Работы много.
Черная дыра в центре самой крупной галактики - Зеленой Медузы - доставляет Семену огорчения. Она уже всосала в себя с десяток звезд, возле которых были и обитаемые миры. Когда планета С1А18 исчезла за горизонтом событий, Семен взял на работе три дня за свой счет и запил у Палыча.
Палыч - дежурный слесарь ЖКО. Он высок ростом, бородат и плечист. Дни он проводит в подвалах опекаемых им домов, гоняя вездесущих гномов, портящих шибера и арматуру, и только с наступлением темноты возвращается в свою квартиру на последнем этаже дома, в котором на первом этаже живет Семен. Три старушки на скамейке посреди двора зовут Палыча Ночной Сыч и подозревают в связях с нечистой силой, не зная того, что одна из них - точно, ведьма.
Палыч в курсе всех проблем Семена - тех, что не касаются оконных профилей. Он лучше разбирается в эволюции звезд, чем в CAD-пакетах.
- Мда-а, - задумчиво произносит Палыч, выпив первую, не чокаясь. - И что же с ней, поганкой, сделаешь...
Это он про черную дыру.
- Дык вот... - разводит руками Семен и смахивает со стола серебряный портсигар, принадлежавший когда-то царю-освободителю, о чем никто уже не помнит.
- Да ты пей, - говорит Палыч и лезет под стол за портсигаром. Через минуту он снова садится на стул, кладет на стол портсигар и начинает выбирать из бороды застрявшие в ней травинки и хвою. Семен молча пьет.
- Так говоришь, черную материю сконцентрировать с обратной стороны ты пробовал? - строго спрашивает Палыч, а Семен, хрустя соленым огурцом, молча три раза кивает и с тоской глядит в окно на смеркающееся небо. Излучения из его участка космоса до Земли не доходят, безнадежно застревая в межзвездном газе, а Семену кажется, что вот она - Зеленая Медуза - только руку протяни. И посреди торчит черная злодейка. - Сколько?
- Пять триллионов тонн, - вздыхает Семен. - Как корова языком. Только "пшик" - и все.
- Э-эх, - досадует Палыч и ребром ладони рассекает воздух. - Этакая напасть!
Выпивают еще по одной, не чокаясь. Идея собрать черную материю с обратной стороны черной дыры, чтобы скомпенсировать ее гравитационное поле, принадлежала Палычу. Не помогло.
-А что же маркутяне, не успели что ли освоить другие миры? Может хоть один-то успели?
С1А18 Палыч называл, почему-то, Маркутой, а жители ее были у него в любимчиках. Сами они называли себя синисины и внешне отличались от людей только цветом хвостов. Палыч готов был часами слушать рассказы Семена о жизни этого народца, об их гигантских мегаполисах, достигающих небес, об их странной религии, где поклонялись облаку в форме дельфина. Известие о скорой катастрофе повергло его в шок. Гибель Маркуты стала для него тяжелым ударом и личным горем, поэтому следовало весь вечер поминать маркутян.
- Только на орбиту вышли, - произносит Семен. – Пять спутников-автоматов запустить успели и одну сисигу.
Сисиги служили синисинам домашними животными, вроде земных собак, а также при любом удобном случае приторговывали БАДами. Успешный запуск сисиги на орбиту стал планетарным праздником и выходным днем. Оставшихся на Маркуте сисиг в этот день кормили особенно щедро.
- Помянем и сисиг, царство им небесное, - говорит Палыч и выпивает. Его глаза увлажняются, он смотрит в теплое вечернее июньское небо и, кажется, тоже наблюдает сквозь сиреневеющую толщу воздуха космическую катастрофу в далекой галактике.
Иоанн VII, кот Палыча, прыгает ему на колени и пытается утешить хозяина, суя ему в тарелку жирную, аппетитную мышь, но тот даже не замечает подарка, опершись щекой на руку.
- Их было три миллиарда восемь миллионов сто тридцать две тысячи сто сорок семь, - говорит, дрогнув голосом, Семен, и Палыч, не удержавшись, всхлипывает.
Когда небо становится совсем темным и на нем проступают первые звезды, Семен, Палыч и Иоанн VII подымаются по приставленной к стене лестнице через пробитый в потолке люк на чердак, а оттуда на крышу. Они расстилают на теплом шифере газету, кладут незамысловатую закуску и бутылку, пристраивают стаканы.
Четыре дома, коммуникации которых находятся в ведении Палыча, образуют на местности квадрат с четырьмя арками посреди каждой стороны. В центре квадрата на газоне стоят скамейка с тремя старушками и фонарный столб – единственный в районе. К нему с наступлением сумерек слетаются мотыльки со всей округи и развлекают старушек своими хаотическими танцами до самого утра. «Ишь разлетались тутова!» - обычно одобрительно говорят в это время старушки, а та из них, которая ведьма, собирает поутру крылышки мотыльков и варит из них в банке от шпрот зелье.
С севера за домами начинается пустырь и тянется до самого горизонта, из-за чьей линии после захода Солнца величественно выползает Большая Медведица, сопровождаемая Малым Львом. Их преследуют в вечной погоне Гончие Псы, а следом развеваются волосы – все, что осталось от Вероники. Вдали на пустыре мерцает костер в индейском вигваме, да пасутся, уйдя в ночное, две ламы.
- Вон там, - протягивает руку Семен, указывая куда-то в сторону Дракона, затесавшегося меж двух Медведиц. – Н4Р28, обитаемый планетоид диаметром четыре километра. Атмосферы нет. Пятнадцать сапиенсов популяции.
Палыч всматривается в небо, как будто может увидеть объявленный планетоид.
- Чем дышат?
- Не дышат вообще, представь. Никакого обмена веществом и энергией с внешним миром. Полностью закрытые системы. Потому-то не умирают, но и не размножаются. И знаешь, они за пятнадцать миллионов лет до сих пор не осточертели друг другу, потому что заняты одним общим делом.
- Каким? – Палыч разливает теплеющую от шифера водку в стаканы, один дает Семену.
- Они строят мост на ту планету, от которой пятнадцать миллионов лет назад откололся их планетоид. Они живут в ожидании, когда они вновь ступят на родную почву и смогут посадить там свои семена.
- Из чего же они строят мост?
- Собирают космическую пыль. В том районе ее, сам понимаешь, очень много.
Палыч, конечно, понимает. Неподалеку от того места цивилизация псет испытывала метатермоядерную бомбу у себя на планете А15О1, и теперь там весь космос загажен пылью, осколками и брызгами холодной плазмы из недр планеты. Уцелело только навсегда остывшее сверхплотное бериллиевое ядро, обреченное крутиться вокруг своего светила по искривленной орбите.
Палыч с Семеном были сильно удивлены прошлой осенью фактом необычайного научного прорыва цивилизации псет, которая до этого существовала в стадии раннего феодализма с преобладанием кустарных промыслов и собирательства. Благо, что климат позволял снимать по шесть урожаев дынь-дикоросов в год, который длился три земных месяца. За каких-то полвека псет освоила сначала электричество, потом паровые машины и за три-четыре последних года своего существования атомную энергию. Особой тревоги наблюдатели не испытывали – у цивилизации не было врагов, а значит и создавать атомную бомбу им не было никакой необходимости, а их АЭС строились с большим искусством, высокой степенью защиты и украшались волшебной красоты фресками на мифологические темы. Редкие войны между местными кланами велись исключительно на кулаках, иногда с применением ударов ногами, но последнее считалось исключительным зверством и осуждалось общественностью. Так и получилось, что Семен проморгал создание метатермоядерной бомбы и ее испытание. Однажды в обед, когда он работал над укреплением нижней части оконного профиля без увеличения веса конструкции, А15О1 перестала существовать. Остаток дня Семен провел в курилке, держась за голову и размышляя над тем, чтобы бросить все и уехать в Саратов к тетке, но вечером Палыч отговорил.
- Значит им была такая судьба, и ничего бы ты тут не сделал, - сказал он про цивилизацию псет, которую всегда за что-то недолюбливал.
Палыч – фаталист.
Коллеги не знают про вторую жизнь Семена. Кроме него их семь человек в кабинете и каждый сидит за своей прозрачной загородкой. Недавно Семен обнаружил, что, когда коллеги заходят за свою перегородку, у них нет лиц и имен. Он не смог вспомнить, были ли у них лица и имена раньше. Недолго его даже занимал вопрос, остаются ли у него имя и лицо, когда он смотрит в свой монитор, но вскоре он признался себе, что ему это все равно.
- Много они уже построили? – спрашивает Палыч, подкуривая папиросу из царского портсигара, передавая ее Иоанну VII и доставая себе еще одну.
- Восемьсот три тысячи километров, - говорит Семен. – Я постоянно метеориты отгоняю, чтобы не разрушили мост.
- Это ты правильно, это хорошо, - кивает Палыч, а сам продолжает хмуриться.
Иоанн VII начинает хрипло кашлять, подавившись дымом, и Палыч прогоняет его с крыши, чтобы не нарушал мрачную и торжественную тишину вечера.
Семен всегда говорит Палычу, что потворствовать курению животных – значит обрекать их на скорую смерть от кошачьего кашля, но тот упорно продолжает снабжать каждого нового Иоанна папиросами.
- Как Моника? Пишет? – спрашивает Семен, решив отвлечь Палыча от грустных раздумий.
- Утром вот прислала, - Палыч достает из пакета за курчавые волосы одноглазую голову негра с кольцом в носу и позолоченным саморезом на 3,5 в проткнутой нижней губе. Вместо отсутствующего глаза воткнут сапфир, таинственно переливающийся в свете созвездий.
Семен оценивающе вертит голову в руках, теребит уши, увешанные кольцами от ключей и сердечками-брелоками.
- Хорош, ничего не скажешь, - говорит он, вдоволь полюбовавшись, и возвращает голову Палычу. Тот со вздохом убирает голову негра обратно в пакет.
Вздыхает Палыч потому, что очень скучает по своей ненаглядной Монике. Когда он встретил на конференции «ЖКО: вчера, сегодня и вечно» трогательную, хрупкую, белозубую девчушку Монику, слагающую стихи о водопроводной арматуре, он, разумеется, не знал, что она дочь вождя Агая из Занзибабве. Страсть захлестнула дежурного слесаря и студентку-учётчицу. Две недели пролетели как один миг, но вдруг с далекой родины Моники пришла страшная весть – ее отец был убит во время охоты на лесного буйвола, а убийцы его были из племени мананаби, и теперь ей предстояло занять его место и отомстить вражескому племени. Принесшие весть посыльные тут же, на кухне у Палыча, присягнули на верность своей королеве и принесли в жертву быка. Ни мольбы остаться, ни угрозы, ни логические выкладки Палыча не повлияли на решение Моники Агаевны ехать в Занзибабве. Когда все доводы были исчерпаны, Палыч махнул рукой и стал собирать чемоданы, чтобы ехать с ней. Тут уже воспротивилась Моника. Она умоляла, угрожала, приводила логические доводы, читала стихи о водопроводной арматуре и в итоге, при помощи посыльных, связала Палыча, чтобы он не смог ехать с ней. Уходя, она пообещала вернуться к своему возлюбленному тогда, когда исполнит свой долг, уничтожив всех мананаби, которых всего в природе насчитывалось пятьдесят четыре, включая некоего пастора-лютеранина из Нидерландов и его ишака, которому не посчастливилось также иметь какие-то мананабские корни.
Стены гостиной Палыча украшены теперь тридцатью двумя засушенными негритянскими головами и одной засушенной ослиной.
Два дня ушло у Палыча на то, чтобы объяснить Иоанну V, как развязать узел на сдерживавшей его веревке, но тот так и не понял. Сутки Палыч объяснял Иоанну V, как вызвать спасателей, но тот тоже не понял. Наконец, Иоанну V надоело все это слушать, захотелось есть, и он перегрыз веревку, освободив хозяина, а сам после этого умер на руках у безутешного Палыча, так как веревка была по обычаю племени пропитана ядом кураре. Таким образом, Иоанн V стал единственным котом Палыча, умершим по причине, не связанной с курением, а Палыч разом лишился двух близких.
Взяв на воспитание Иоанна VI, совсем молодого полосатого котика, Палыч, естественно, запил. Вместе с ним запил и Иоанн VI, вскоре скончавшийся от кошачьего кровоизлияния в мозг. Таким образом, он стал вторым единственным котом Палыча, умершим по причине, не связанной с курением.
Безвременная кончина Иоанна VI резко протрезвила Палыча, заставила завязать с пьянством и настроиться на ожидание любимой, которая вскоре прислала с нарочным первую голову мананаби, как отчет о проделанной работе.
Теперь каждая новая черная голова еще на шаг приближает встречу двух любящих сердец.
- Нгаби, любовник вождя мананаби Бхусту, - комментирует Палыч, отдавая пакет прокашлявшемуся Иоанну VII, чтобы тот унес его в гостиную.
- Сам-то вождь нашелся?
- Куда там, - машет рукой в сторону Северной Короны Палыч. – В Занзибабве его точно нет, на Кипре нашли пещеру, где прятался, но там костер уже был остывший. В том месяце появились какие-то следы в Нижнем Уэльсе…
- Ишь ты, - качает головой Семен.
- Да, и туда добрался. Замок Уэлсширкасл оказался пуст, но кухарка из деревни, это у которой еще муж отравился пудингом в эту субботу, - Семен кивнул, - опознала Бхусту по фото. Он там пообитал с неделю и исчез. Теперь только Индия или Монголия остались.
- Монголия?
- Ну да, ему же там тёща ферму и вездеход отписала.
- Понятно.
До рассвета они сидят на крыше и думают каждый о своем, а созвездия плавно кружатся над ними.
Сара Гугель – женщина индейских кровей и трудной судьбы. В двадцать лет она стала вдовой известного энтомолога Ивана Петровича Цугшпитцена, собиравшего коллекцию немецких высокогорных капустниц. Увлекшись погоней за особо редким экземпляром, он отстал от экспедиции и убежал в леса, где был почти полностью съеден термитами. Звери не тронули только гениталии ученого, которые и были опознаны молодой вдовой. Говорят, в честь Ивана Петровича потом назвали гору в Германии, где скаутами были найдены неприличные останки.
Оставшись одна в семикомнатной квартире, Сара сначала плакала, потом пила и плакала. Позже она только пила, а лет через пять выпустила с балкона на волю всех бабочек из коллекции Ивана Петровича, продала квартиру и купила вигвам на пустыре за домами да двух лам. Индейская кровь взяла своё.
Старушки на скамейке наблюдали в тот вечер как под их фонарем урания мадагаскарская танцует вальс с хараксом и водят хороводы хризиппусы с папилио дарданусами. «Ишь этакие, бестолковые. Глянь-ка, ух дают!» - смеялись старушки, пытаясь на лету ткнуть клюкой в павлиний глаз аргеме миттре. «А эти-то, эти, погляди!» - толкали они друг друга локтями, тыча в сторону веселящейся семейки голубых парусников из Эфиопии, которых во всей Европе не больше двадцати экземпляров.
Семен часто бывает у Сары, курит трубку мира, кормит с руки семечками лам и разговаривает с ней о жизни, Вселенной и вообще. На все вопросы Семена Сара давно знает ответ, потому что ее миром правит любовь.
Они сидят возле вигвама на циновке, украшенной изображениями Кетцалькоатля, наблюдая, как красное солнце садится за линию горизонта, подкрашивая облака снизу в розовый цвет.
- Солнце надело красные рукавицы, мороз будет, - заявляет Сара, знающая все индейские приметы.
- Июнь, - замечает Семен.
- Примета такая есть, - с индейским хладнокровием заключает Сара.
Солнце скрывается. Спутав ноги ламам, чтобы не ушли искать в прерии родник, Сара и Семен укрываются в вигваме и всю ночь попеременно либо курят трубку мира, либо делают мир лучше. За трубкой они опять говорят о проблемах Вселенной. Сара знает, что делать с черной дырой.
- Полюби ее, Семен, - говорит она, обвиваясь вокруг Семена и дыша ему в самое ухо. – Полюби, ведь она делает то, что делает, не со зла. Ее создала такой природа. Разве она не прекрасна в своей губительной страсти уничтожать материю?
Семен совсем не уверен, что дыру создала природа. Его терзают смутные сомнения, что ее создал как раз он с дикого новогоднего похмелья.
- Тем более, - воркует Сара, перетекая через его плечо и упираясь орлиным индейским носом ему в грудь. – Она – твое творение: грандиозное, идеальное, губительное. Сумей полюбить ее, согласись с ее стремлением вобрать в себя все то, что ты создал до нее…
Семен вздрагивает. Он в полной мере осознает, что все, что он создал, кроме оконных профилей, действительно будет поочередно поглощено черной мерзавкой в самом скором времени.
Сара понимает его, вздыхает и сворачивается у него на коленях.
- Сходи к Соломону, - говорит она, засыпая.
Семен не спит всю ночь, слушая, как снаружи растут из земли травы да ковыляют по прерии в поисках родника спутанные ламы.
Дядя Миша Кабанец, больше известный в определенных кругах как Соломон, работает водителем в Институте астрофизики при Академии наук. Он возит Даниила Петрушевского с его телескопом, Акакия Симпотягло с его астролябией и иногда даже профессора Могуцкого с телескопом Даниила Петрушевского. Он возил своих именитых пассажиров во все обсерватории мира и даже сам смотрел в их телескопы, когда это дозволялось регламентом. Он наблюдал комету Галлея так близко, как Палыч наблюдает головы мананаби на стене у себя в гостиной.
Соломон – эксперт по вопросам современной астрофизики, но плохо владеет терминологией, больше уделяя внимание содержанию, чем форме.
- Вот же засада! – авторитетно заявляет он, когда Семен заканчивает свой рассказ о черной дыре.
Они сидят в китайском ресторане и пьют рисовую водку, закусывая живыми устрицами. Кроме них в ресторане никого, кроме двух китайцев за соседним столиком, изучающих карту Прибайкалья. Один водит по карте пальцем, приговаривая «иньц-иньц», а другой внимательно следит за каждым движением, изредка прижимая руку первого и тыча в другое место на карте, говоря «хейхей!». Тогда у них случается словесная перепалка, в ходе которой они сначала тычут в карту пальцами, потом хватаются за шпаги или начинают тянуть друг друга за усы. Вскоре, правда, они успокаиваются и снова – один водит, другой смотрит.
- Определенно, картина такова, что медузу твою эта штука съест, а потом схлопнется – и поминай как звали! – говорит Соломон, откидываясь на спинку стула.
Семен обреченно кивает и упирается взглядом в устриц.
- Да ты не кисни! – трясет его за плечо Соломон. – Прорвемся, подумаешь! Сколько у тебя еще галактик?
- Восемьсот семьдесят одна, - говорит Семен.
- Ну вот! Ну вот же! Еще столько галактик, а ты – киснуть! Сплюнь и разотри!
Семен не может так. Он думает о тех пятнадцати ребятах с планетоида Н4Р28. Они ведь даже не успеют достроить мост до того, как их не станет, и весь их труд пойдет насмарку.
- Неужели совсем ничего нельзя сделать?
- Компенсатор из черной материи делать пробовал?
- Угу.
- Та-ак. А локально инвертировать время, чтобы обратно все вылетало?
- Угу. Еще быстрее заработала.
- Та-ак. Концентрированными бозонами с полукратным спином накормить пробовал?
- Пробовал… Четыре звезды пришлось расщепить, а она все сожрала…
Соломон ошеломленно качает головой.
- Нет, ты смотри, а? – он глубоко задумывается. Когда Соломон глубоко задумывается, у него на черепе проступают крупные капли пота, глаза беспорядочно и асинхронно начинают вращаться в такт его мыслям, а из уголка рта, через мясистую нижнюю губу, вытекает слюна. Уши Соломона краснеют, ноздри вздуваются, а пальцы рук трещат от усилия, с которым он хватается за столешницу. В эти секунды он не видит и не слышит ничего вокруг, даже того, как китайцы в очередной раз устроили перепалку, выхватили шпаги и начали гоняться друг за другом вокруг стола.
Профессиональному водителю, даже если он водитель Института астрофизики при Академии наук, всегда приходится прилагать невероятные внутренние усилия, чтобы придумать способ укротить черную дыру.
- Эврика! – провозглашает, наконец, Соломон, принимая торжественный вид, хватает стакан с рисовой водкой и одним победоносным махом опрокидывает его в себя. – У меня бензобак вчера потек, так я газету в трубку свернул, дыру заткнул и еще полдня так проездил. Забей ее пробкой!!!
- Нет, вы послушайте только! Забей пробкой! – возмущается вечером Палыч. – Лучше б он себе в башке дыру газетой заткнул, чтоб мозги не вытекали! Пробка, а?!
Сегодня спецрейсом Палычу доставили сразу десять голов жертв геноцида мананаби – три женские и шесть мужских. Пол еще одной головы определить не удалось, а на приколотом к ней ярлыке было написано загадочно - «Ингви». Значит, у Палыча праздник, и он проставляется. На столе прибалтийские шпроты, подберезовики и вино. Сара поймала утром в прерии вомбата, теперь она достала его из духовки и тычет вилкой – пропекся ли. Цокнув на индейский манер языком, она заворачивает вомбата в пальмовый лист, убирает обратно в духовку и снова садится за стол.
- Не сердись, Палыч, - ласково говорит она, улыбаясь. – Соломон ведь просто хотел помочь советом и сделал это, как мог.
Палыч сразу успокаивается, разливает вино по бокалам и произносит тост за десятую по счету голову:
- Памяти Нангиву, казначея племени мананаби, черт его побери!
Все чокаются и выпивают. Сначала думали не чокаться, но решили не превращать праздник в поминки. Голова Нангиву отправляется в мешок к остальным. Считая, что он выполнил свой долг, выпив за каждую голову, Палыч облокачивается о стол и засыпает.
Иоанн VII развалился в кресле в углу кухни, принадлежавшем когда-то кардиналу Мазарини, о чем никто не помнит, и важно курит трубку мира. Семен не понимает, почему Сара поддерживает Палыча в вопросе кошачьего курения.
- Если не давать коту курить, ему будет грустно, а миром должны править любовь и добро, - просто говорит она.
Когда на небе проявляются первые звезды, Семен, Сара и Иоанн VII поднимаются на крышу. Они раскладывают на теплом шифере вомбата, грибы и вино.
Медведица медленно разворачивает свой ковш, так, чтобы им было удобно черпать воду. Геркулес, играя мышцами, хочет схватить Дракона за длинный скользкий хвост. Сара укутывается в пончо, расшитое изображениями Кукулькана:
- Скоро приедет Моника, как хорошо!
- Вы будете вместе охотиться на вомбатов.
- О, после мананаби вряд ли ей это будет интересно.
- Вот увидишь, мы все пойдем на охоту, и ты научишь нас стрелять из лука.
- На рассвете я видела орла. Он летел с востока на запад.
- Что означает эта примета?
Сара ненадолго задумывается, ищет острым индейским взглядом пасущихся на горизонте лам.
- Что на востоке у него гнездо, а на западе городская свалка, где он кормится.
Глядя в толщу Млечного Пути, Семен говорит Саре:
- Переезжай ко мне.
- А как же ламы? – отвечает, чуть подумав, она.
- Отпусти, и пусть они найдут свой родник.
- Вместе мы же придумаем, что делать с черной дырой, да?
- Конечно. Только вместе.
