Жёлудь. Рассказ первый. (Проза / фантастика)

… Развалины Корабля поражали своими размерами. Даже, пожалуй, производили впечатление большее, нежели живой, действующий космический Скиталец.
      Мы любили играть в его ветвях-щупальцах. Пользовались, легко отделяемой, био-обшивкой – это было прекрасное топливо для костров. И, с некоторой опаской, но с неутолимым любопытством предпринимали путешествия к эпицентру взрыва. Когда-то давно Корабль разорвало на три неравные части. Он, словно полутысячелетний дуб, сгорая от удара молнии,  развалился,– величественное и трагическое зрелище.
     Но ходить к эпицентру было, если не опасно, то уж, во всяком случае, непросто. Следовало по мелким направляющим, не проникая внутрь конструкций, пройти почти треть длины. Не забывайте, что отполированная ветром, дождём и снегом, лишённая био-обшивки, поверхность направляющих была скользкой, как намокшее, ошкуренное бревно, раз уж мы сравниваем Корабль с деревом. Дальше начинались светвления. Или, если хотите, разветвления – когда направляющие соединялись попарно. Дальше -  ещё и по два, и по три, а то и по четыре. Это, действительно, напоминало структуру мощного дерева с богатой кроной. Здесь, на светвлениях, основное неудобство представляли остатки био-обшивки. Пересохшие, растрескавшиеся наросты легко отделялись от Основного Тела, и, не имея определённой сноровки, нечего было и думать продвигаться дальше...
      Правда, с каждым годом, участков с сохранившейся обшивкой становилось всё меньше, ведь не только мы – дети, но и многие взрослые из нашей деревни не гнушались поживиться, чем можно у останков Корабля. Представители Космофлота, конечно же, поснимали уцелевшее мало-мальски пригодное оборудование, но, и спустя лет восемь после катастрофы из руин можно было выудить немало интересного.
     Все эти восемь лет наши деревенские были на уездном рынке самыми ценимыми поставщиками корабельной рухляди – всяких там чипов, плат и даже просто гаек с болтами и без. А некоторые, вроде Никоса и Ламбадоса, возили свои находки в Область. И даже пару раз в Столицу. Никос был честный копатель. Он рыл сам и изредка звал на помощь младшего брата Зорика или, если нужно было поднимать тяжести,  кузена Штанна.
     А Ломбадосу палец в рот не клади. Как только он усёк, что мы, малышня -  тогда ещё лет по шесть-восемь, можем заползать куда угодно, тут же обложил нас данью. И каждый день, когда над Кораблём не висел салатовый туман, мы, гуляя по развалинам, должны были приносить ему свои находки. Какие-то Ламбадос браковал. Что-то, разумеется, самое ценное, забирал себе – иногда платил, иногда менял на конфеты. И частенько поколачивал нерадивых. Даже девочек.
     Мой ровесник и одноклассник, младший брат Никоса -  Зорик не водился с нашей компанией, но, с каких-то пор, я с ним сдружился и узнал много нового о Корабле. А так же поделился с Зориком секретами своих поисков. И когда брата Зорика – Никоса, загребли в армию, его бизнес перешёл в наши руки. Кузен Штанн не в счёт, он слабоумный. Но свою пользу Штанн приносил, и мы исправно делились с ним выручкой. Мужики – так мы называли деревенских копателей, тогда как сами себя гордо именовали – Следователи, боясь быть обманутыми в Уезде или тем же прощелыгой Ламбадосом, потянулись к нам, предлагая наиболее интересный, а порой и непонятный товар. До Столицы отправиться мы ещё не отважились, но областные барыги уже хорошо знали нас. И не торговались, потому что наш товар был вне конкуренции. Нам исполнилось только по пятнадцать, а нас уже уважительно именовали Зорк и Колан, как взрослых. И в уездном борделе мы уже пару раз побывали, и теперь, после каждой сделки могли, перемигнувшись в баре, бросить небрежно через
                                                        1
плечо, что-то типа: «Давно не навещал  крошку Дизи». И никто не посмел бы осклабиться в презрительной насмешке. Мы были взрослые парни. У каждого  лежал симпатичный счёт в банке, и наши матери уже не снисходительно, а всерьёз называли нас «кормильцами».

     …. Светвления, многократно соединяясь, неуклонно выводили вас к Основному Телу. Бронебойная био-обшивка ещё прочно держалась на бортах. Особенно снизу, куда не доставали дожди, и служила питательным слоем для проросших повсюду побегов малины, черёмухи и вездесущей крапивы. С годами  путешествия  к эпицентру усложнялись.  Приходилось надевать шипованную обувь и брать с собой специальные ножи, типа «мачете», чтобы двигаться «верхами». Это было всё равно быстрее, чем пробираться по разодранным, искорёженным внутренностям. Да, и начало салатового тумана можно было сразу заметить, и повернуть назад....

     Из-за этого тумана, между прочим,  остов погибшего корабля и деревню, на краю которой он обрушился, сделали Карантинной Зоной. Деревенским толком не объясняли, а если и объясняли, то никто ничего не понял – все продолжали жить, как жили. Три только девчухи покинули деревню, но так было всегда – девки в самом соку ехали в город искать женихов, а остальным ехать было некуда и незачем. Ветераны, читай,  - калеки бесконечной, непонятной Войны. Бабы, привыкшие к их уродствам и радующиеся, чуть не до гордости, инвалидским пенсиям. Благо, дети рождались нормальные и здоровые. Кроме кузена Штанна дурачков не было. И детей было много. В каждой семье по семь-десять сорванцов. А мальчишки только подрастали – тут же, как из-под земли, возникали вербовщики, и Война получала новые дрова для Безумной Топки.
     Так что, - что был туман над кораблём, что не было – деревенским без разницы. Но тумана остерегались – пёс его знает, чего ожидать…

      … А ещё, и это главное, только «верхами» можно было вплотную подойти к эпицентру. Сколько себя помню, это всегда производило на меня, как принято говорить, неизгладимое впечатление. Продираясь сквозь буйные поросли кустарника и крапивы, год за годом захватывающие всё большие пространства, в какой-то момент вы неизбежно оказывались на краю чёрной, выжженной чаши. И сколько охватывал глаз – везде проблескивал антрацит спаянных, спрессованных поверхностей. Кое-где, чудом сохранившиеся, островки Тела прорастали зеленью, а дальше можно было видеть ещё две обугленных чаши разорванного Корабля.
     Здесь следовало найти на рубеже уцелевшей поверхности «дупло» и опуститься внутрь, потому что двигаться по оплавленной черноте было неприятно и опасно.  Пока мы были мальцами, из-за нашего малого веса, всё ещё сходило с рук. Но, после гибели десятилетнего Мизуса, мы перестали рисковать. Собственно, найти что-то ценное на «выжженке» было невозможно. А Мизус…- просто шёл-шёл и провалился – как в торфянике, где нижний слой выгорел, а верхняя шкурка не выдержала давления тела. Пацан так закричал, что у меня внутренности от ужаса свело! И то, когда мы его вытащили, со всеми предосторожностями, сразу поняли – не жилец. Потому что там, под чёрной кожурой «выжженки», была не пустота, а какая-то остекленевшая структура, которая пропустила всю нижнюю часть тела малыша Мизуса, словно через мясорубку. Мы не успели дотащить то, что осталось, даже  до светвлений, он умер. Я бесчувственно уставился  в его глаза, -  я видел, как  медленно угасал блеск, пока вдруг не понял, что это

                                                                  2
исчезала влага, испарялась – и мёртвые сухие очи Мизуса стали первой зарубкой на теле моего взросления.
     После этого на смертоносную оплавленность «выжженки» я ни ногой. Но, смотреть – смотрел. Меня притягивало сюда необъяснимым магнитом. И пока остальные ребята из нашей команды рыскали в поисках проходов внутрь, я стоял на краю и представлял, как это всё произошло. Огромный космический Скиталец – из ТЕХ. Это тоже тема -  ТЕ! Наверное, в Верхах знают что-нибудь поболее нас, деревенских, а мои сведения ограничены скудной информацией из бабских сплетен, из пьяной мужицкой трепли о Войне и баек Ламбадоса. В итоге, все мои знания о ТЕХ можно уместить в три слова: ФИГ ЗНАЕТ КТО. Потому что, всё, что о них говорилось, можно предварять маленькой, гаденькой приставочкой  - «вроде». Они вроде люди. Вроде в Войне не участвуют. Вроде космические экстремалы или  наблюдатели, вроде. И корабли у них вроде биологических роботов…

      Поэтому я и навострил уши, когда однажды – мы уже тогда работали с Зориком – Ламбадос, по-пьяной лавочке, похвалился, что он добыл из внутренностей Корабля два яйца(!), из которых можно было высидеть маленькие био-корабли ТЕХ.
-  Ну, и куда ты их дел? – Простодушно поинтересовался Штанн.
-  Помнишь, мы с кузеном твоим Никосом мотались в Маскву? Ну, так вот… - пьяно покрутил руками Ламбадос. - Продал…
-  Я бы ни за что не продал. – Мечтательно сказал Зорик. – Я бы дождался, когда корабль вырастет и фь-ю-ють!...
-  Во-во, и твой брат Никос говорил: «Дождёмся, вырастим, улетим…» - заплетающимся языком бормотал Ламбадос, - Такие «бабки» нам светили, а он… Романтик…
-  Что-что? –  Заинтересовался Зорик, а Штанн встряхнул засыпающего Ламбадоса.
-  Ну-у, пришлось к нему вербовщиков приставить, - неуправляемым языком ворочал прощелыга, - он же везде кричал: «Улетим, улетим!»… Ну-у, вот теперь и летает…
     Зорик ничего не сказал. Но его серые глаза налились какой-то свинцовой тяжестью. Зато Штанн, который за всю жизнь две мысли воедино связать не мог, вдруг произнёс осмысленно и разумно:
-  А яйца-то те – Никос нашёл. Я помню. Я ему помогал их тащить – тяжёлые…
- Ты что! Ты что! – Возмущённо задёргался Ламбадос.
     Но Штанн небрежно выдвинул левую руку вперёд – он левша -  и его богатырский кулак проводил Ламбадоса в глубокий аут. Мы выпили ещё по кружечке. Ламбадос, очнувшись, поспешил удалиться, а я, отозвав Штанна в сторонку, попросил описать, как выглядели те яйца, которые он когда-то помогал тащить Никосу.
-  Ну, такие… - Штанн выпучил глаза, оттопырил нижнюю губу и развёл руки, словно пытался обнять двухмесячного поросёнка. – Жёлтые, и вытянутые как дыня, и вот тут, на макушке – пимпочка, как вязаная шапка…
-  Как у жёлудя? – Уточнил я.
-  Ага. Похоже. Только большой жёлудь. Не-ет, для жёлудя очень большой… - Продолжал дурачок.

     Я назвал его «Жёлудь». Мне тогда едва только исполнилось двенадцать. И особой мощью я не отличался – вытащить штуковину из переплетений сплавленных конструкций мне было не под силу. Я хорошо ориентировался в географии развалин, поэтому, заметив место, где была моя находка, замаскировал «дупло» кусками био-обшивки, и на
                                                           3
следующий день отправился туда с инструментами. На всякий случай, никому про «Жёлудь» не обмолвился. Но и с инструментами у меня не сильно-то получилось. Блестящий золотым цветом, овальный предмет в шапочке «макраме» безнадёжно застрял в стекловидной и крепкой, как сталь, структуре оплавленных взрывом конструкций.
     Я прикинул, и понял, что место, где лежит «Жёлудь» находится под «выжженкой». Но, именно там, где торчит на чёрной поверхности меленький островок уцелевшей плоти Корабля. Он обильно зарос кустами малины, и пчёлы всё лето звенящим потоком устремлялись к нему и обратно, создавая две пунктирные параллели.
      Для Ламбадоса я по-прежнему таскал всякую дребедень, но про «Жёлудь» предпочёл умолчать. Зимой я сильно заболел и в горячке, в кровавых пузырях бреда постоянно мне являлся золотой бок и пупырышки «вязаной шапочки». «Жёлудь» владел всеми моими мыслями. Зимой мало кто ходил к Кораблю. Но по весне туда таскались все кому не лень. Весенними потоками открывались новые «дупла», через которые можно было попасть внутрь. Ламбадос все новые ходы стал помечать белой краской и объявил их, чуть ли не своей вотчиной. По-крайней мере, если он ловил кого-то у своих меток – туго тому приходилось. В то лето я и сдружился с Зориком. Вместе мы вели тихую войну с Ламбадосом – свои лазы мы стали метить зелёным цветом, оставшимся от покраски моего дома.
     И в первую очередь я пометил «дупло», ведущее к «Жёлудю». Но затем испугался, что это станет приманкой и, прежде всего, для того же Ламбадоса. Замерив диаметр лаза, я не поленился сделать чурбак из «ветвей» направляющего – уже хрупкого и легко поддающегося пиле. Этим чурбаком, как пробкой,  закрыл «дупло». Получилось на удивление удачно – вид был такой, словно давно спилен отросток, и, если не знать, что к чему – ни за что не догадаться! Зорику про свой секрет я почему-то не рассказал. Мне казалось, что между мной и моим «Жёлудем» установилась какая-то связь. Пробираться к тому месту, где он  лежал, было трудно, поэтому навещал я его нечасто – за лето раз пять-шесть.
     А следующим летом мы с Зориком уже были партнёрами, и снова я утаивал свой секрет, даже не пытаясь объяснить себе причину. И, если после первой зимы я не заметил никаких перемен, то следующей весной мне показалось, что «Жёлудь» прибавил в размерах. Ещё через год я понял окончательно – он растёт!

     И тут эти пьяные откровения Ламбадоса! Продать «Жёлудь», то есть яйцо – у меня и в мыслях не было. Что с ним делать я не знал совершенно. Спрашивать у кого-то – Боже упаси! Оставить всё как есть – вот путь, который я избрал.
      Но все истории, рано или поздно, имеют продолжение. И в один прекрасный момент до моего «Жёлудя» добрались. Но это-то неудивительно. Удивительно другое – ЧТО я в этот момент почувствовал!  Обедал дома в окружении братьев и сестёр. Матушка мне, как старшему, подлила вдругоряд добавки. Папашка, приняв ежедневную дозу, уже отвалился на лавочку у стены. Малая орала в наследственной люльке, за занавеской. И вдруг меня пронзил невероятный  сигнал. Я, как сидел во главе стола, так и взвился над табуретом, на миг завис и тут же обратно рухнул на задницу. Семь братьев, как по команде, выронили ложки. А сестрица взвизгнула так, что вмиг замолкла малая за занавеской. Матушка в сердцах помянула Антихриста, а Папанька как спал, так и спал. Виски мои словно раскалённые клещи охватили, и, когда темнота в глазах рассеялась, я увидел мираж – свой «Жёлудь» - свободный и парящий в пустоте. Видение длилось какое-то мгновение, потом я вновь различил удивлённые, заинтересованные лица братьев, сестры и Матушки и понял, куда мне нужно немедленно бежать.

                                                            4
     Кровь пульсировала в жилах. В горле словно выстлали дорожки из наждачки. Ноги от бессилия виновато подгибались, когда я бежал по направляющим к светвлениям и далее - к Основному Телу. Не подумайте, что это было легко! Лил дождь. Не ливень, а холодный, нудный, такой не характерный для июля, то усиливающийся, то  сходящий на нет, дождь. Всё на мне намокло. Голые руки горели от холода. Шиповки, в которых мы приноровились гулять по развалинам, то и дело срывались с осклизлой поверхности. Так что я чудом добежал до заветного «дупла». Чурбачок, вынутый из дыры, аккуратно лежал рядом. «Только бы не Ламбадос!»- Взмолился я отчего-то, и, не переводя дыхания, ринулся внутрь.
      - Я его не трогал! Я не трогал твой Жёлудь! – Испуганным голосом закричал верзила, на которого я навалился сзади, заворачивая ему руку.
-  Штанн!?
-  Твой Жёлудь. Твой, твой Жёлудь… - Как заведённый повторял дурачок. Я даже испугался, что у него сейчас начнётся припадок. Я отпустил его и жестами маячил, что всё нормально, а сам ошарашено слушал и ушам своим не верил.
-  Он. Он сам сказал, что Он твой! Ты дал Ему имя. И Он сказал, - значит, Он твой. – Дурачок бормотал безостановочно. – Он сказал, что ты за Ним ухаживаешь. Он сказал, что Он боится Ламбадоса. Я тоже не люблю Ламбадоса. Тогда Он сказал, что Он не боится меня…
- Постой! Послушай, Штанн, ты что же – можешь с Ним говорить?
-  Вот здесь, - ответил Штанн, показав пальцем на свою голову, - вот здесь, внутри…
       Я понимал, - у дурачка, как у пьяного, что на уме – то и на языке. Теперь вся деревня будет знать про «Жёлудь». Мне показалось, что нечто удивительное безвозвратно покидает меня. Стало обидно и больно в груди. Тело словно лопалось. Его распирало. Кожа чесалась, и казалось, сейчас расколется на мне.
-  Слышишь? – Сказал Штанн, предостерегающе подняв палец. – Он хочет родиться…
-  Что?
-  Он хочет, чтобы Его кожура сломалась – Ему пора выйти. Твой Жёлудь так говорит. – Пояснил Штанн, на маску моего изумления.
     Я загипнотизировано двинулся к «Жёлудю». Он всё ещё крепко сидел в  плену конструкций. Я нежно прикоснулся к золотому боку. Провёл рукой по гладкой поверхности. Ощутил под ладонью пупырышки «макраме». И вдруг почувствовал, что «шапочка» легко отделилась от продолговатого тела и упала к моим ногам. Я машинально поднял её. Она была лёгкая, как папье-маше, и состояла из сот, которые снаружи и выглядели массивными пупырышками. Похоже, что раньше они были чем-то заполнены, а теперь пусты, как старое осиное гнездо.
     Пока я разглядывал «шапочку», богатырь Штанн подошёл к моему «Жёлудю» и, слегка повернув Его на себя, просто и без усилий вынул его жёлтое тело из конструкций, которые я не мог устранить почти три года!
          -  Осторожно, Штанн! – Крикнул было я, - тут у меня от боли потемнело в глазах. Словно голова моя раскололась как орех. Я  ощутил-услышал тихий треск и мысленно приготовился, что сейчас у меня потекут мозги. Но, к своему удивлению,  вдруг почувствовал лёгкость и радость. Боль растворилась как облако спрея. И я увидел, что на овальном теле «Жёлудя» в ручищах Штанна, образовалась большая трещина. Золотая кожура разошлась, и под ней нежно засветилось фисташкового цвета тельце – или, что это было?
     И я понял, что тоже «слышу» «Жёлудь». Потому что во мне возникла потребность выбраться из «дупла», спуститься с «веток» корабля к самой земле – прямо в дебри крапивы, лопуха и черёмухи, и вгрызться  зубами в мягкую, влажную, жирную почву.

                                                              5
-  Он хочет, чтобы его похоронили. – Сказал Штанн.
-  Нет, Штанн. Он хочет, чтобы его посадили в землю.
-  Твой Жёлудь.
-  Мой «Жёлудь».

До осени я жил как на иголках. Чуть выдавалась минутка, сложными путями, стараясь не натаптывать дорогу, пробирался  к месту, где рос мой «Жёлудь». И ещё старался не спускать глаз с дурачка Штанна. Бизнес подзапустил – очень боялся отлучаться надолго. Все эти поездки, которые раньше приносили мне столько удовольствия, вдруг сделались невыносимыми из-за разлуки с «Жёлудем»! На моё счастье, брат Лавр, который был младше меня всего на десять месяцев, энергично подключился к делам и вместе с младшим братом Зорика взял на себя почти все  заботы, связанные с поездками в Уезд и Область. Мы с Зориком тем временем больше стали бывать на развалинах и сильно потеснили Ламбадоса в его притязаниях.
А «Жёлудь» рос. Как только мы со Штанном опустили его в землю и присыпали чернозёмом, его фисташковая макушка тут же показалась над поверхностью. Она пульсировала, как темечко новорождённого младенца! Штанн, склонился к ней и, обливаясь слезами, поцеловал. Я, конечно, был далёк от такого чувствоизъявления, но какие-то смутные ощущения близости, взволновали и меня.

К осени «Жёлудь» был уже на голову выше Штанна и толще сорокаведёрной бочки. Он торчал над зарослями словно гигантская свечка ростка спаржи, или, механический карандаш – тот, у которого могут раскрываться щупальца во все стороны, но пока ещё закрытый. Под линяло-фисташковой кожуркой чувствовались настойчивые течения –как, если бы, он качал земной сок электронасосом. Точно будущий папашка у живота беременной жены, сидел я часами, прислонившись ухом к стволу. И силился разобраться в мысле-образах, которые получал от него. Не всегда это удавалось. Но одну мысль, которую он настойчиво предлагал мне, я всё же разгадал стопроцентно. Учиться!  
Ещё до начала учебного года я засел за математику. Поскольку раньше во мне этой блажи, в смысле тяги к знаниям, не  наблюдалось – пришлось за всё браться с самого начала – с таблицы умножения.  Я тырил у братьев учебники – благо, все мы были погодками, тащил их своими хитроумными тропами к «Жёлудю» и там зачитывался, словно это не нудные школьные задачники были, а фантастические рассказы Пюкко! В сентябре случился первый облом – «Тригонометрию», «Высшую математику» для ВУЗов, «Астрономию» я ещё нарыл в школьной библиотеке, но «Астрофизика», «Начальная навигация»  и  «Внепространственная табуляция Голового»  оказались самой недосягаемой вещью на свете. В Уезде не было. В Области удалось купить только «Навигацию» и то без карт. Вся надежда оставалась на Маскву.  И тут удача! Прибегает запыхавшийся Зорк, вываливает на стол три Вёс-платы! Три «мамы»!! Вот это да!!!
-  Всё, - говорит, - Надо лететь в Маскву.
Надо-то надо. А куда там сунешься? Был бы Никос. А так – идти на поклон к Ламбадосу? …Делать нечего, пошли.
- А я, - говорит Ламбадос, - с вами поеду.
Вот не было печали!
-  Договорились.
Заправили драндулёты. Бутерброды в сумки побросали. Кое-какие ещё вещицы из развалин мужики подкинули. И полетели. В Маскве Ламбадос, конечно, так как в деревне,

                                                               6
не выпендривался, и  честно свёл с кем надо. Вёс-платы мы выгодно пристроили, полдня бегали подарки искали – родни, почитай, у каждого деревня. Под эту байку про подарки, я успел  и  дисками с нужными учебниками затариться. И сверх того «Психологию одиночных и групповых полётов» взял, «Медицинский справочник» и «Ксено-биологию».
Вечером, на подлёте к деревне увидели, что над развалинами стоит густой салатный туман. У меня аж чуть слёзы из глаз не брызнули – ведь так хотелось тот час же бежать к «Жёлудю», похвастаться покупками. Вечер просидел с осчастливленной подарками ребятнёй дома. А утром в школу не пошёл. Невмоготу было. Туман рассеялся,  и я вприпрыжку побежал к «Жёлудю».
Вот чуяло сердце! Ещё на подходе к Основному Телу Корабля, я услышал подозрительные звуки. Чем ближе я продвигался, тем отчётливее различал завывания. Слов я не разбирал, но внутри у меня всё узлом завязалось от ожидания неприятности. В какое-то мгновение  обратил внимание, что начинаю ставить ноги в такт ритмическому звучанию голоса, а ещё через секунду до меня дошёл смысл произносимого.  Я сверзился с Тела, кубарем пролетел через осеннюю красоту черёмух и крапивный сухостой и выкатился к своему любимцу. Под «Жёлудем», раскрыв на коленях старую, бумажную книгу, сидел двадцатитрёхлетний верзила Штанн, и, нараспев завывая, декламировал:

      У Лукоморья  дуб зелёный
Златая цепь на дубе том,
И днём и ночь кот учёный
Всё ходит по цепи кругом…

     -  Штанн! Скотина ты этакая! Ты же никогда читать не умел!
-  Твой Жёлудь научил. Он стихи любит…

     Как только выпал первый снег, я и Штанну строго-настрого заказал, и сам прекратил ходить к «Жёлудю». Но связь с ним теперь ощущал непрерывно. Сперва я (он) мёрз, но потом адаптировался – кожица потемнела, загрубела. И мне(ему) стало комфортно – снега намело в ту зиму немерянно! Проблем особых не было. Кроме того проклятого дятла, который в начале декабря долбанул меня (его) в затылок. Но одного раза  было достаточно, потому что моя (наша) реакция была столь яростной,  - как дятел жив остался – ума не приложу! Разряд электрического тока, сгенерированный «Жёлудем», навсегда отшиб у бедной птицы желание долбить наш зелёный ствол.

     А под Рождество вернулся Никос. Два года в Космофлоте до неузнаваемости преобразили его внешность, На его голове от прежнего Никоса остался только цвет его глаз, да и тот подёрнулся свинцовой патиной. Но – «руки, ноги целы – уже хорошо» - говорили бабы. А Никос приехал не один. С невестой. На наших деревенских совсем не походила. Больно тоща. И одета как солдат. И волос не было. Не, не так как у Никоса – не красная обожженная лысина, конечно, а короткий такой ёжик неестественно-белого цвета. Да и по-русски не говорила почти – хранцузская девка-то оказалась. Всей деревней бегали смотреть. И не по разу. А чё зимой делать ещё?
     -  Чем заниматься думаешь? – Ревниво спросил я Никоса на какой-то гулянке.
Всё ж, как-никак, его бизнес сейчас при мне был.
    -  Поживём – увидим. – Уклончиво ответил Никос.
     А сам на другой  же день зашёл ко мне домой. Ко мне, пацану! Как к равному.
-  Учится, - говорит, - надо. Сказали, что у тебя учебники хорошие есть?

                                                                7
-  Какие? - я смутился от неожиданности. – Кто сказал?!
-  «Навигация»? Карты есть?
-  Есть.… На Флот вернёшься? – полюбопытствовал я, отгружая ему диски.
-  Поживём – увидим…
     За зиму он перечитал, всё, что у меня имелось. В школе я не очень-то афишировал свои познания, а  распирало ведь, от желания с кем-то поделиться. На этом с Никосом и сошлись. И с девчонкой его – Ликой, тоже подружились. Даром, что хранцуженка,  а водочки примет – и девка, как девка! Но ни с Никосом, ни с его подружкой я ни разу не обмолвился про «Жёлудь». Хотя разговор о яйцах заходил. И Ламбадосу, по случаю дел стародавних,  Никос люлей навесил  на «23февраля». А всё как-то не случилось. В развалины мы даже вместе похаживали. И Зорик с нами ходил. И хранцузска. А в марте Никос с невестой укатили в Маскву. Зорик их проводил, вернулся и сказал, что они там остались.
     -  Как ты думаешь, - спросил задумчиво Зорик, когда вечером мы сидели компанией у кого-то на празднике, -  вот почему зимой салатового тумана не бывает?
     Я пожал плечами и тоже задумался. Дурачок Штанн вдруг оторвался от глазения в окно и сказал:
-  Зимой пчёл нет.
-  Дурак! – Привычно бросил Зорик.
-  Что? Подожди, Зорк! Что ты хочешь сказать, Штанн?
-  Пчёлы зимой спят.
- А причём здесь пчёлы? – удивились все.
-  Они салатный туман на лапках носят…
- Ну-у, пошла писать губерния! – Зорк снова принялся за бражку.
- И что? – Не отставал я от Штанна.
-  Мечты опыляют… - простодушно ответил дурачок.
   Все засмеялись. Я пил брагу, и перед глазами у меня вставали картинки «выжженки»   .                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                   И в голову приходили все фантазии, которые посещали меня там, на границе сгоревшей и уцелевшей плоти Корабля. Я стряхнул с себя наваждение – этак можно до такого докатиться с размышлениями, что ого-го! Скажем, что я отец «Жёлудя»? Или мать?         О, как! И «мечта моя опылённая» ждёт не дождётся, когда сойдёт снег…

     И как ни долго мы ждали, а всё же наступил день, когда я решил, что уже пора навестить «Жёлудь». Черные кучи снега ещё таились под развалившимися частями Корабля, но апрельское солнце так рьяно делало свою работу, что сугробы испарялись прямо на глазах. Стараясь держаться степенно, я  двигался по направляющим, через многократные светвления к Основному Телу.  Ветерок, раздувая полы фуфайки, студил разгорячённое тело и наполнял необъяснимым блаженством всё моё естество. И прежде чем спуститься вниз, к земле и к «своему детищу» - как я его в шутку стал называть, я задержался на границе «выжженки» и привычно окинул взглядом  окрестности. Комок встал у меня в горле. Тут и там – между стволами направляющих, по сторонам от разорванных частей Основного тела, на уровне моих глаз я увидел веретенообразные тёмно-фисташковые стволы. Ближе всех торчал мой «Жёлудь». А неподалёку, буквально метрах в пятидесяти  - возвышался  здоровенный… брат моего «Жёлудя»! А ещё дальше я насчитал штук десять…братьев…
     Я не знал, что и подумать! Я просто тупо  развернулся боком к своему «Жёлудю», и решительно двинулся к тому – здоровенному. В моём теле образовалась какая-то энергия, которая гнала меня вперёд, сжимала кулаки и неистовой дрожью сотрясала всё тело – от

                                                                       8
макушки до пят. Спрыгнув с развалин на землю, меся шиповками чернозём, я бульдозером выкатился к этому вызывающему гиганту.
-  Ну, привет! – услышал я  знакомый голос. Из-за зелёного ствола вышел… Никос. Собственной персоной! В лётном комбинезоне и жёлтой бейсболке на терракотовой лысине. В точно такой же экипировке, вслед за Никосом, навстречу мне, протягивая руку, вышла Лика:
-  При-ивьет! – нараспев произнесла она.
-  Как тебе наш «Порцелино»? - Поинтересовался Никос, гордо окидывая взглядом свой…Корабль.
        Ведь это был корабль?! Ну, конечно же, а что же ещё?!
-  Что значит «Порцелино»?
-  Поросёночек. Это по-итальянски. Чё-то, сдуру назвал, так и пристало. А твой я видел. «Жёлудь», да?  Красивый. И имя красивое.
-  И очень поэт! – Добавила Лика, - Любить стихи и хранцуски поесия…
-  Это его Штанн пристрастил. – Всё что мог ответить я охрипшим голосом.

     Эскадра насчитывала одиннадцать кораблей.
-  Хорошее число. -  Подвёл итоги Никос. -  Ламбадоса с его «Золотым Хряком» я бы, конечно, не брал. Но ничего не поделаешь – всё-таки он вырастил первоклассный корабль, и Межгалактические правила внутренней торговли знает лучше всех.
     На том и порешили. Старт наметили на осень. Кораблям было поручено заниматься закачкой топлива и формированием запасов продуктов. Ответственным био-механиком назначили Зорка. С некоторым чувством обиды на недоверие друга, рассматривал я его «Малой», хотя прекрасно понимал, что сам поступал точно так же. И абсолютно как все. Как все мечтатели нашей деревни. Ещё больший тык я получил, узнав, что мой младший брат Лавр тоже вырастил «Мячик». И девчонка Маруська, которая мне уже год как нравилась, собралась лететь на своём «Зайке». В общем-то, почти вся наша команда Следователей обзавелась своими детками - « Златая Хрюша», « Каплун», «Бейсбол», «Штучка». И ещё один Мужик – Федька-дохтур – его «Дусечка» была так запрятана, что до мая мы и не подозревали об её существовании. Дохтур в деревне занимался травничеством и кости вправлял понемножку – его сразу определили в медицину. Единственным человеком, который был посвящён в тайну Эскадры, но не имел корабля, был Штанн. Вопрос, что делать с дурачком решился сам собой, когда в июле на молодых кораблях стали открываться «дупла». На «Жёлуде» их появилось сразу два.
     -  Это значит, твой корабль может взять двоих. – Перевёл мне Никос, то, что говорила Лика.
     Никакая она оказалась не хранцуженка. Она была из ТЕХ! И помогала нам сформировать Эскадру. И благодаря ей, Никос знал многое из того, что нам было так необходимо.  И его единогласно избрали Командором. Вопрос лететь или не лететь не стоял. Куда и почему – тоже. Мы были молоды, полны сил и надежд. И этот шанс взамен тихой, пьяной, скучной жизни в деревне, не хотел упустить никто. Кем мы станем, и что будем делать там, -  за пределами орбиты нашей Зэмли, было загадкой за семью печатями.

     В последний день августа мы встали по тревоге. Восход солнца был уже не такой ранний, как летом, и обычный холодный туман скрывал деревню. Пахло грибами и дождём. В окно постучали, и голос решительно разрубил сон – мой и Лавра:
-  Приказ Командора. Общий сбор с вещами. Срочно!
     У нас всё было готово. Нашему следующему младшему - Сонику я вложил в руки

                                                                  9
диски с учебниками. Обнялись с Матушкой, поцеловали малышей, похлопали по плечу спящего Папашку, и поспешили к кораблям. По дороге от деревни до Развалин к нам присоединился Штанн и все остальные. Над Старым Кораблём колыхался салатовый туман.
-  Хороший знак! – Сказала Анна  - третья девушка из нашей команды, считая Лику и Маруську.
     Корабли стояли в полной готовности. Толстенный слой био-обшивки, которая почти полностью сгорит в атмосфере, покрывал их сигарообразные тела. Ветви-щупальца, обращённые к небу, плотно прижимались друг к другу, формируя обтекаемую крону. Корни уже обнажились, освободились из земли и пружинно подрагивали от избытка энергии. Только жилистая, как лиана «пуповина» связывала их с планетой, протянувшись из недр каждого корабля куда-то в недосягаемые глубины Матушки-Зэмли.
-  Обстоятельства изменились. Приказываю перенести старт, практически, на сейчас.
     Я видел лицо Никоса на экране монитора, сидя в удобном кресле в рубке управления «Жёлудя». С малого монитора слева, мне безмятежно улыбался верзила Штанн. «Дупла» задраены. Пусковые установки приведены в полную готовность.
-  К деревне, направляется звено бомбардировщиков с намерением бомбить Развалины. В Космофлоте что-то пронюхали про нас. Отдаю приказ: Немедленный Старт!
    Руки мои автоматически запустили систему. «Жёлудь» взволнованно задышал.
   -  Отделилась «пуповина»! - радостно сообщил Штанн.
И лёгкая тошнота подступила к горлу, словно я валился на драндулёте в воздушную яму.
-  Командор! – раздался голос Ламбадоса. – А как мы прорвёмся через систему Безопасности Зэмли?
-  Прорвёмся. – Уверенно отвечал Никос. – Нам помогут.- Он переглянулся с Ликой. -  Нас ждут ДРУЗЬЯ. Эскадра, слушай мою команду: Рассредоточиться. Как только закончатся перегрузки, приготовиться к объёдинению! Корабли знают, что делать. Просто доверьтесь им, ребята! До скорого!
-  Есть, Командор!!!

                                        Марина  Гаки
                                                                                             Июль 2004г.