Попутчик (Проза)

    Все мои «приличные» знакомые, как правило, проявляют гораздо большее благоразумие при меньшем количестве лет. Трудно сознаваться в том, что в свои неполные двадцать ты только и можешь, что посчитаться с такими же, как ты, чокнутыми количеством прочитанных тобой книг, большей частью никому давно не интересных. Ты даже не мо-жешь позволить себе нормального секса - из вечного страха залететь. А родители, на ру-ках которых ты висишь, не очень-то жаждут принять на эти руки внуков. Во всяком случае, не сейчас. Ведь на тебя возлагают такие надежды.
И ты, сгибаясь под грузом этих надежд, настолько напрягаешь мозги в сторону их осуществления, что этих мозгов тебе не хватает даже на то, чтобы сменить перегоревшую лампочку.
Хотя… Тебя с юности заклеймили словечком «неприспособленный».
И неизвестно, что хуже – продолжать оправдывать надежды или приспосабливаться. Приспосабливаться к чужим меркам, оправдывать чужие надежды…
Дэн на всё на это только ухмыляется. Ему по фигу мои проблемы. Вернее, он их таковыми не считает вовсе. Он вообще забил на всё давно и прочно. На себя в том числе. После его посещений по всей квартире стоит запах «Шипра» и давно не стираных носков.
        Я его терплю. Изредка. Просто потому, что больше никого нет. Все вымерли, как динозавры. Впрочем, их никогда не было.
Я не знаю, зачем он приходит. Он этого, похоже, тоже не знает. Приходит, и всё. Причём, как правило, когда кроме меня дома никого нет. Наверное, у него чутьё.
Он переступает порог, разувается, кидает неодобрительный взгляд в сторону зеркала, отражающего его небритую рожу, и голосом голодного аллигатора заявляет:
- У тебя пожрать ничего нет?
Под словом «пожрать» Дэн обычно имеет в виду хлеб с майонезом и чай. От чего-либо «более существенного» – супа или картошки – почему-то отказывается. На моей памяти не было ещё ни разу, чтобы Дэн согласился на что-нибудь подобное. Видимо, считает ниже своего достоинства.
Дэн пьёт чай и любуется на кухонную стену. Можно сказать, созерцает. Его трапеза проходит в сосредоточенном молчании. Затем он встаёт и выдаёт что-нибудь типа:
- Ну, теперь веди меня в свою опочивальню.
Старенький диван принимает его, радуясь всеми своими пружинами. Дэн начинает Сагу об Очередной Попойке.
        Что-что, а рассказывать он мастер. Один из его хитов – Легенда о Стакане в небе. (Это когда им вчетвером после очередного возлияния привиделся в небе стакан. Обыкновенный гранёный стакан. Только очень большой. Чуть пить не зареклись. А потом оказалось, что это какая-то штуковина в проводах висела.) Эту историю он рассказывал больше тысячи раз, но всегда смешно до икоты.
Я люблю, когда он рассказывает о своих похождениях. Тогда на стенах, никогда не знавших обоев, я вижу цветное кино – кино о захватывающе интересной жизни.
Чужой жизни.
        Такого никогда не было у меня. И никогда не будет. Я закончу старой девой с кастратом-котом где-нибудь в однокомнатной квартирке на окраине. В окнах герань. В холодильнике – мороз, пара скукоженных морковок и колбасные очистки – коту.
        Но Дэн на это только ухмыляется. Дэну параллельно, кем я сдохну – бомжем или академиком. Он вообще не собирается жить долго и мне не советует…
Когда его рассказы иссякают, а новой темы ещё нет, я подвигаюсь к нему ближе, кладу голову ему на плечо.
- Дэн, пошли в кино…
- Тебе что, хреново?
- Угу.
- Забей. Всё классно. Меня вон опять попёрли, но я же не парюсь. Жизнь прекрасна.
        Дэна увольняют всегда. Постоянно. Это уже, похоже, местное развлечение. Игра «Уволь Дэна». Максимальный срок, который Дэн «отмотал» на работе – четыре месяца, минимальный – три дня. Он говорит, что ему не сидится на одном месте. Впрочем, думаю, это обоюдное - с каждым очередным работодателем. Видеть Дэна каждый день! – такого не может даже сам Дэн. Зеркало удостаивается его лицезреть лишь изредка – у меня. Поэтому он ходит заросший и всклокоченный – как шибанутый током.
        Я улыбаюсь ему, целую в плечо. Прижимаюсь к его горячему боку.
        Я не знаю, зачем он приходит, и не понимаю его. Но я улыбаюсь ему, кормлю хлебом с майонезом, слушаю его байки и позволяю лазить себе под юбку. И даже не собираюсь жить долго.
        Наверное потому, что больше никого нет. Все вымерли, как динозавры.
Впрочем, их никогда и не было.