Свет фонарей навязчив.
Бестолковые электрические дылды!
Кто-то на том конце города щелкнул выключателем – безмолвный приказ побежал по проводам, и вот уже эти олухи готовы светить, разгонять зимнюю темноту.
И ни капли знакомого тепла от резных светильников, ни узорчатых теней на снегу… Жители этого города - дети мёртвого света - должно быть никогда не поднимают взглядов к солнцу.
Как быстро всё изменилось…
Улица… Улица… Улица…
Где-то здесь, в этих кольцах блужданий по когда-то знакомой земле, где-то здесь – ещё немного – на ощупь, интуитивно, по ощущениям, по едва заметным теням, которые оставило прошлое, где-то здесь должен отыскаться Дом, хотя бы след Дома – где-то уже совсем рядом…
Если бы не этот мёртвый, мёртвый свет из окон и от этих, которые даже не качаются на ветру – безмолвные, бесстрастные, бездушные. Если бы не этот обманчивый, неверный свет…
Холодно.
Пальцы зябнут.
Но уже близко. Рядом.
Здесь.
* * *
Одиночество – это болезнь. Заразная и с опасностью рецидива.
Впрочем, к пустоте привыкаешь, как к домашнему зверю: она всегда верно и преданно ждёт за дверью квартиры, сторожит шаги на лестнице, когда ты возвращаешься, один, как всегда, и торжествующе смотрит тебе в глаза из каждого угла комнаты, когда ты переступаешь порог.
Когда один, праздники встречаешь по-особому.
Бутылка вина, скромный ужин, тихая музыка и долгий разговор свечи с темнотой.
В этом году у меня будет пахнуть ёлкой – в вазе три еловые ветки. На них – дождик, лиловый блестящий шар, гриб-мухомор с фонариком, хитрый месяц в красной шапке.
Тяжёлые напольные от деда доставшиеся часы пробьют полночь. Я открою вино, от свечи будет бликовать фужер, на потолок ляжет диковинный узор… И дом наполнится тишиной, только часы будут отсчитывать первые минуты нового года… И всё снова пойдёт по привычному кругу…
Звонят…
Звонят?
Звонят?!
* * *
Дом.
Вот он.
Он был здесь много, много лет назад. Тогда ещё вокруг росли огромные тёмно-зелёные мохнатые ели, и в доме пахло лесом… Впрочем, и сейчас, кажется, пахнет ёлкой.
Здесь теперь кто-то живёт… Кто-то ужасно одинокий. Но он любит живой огонь – в комнате горит свеча…
А когда-то горела лучина, и веретено крутилось, и долгую «Зимнюю песню» пела мать…
Пожалуй, он не будет против… Впрочем, если и будет, какое мне дело? Я пришла прощаться с домом. Когда уходишь, это нужно – поклониться ему, чтобы отпустил, дал сил на последнюю, самую трудную дорогу.
Прости меня, Дом, что не сберегла, что дала остыть твоему очагу.
Я жила под тысячью имён, я исходила сотни дорог; с тех пор, как те, что сожгли твои стены, увезли меня, я шла одним долгим путём – домой.
Прости меня, Дом, и помоги осилить последнюю дорогу…
* * *
Она вошла, огляделась. В пушистых длинных волосах горели капельки растаявших снежинок. Глаза – синие, бездонные. И смотрит так, словно бы знает самое главное, и некогда отвлекаться на глупые объяснения. Одним взглядом и поприветствовала, и попросила впустить, и дала понять, что имеет полное право здесь находиться.
Странная…
Девушка? Женщина?
Не разберёшь. И не в этом дело, а в том, что что-то древнее как сама земля сквозит в каждом её движении. И так спокойно и тепло оттого, что она рядом: незнакомая и такая понятная…
Подошла к столу, поднесла ладошки к свече, улыбнулась…
Нежданная гостья, она словно была родная этому месту.
Она обошла комнату кругом, провела ладонью по стене, покачала головой. Потом посмотрела на дедовы часы, и едва заметная складочка появилась у неё между бровей. Она вздохнула, подошла к окну и стала наблюдать танец снежинок за окном. Снежинки плавали там, в темноте, и самые любопытные приникали к стеклу, чтобы узнать, что делается в комнате в этот поздний час.
Я достал на всякий случай второй фужер, открыл вино. Потом сел в кресло и закрыл глаза…
…Дом.
В окошко виден лес. Зима.
Идёт снег, лёгкими, пушистыми хлопьями.
По ноге трётся что-то мягкое, тёплое…
Кошка.
Ладонь скользит по серой шёрстке, и раздаётся довольное «мр-р-р!».
- Обедать! – зовёт голос. Этот голос принадлежит красивой высокой женщине. Я понимаю, что это мать. Она улыбается.
А по дому ползёт запах свежевыпеченного хлеба…
И вдруг – лай собаки во дворе, топот, крики… Отец вскочил из-за стола, кинулся к двери…
А дальше я вижу только горящий дом – огромный костёр, а над ним – кроваво-красный закат. И холодно. И, кажется, меня кто-то несёт. И ужасно болят связанные запястья…
Когда я открыл глаза, она по-прежнему стояла у окна, в той же позе, прижавшись любом к стеклу.
Она обернулась, посмотрела мне прямо в глаза.
Потом села на пол, обхватила руками колени и снова задумалась о чём-то.
Часы прохрипели полночь.
* * *
Бедный, бедный, одинокий…
Как ему, должно быть пусто одному…
Сегодня у них праздник: я видела – там, за окнами мелькали весёлые тени, горели огни, а кое-где играла музыка. И пахло мандаринами… Когда пахнет мандаринами, это значит – праздник.
Но в этот день у них не принято тосковать в одиночку…
Впрочем, какое мне дело, почему у него так, а не как у всех. Достаточно того, что он меня впустил и не задаёт вопросов. А до всего остального ему, похоже, самому нет дела.
Уже полночь. Совсем недолго осталось… Сейчас пойду. Вот только посижу ещё чуть-чуть: здесь так тепло, и свеча горит. И пахнет ёлкой…
Закрою глаза и посижу. Совсем чуть-чуть…
…Худенький мальчик идёт по улице и смотрит вверх – там высоко-высоко в небе плывут облака, похожие на корабли и цветы. Кто-то сбивает его с ног и хохочет…
…Худой нескладный студент сидит на скамейке в парке с книгой в руках…
…Молодой человек возвращается с работы в пустую квартиру…
Родные?..
Мама умерла, когда ещё совсем маленький…
Отец… Потерялся где-то между детством и юностью …
Квартира?
Кажется, по наследству досталась от тётки…
А друзей никогда не было.
Покупные любовницы ночевали в гостиницах.
И праздники – всегда в одиночестве.
И он даже не помнит, что завтра – день его рождения…
…Открыть глаза. Хочется подарить ему что-нибудь на прощание. Нужно подарить, чтобы счастье постучалось к нему, чтобы сложился и наполнился радостью новый Дом на месте прежнего.
Часы бьют два.
Пора.
* * *
Она поднялась, подошла ко мне, провела ладонью по моим волосам – совсем так делала мать в детстве. Затем развязала шнурок, висевший у неё на шее, и положила мне в ладонь висевший на шнурке маленький кожаный мешочек. Наклонилась, поцеловала меня в лоб.
Я хотел спросить, кто она, но она покачала головой, улыбнулась и ушла, плотно закрыв за собой дверь.
* * *
…снегопад кончился.
Теперь не важно, сколько ещё шагов я пройду. Этот путь не измеряется верстами. Снег кажется таким мягким, от него веет покоем… Я сделала, что хотела. Теперь можно лечь в сугроб и смотреть в проясневшее небо – туда, где пасутся Небесные Лосихи.
Теперь мне уже никогда не будет холодно…
* * *
Часы вдруг остановились, и по стеклу прошла трещина, длинная – от цифры семь до цифры три…
За окном начиналось утро – первое утро года…