изредка увидишь деревянный столик, скучающую женщину-билетёршу да стенд с расписанием движения поездов. Время от времени налетает порывистый ветер, продувая платформу насквозь, и начинает носить по колеям старые пожелтевшие газеты. Газеты кружатся в своём танце - вальяжно, без какой-либо идеи, без торжественности и вне всяких контекстов. И ничто это не остановит. Разве что вот дождь пойдёт.
С самого утра небо было неприятно свинцового оттенка и грозило осадками. Как назло, я, привыкший к перманентным городским пробкам, вышел из дома и поймал машину, оставляя себе солидный запас времени. Внутри салона из магнитолы звучал Диззи Гиллеспи. Водителем был весёлый разговорчивый мужчина средних лет. Со взъерошенными тёмными волосами и рассеянным взглядом больших серых глаз, в пути он беспрерывно прикуривал одну сигарету от другой и сыпал шуточками в духе Рузвельта, которые, строго говоря, не были шутками. И от него исходил сладкий камфарный запах - он ощущался даже сквозь сигаретный дым. А дороги оказались на удивление свободными. В конечном счёте, на платформу я ступил под аккомпанемент дождя и гораздо раньше положенного. Ждать мне надо было ещё около часа. Как же я тогда злился и ругал свою расчётливость!
Тёплый летний ливень в скором времени прекратился, оставив по себе лишь противный моросящий дождик.
На платформе поднялся сильный ветер, и крохотные капельки воды впивались в видавший виды болоньевый зонт. Пластмассовые спицы скрипели, и зонт вот-вот готов был разразиться катастрофой. В наушниках звучали The Velvet Underground и Лу Рид своим голосом (наверное, одним из самых узнаваемых ) исполнял песню про бледно-голубые глаза.
И вот тут я заметил, что безлюдной платформа была только на первый взгляд. На одной из скамеек сидела женщина. Она сидела спокойно, я бы даже сказал - смирно, не двигаясь, сложив руки на коленях и опустив голову. Одета она была так, словно безнадёжно застряла в глубоком прошлом. Но самое примечательное - её обувь: это были линялые войлочные тапочки. Женщина резко вскинула голову и, взволнованная, прислушалась.
Помню, я тогда даже удивился — что здесь вообще можно услышать кроме стука капель о шпалы да завывания разбушевавшегося ветра? И в этот самый момент к гулу стихии присоединились перестук прибывающего поезда и эхо паровозного гудка. Я обеспокоено взглянул на часы: ведь мой-то прибывал на платформу только через полчаса и никаких других тут быть не должно, судя по расписанию! В течение, должно быть, минуты я, не отрываясь, наблюдал за приближающимся к перрону поездом.
Под парами, шипя и посвистывая, состав останавливался. И вот тут-то я и увидел, что это никакой не поезд, а просто изношенная до неприличия электричка.
- Да разве они ещё ходят? - удивлялся я.
Неожиданно какая-то тень мелькнула за моим плечом — неприметная женщина, про которую я уже успел порядком позабыть, не спеша, шаркая по станционному асфальту своей удивительной обувью, двигалась в моём направлении. А на лице сияла улыбка, которая, строго говоря, не была улыбкой. Её необычный взгляд. Как будто обращённый внутрь себя. Засосало под ложечкой от этих внезапно странных глаз, глаз цвета выцветшей фланелевой рубашки. Она подошла к ближайшему вагону, на котором висела табличка. “Состав № 23.18.16”.
- Нет. Не то, — произнесла она деланым водевильным голосом, махнув рукой, и безразлично отвернулась от электрички. — Опять совсем не то…
Сев на своё прежнее место, женщина опустила голову, сложила руки на коленях и закрыла глаза.
Тронулся и медленно отъехал от перрона поезд.
Тише воды стал дождь.
Поджал хвост и ветер старых газет.
Всё стихло...
Внимание привлекала только потерявшая на железнодорожных путях часть себя консервная банка, влажно переливающаяся в солнечном свете.
А атмосфера станции и окружающей её местности продолжала источать жалкий и упаднический дух полуразрушенного пограничного форта или в спешке покинутого цирковой труппой балагана. Угрюмое однообразное пространство. Находясь здесь даже самое непродолжительное время, начинаешь совершенно точно осознавать себя человеком, явившимся в этот мир не прошеным гостем, по недосмотру судьбы.
А женщина в очередной раз подняла голову.
"Неужели опять электричка?" — подумал я. До прибытия моего поезда оставалось ещё минут десять. Но пригородной электричке тут делать нечего — это же не метро, чтобы каждые три минуты приезжать! Однако через мгновение я услышал уже знакомые звуки, и вскоре, всё так же надрывно кряхтя, рядом с платформой остановилась металлическая кишка. Не вполне понимая сам, что делаю, я подбежал к белевшей в паре метров от меня табличке. №23.16.18.
Рядом со мной будто из воздуха возникла женщина. Взволнованное лицо, горящий взгляд направлен на меня, поднятые в жесте капитуляции руки — всё говорило о том, что сейчас она произнесёт сакраментальную фразу молодого танжерского китайчонка. Но вместо этого было:
-Не то, нет. — Она, как и в прошлый раз, безразлично отвернулась от вагона. — Опять совсем, абсолютно не то. Мне надо на восток…
Женщина села на лавочку, опустила голову с закрытыми глазами, стала лихорадочно теребить руками блеклую, старую шерстяную юбку.
Мой поезд, направляющийся на запад, подошел вовремя. Контролёр, высокий худощавый старик в очках и шляпе, встретил меня в тамбуре. Мельком проверил билет и, слегка надорвав его своими длинными подагрическими пальцами, протянул мне. Надеюсь, уж этот-то билет точно не лопнет. В вагоне я обнаружил всего два свободных места. До первого из них было рукой подать, однако же, напротив него сидел горький пьяница. Пьяница Тяжёлой Жидкости. Второе свободное место находилось в глубине вагона. Недолго мешкая, я выбрал второй вариант. Соседом оказался мужчина импозантной внешности: большие серьёзные тёмные глаза за бифокальными стёклами очков; огромный рот, смахивающий больше на лягушачью пасть; нос картошкой; окладистая борода и кудрявые волосы на висках. Почему-то он показался мне смутно знакомым. Чуть позднее пришло чувство необоснованной тревоги – оно всегда появляется, когда человек, которого ты никогда в своей жизни не видел, кажется тебе знакомым.
Доехали без происшествий. Беспокоит меня только одна мелочь…
Почему же сейчас, обосновавшись к западу от тех мест, где впервые увидел ту женщину, я не в силах вспомнить ни единой черточки её лица, ни её обескураживающих глаз? Которые, строго говоря, не были глазами. По всей видимости, они оказались как раз теми самыми глазами, что безвозвратно ушли по перевалу моей памяти и растворились там без следа.