Жил да был бравый америгадец. Он был до того бравым, что даже на просмотре триллеров и всякого хоррора не боялся ну ни черта. Один раз, правда, со страху он всё же описался, но это не очень бравое событие случилось с ним давно, в незапамятном ещё детстве. Во взрослом же состоянии бравый америгадец вообще не писался, даже сильно упившись крепким пивом, которое он всемерно уважал и искренне любил.
И ещё бравый америгадец – а звали его Филом, – до припадков оголтелого патриотизма любил некую мисс Демократию. Он любил её гораздо сильнее и проникновеннее, чем даже свою родную маму Пэгги, и свою же законную жену Сузи. Ну, это и понятно, поскольку Филова мазер была истеричной, выжившей из ума америгадкой-альцгеймерианкой, а его несносная вайф раздобрела на обильных фастфудовских кормах, что твоя корова, и была вдобавок набитой дурой.
Набитой, правда, не Филом – это было бы с его стороны тяжким гендерным преступлением – а просто так была набитой. Набитой, и всё, без каких-либо комментариев...
Так вот, Демократию Фил представлял себе чем-то или кем-то вроде красивой сексапильной дамы. У этой виртуальной привлекательной особы совершенно не было никаких изъянов, в отличие от тоже виртуальной старухи Тирании, на дряблом и отвратительном теле которой эти самые изъяны расцветали подобно омерзительным лишаям, и смердели они гораздо гнуснее тошнотворной вони гангренозных гнойных изъязвлений.
Со своей стороны очаровательная и клёвая мисс Демократия тоже любила Фила, в виртуальном само собой аспекте, поскольку он имел честь проживать в самой демократической стране мира. В этой стране даже ветры благоухали эдак особо, по демократически что ли, и само блистающее солнце светило с небес не в пример свободнее, легче и демократичнее, чем, скажем, оно излучалось в насквозь тиранической и абсолютно мракобесной стране Рашке.
В общем, если бы при помощи какого-нибудь чуда господь бог решился бы материализовать прелестницу Демократию, то бравый Фил непременно постарался бы вступить с нею в интимные, и даже в извращённо-интимные свободные отношения. То есть он с поросячьей радостью позволил бы смазливой красотке аж даже – страшно такое и подумать! – привязать себя к железной кровати колючей шипастой проволокой или каким-нибудь иезуитским электрическим цепом, после чего с миазмами сладострастного восторга принял бы от этой офигенной крали больнейшие побои и всяческие унизительные половые истязания.
Вот такая у бравейшего америгадца Фила была глюк-фантазия насчёт этой самой распрекрасной мисс Демократии, фантазия, в которой даже проницательнейший и хорошо Филом оплачиваемый психоаналитик доктор Шмуллерзон так и не смог до конца разобраться. Или до начала, если он начинал разбираться с конца...
Ну, да ладно. Бог с нею, с этой америгадской Демократией, или ну её к Гаду, если выражаться правильно и толерантно. Теперь конкретно о Филе и о том, что с ним однажды приключилось. А случилась с бравым нашим Филом вот какая фигня: оказался наш Филюха забранным на войну, во солдаты. У его великой и глубоко верующей страны АмерИги случился вдруг с бухтыбарахты некий конфликтец на мировоззренческой почве с одной пустынной страной, имеющем в своём варварском названии прямые указания на такую несимпатичную тварь, как рак. Эта странища, да, именно странища, а не страна, похожая, как уже было сказано, по названию на рака, была, конечно же, абсолютно не великой, и совершенно, что главное, не глубоко верующей. А вернее, может и глубоко, но, по убеждению непогрешимых америгадцев, не так как надо верующей. И ещё, они все там, ракцы эти клятые, поголовно были отъявленными террористами и отпетыми нетолеранцами… И ещё грязными засранцами… И ещё… да шайтан их ведает кем они были! Главное, что они были, и были не там где надо не тогда когда надо тому, кому надо. Какие тут ещё нужны причины, а? Причины тут вовсе не при делах…
В общем, требовалось немедленное и сокрушительно-потрясающее вмешательство бравых америгадцев в не в ту сторону увильнувший ход исторических процессов. Они, верблюду понятно, в этот процессный некорректный ход и вмешались. Началась война в безводной жёлтой пустыне, и наши супербравые америгадцы навалились на закоснелых во всех грехах террористических ракцев подобно неудержимой пустынной буре-самуму.
Ну а доблестный америгадец Фил был по своей специальности лётчиком. Его военная специальность так и называлась: лётчик-налётчик. Он выполнял должностные воинские обязанности на совесть, или на то, что он считал совестью. По воззрениям шибко продвинутых америгадских учёных, которых за их любовь к высасыванию бюджетных мани так и называли сосунами, или чем-то похожим, сия туманная субстанция под названием «совесть» если каким-то чудом и образовывалась, подобно опухоли, в человеческом организме, то имела место своей дислокации гораздо ниже куда более важной для процесса жизненного функционирования требухи. К великому сожалению сих великолепно технически подкованных сосунов, вырезать эту вредную и бесполезную опухоль из натруженного жизнью америгадского туловища не представлялось возможным. Приходилось воздействовать на чёртов атавизм психотерапевтически, что, впрочем, приносило не такие уж плохие результаты: зараза-совесть от этого начинала глючить, что давало возможность частично или даже полностью перепрограммировать её на вполне америгадский практический лад. То есть вывернуть её наизнанку и нагло заявить, что де так и було.
Короче, воевал наш Филяга весьма браво, как лётчику-налётчику и полагалося. Он на своём молниеносном ероплане, представлявшем из себя чудо демократической – а кое кто заявлял, что, дескать, демонической, – техники, разбомбил большущую кучу рачачьих допотопных танков вместе с их архиопасными террористическими экипажами. А вдобавок к тому он ещё ухлопал массу этих самых террористов уже и так само, безо всяких там танков. И хотя зловредные ядобрызжущие борзописцы – иностранные, естественно, не америгадские, – смели обвинять наводящих демократический порядок америгадских вояк в убиении множества мирных обывателей, но это было, ишаку понятно, беспардонным и нахальным враньём, поскольку официальный представитель америгадского командования так и сказал, что это де брехня и поклёп! Ну а такой демократически образованный чиновник ошибаться ведь в своих выводах не может. Причём в принципе не может, факт!
А с фактами, как говорится, не спорят. Окей, точка!
И вот в один прекрасный будничный для Фила день он сдуру шарахнул бомбами по жилому кварталу. Этак хрясь! Бах! Трах-тарарах! Дрись! Шмяк! Вау!
И квартала как не бывало. А нет квартала – нет и разбирательства. Как говорят подкованные в юриспруденции копы, нет тела – нет дела. Тела – то есть квартала, уже не было. Дела не было тоже. Фила отцы-командиры за этот ляп даже не пожурили. А дотошной прессе заявили так: этот никогда не существовавший на белом свете квартал, оказывается, под самую завязку был набит отъявленными террористами. И они сами, что было абсолютно несомненно, себя там и взорвали, поскольку готовили коварный и ужасающий теракт. Да-да – они америгадского президента хотели укокошить! Её богу хотели, с пеной у рта орали адвокаты вояк – докажите, что не хотели!
Такого доказательства никто из оппонентов привести был не в силах. Всё и утихло. А бравого Фила даже впоследствии ещё и наградили.
Правда, один чудом уцелевший в этом взорванном аду молодой ракец Ибрагим проклял доблестного летуна. Он выкрикнул придушенным голосом следующее незамысловатое проклятие: «Да чтоб ты утопился в своём корыте, свинячий шайтан! Чтоб ты бесславно сдох, и сам Аллах тебя бы покарал!»
Только что могли стоить проклятия какого-то несчастного бедняка против армады прогрессивных демократов? Аллах, как видно, этим ничтожным воплям своего божественного значения не придал, поскольку, наверное, был сильно занят более великими и даже вселенскими неотложными делами.
За очевидные всем заслуги и проявленную в сражениях с коварным врагом доблесть и браваду лейтенант Фил Гарднер был повышен в чине до звания капитана, награждён ещё несколькими орденами и медалями, а затем списан подчистую на гражданку как негодный к строевой службе, поскольку у него от утомительного и стрессофульного ёрзания по сидению ероплана вскочил на заднице вот такой… не-не, правда – вот такой фурункул! Уже и коню на сей раз было понятно, что воевать с этакими тяжкими заболеваниями америгадский бравый налётчик уж никак не мог.
Фил тут же отбыл к себе на родину, в заштатный штатовский городок Машесранск, где через несколько тихо и чинно проведённых лет неожиданно помер смертью не героя, подавившись маслиной за ужином и упав своим упитанным рылом аккурат в миску с америгадским борщом… Выходит, что проклятие разбомблённого ракца Ибрагима всё ж таки достало бравого вояку, хотя и с небольшим опозданием. Хотя, конечно, закоснелые америгадские сосуны с пеной у рта утверждали бы, что это, дескать, произошло случайно, и никакой там аллах-шмаллах к сему происшествию не имеет ни малейшего касательства.
Ну-ну. Не будем спорить. Поглядим лучше, что было дальше.
А дальше случилось чудо: Фил, к великому его изумлению, оказывается, продолжал жить. Или не жить, но делать что-то похожее на жизнь. Он увидал собственный жирный труп, показавшийся ему со стороны отталкивающим и отвратительным. Труп лежал рылом в расплескавшейся миске и являл собою мерзкое зрелище. Филу ни за что не хотелось опять очутиться в этой туше, поэтому он шарахнулся от трупа куда-то вверх. Тут его подхватило некое эфирное течение и понесло с великой скоростью по винтообразной траектории вперёд. Перед его глазами, или чем там, что было у него заместо глаз, открылся перламутровый ракушечный проход круглой формы, в который его сходу и засосало. По жерлу прохода он полетел ещё быстрей, намного быстрей, чем он ранее летал на своём стремительном ероплане. И вдруг – чух! – впереди зажёгся ярчайший свет, и Филову душу с размаху вынесло в какое-то другое пространство. Почти мгновенно это пространство сжалось до состояния просторной и чрезвычайно светлой комнаты, в которой были, как комнате и положено, пол, стены и безукоризненно выбеленный посюсторонними белилами потолок. Мебели в комнате не было. Вообще ничего в ней не было, хотя освещено всё оказалось непостижимым образом просто прекрасно.
Фил с изумлением и недоверием оглядел себя. О, у него опять было тело! Тело Фила, в точности такое же, как и то, которое лежало рылом в борще, было облачено в белоснежную просторную тунику, или во что-то похожее на тунику, поскольку Фил в таких делах совсем не разбирался, ибо он был образцовым америгадцем, а не каким-нибудь там эскимосом или австралопитеком учёным. Он поглядел на свои руки, на босые чистые ноги и нашёл их до последнего прыщика своими прежними. «Фу-у, – отлегло у него от сердца, – значит, пастор не врал, когда разглагольствовал о том свете. Я живой! Ей богу живой! Вау, куул!»
Очевидно, последние Филовы слова оказались какими-то здешними заклинаниями, потому что едва лишь он их произнёс, как в стенке образовался прямоугольный проход, и из этого прохода в комнату шагнули два странных субъекта. Они были очень стройными, высокими, одетыми в примерно такую же одежду, как и Фил, и выглядели эти человекообразные существа немного придурковато, поскольку их моложавые, подобные маскам удлиненные лица гляделись чересчур уж миловидно и женственно.
–О, ангелочки! – радостно воскликнул Фил и вывесил на своей физиономии самую жизнерадостную америгадскую фальшулыбку, на которую оказался в данных условиях способен. Однако в уме он подумал про вошедших нечто совершенно противоположное, а именно: «Фу, чёрт, до чего же они на педиков похожи! Неужели и вправду педики?»
–Хай, гайз! – дружелюбно, истинно по америгадски поприветствовал он сладкую парочку, про себя зорко отметив, что один из них был белолицым, даже бледным, а второй, наоборот, оказался очень смуглым, чем напомнил Филу так хорошо знакомых ему по прежней америгадской действительности наглых и ленивых афроамеригадцев.
Незнакомцы тотчас недоумённо переглянулись, после чего смуглый афроангел неожиданно злобным и противным голосом проворчал:
–Ты б ещё хай Гитлер тут проорал, пиндосяра! Тут тебе не мир, греховодник – тут божья приёмная, андэстэнд?
Фил похолодел. На роже смуглявого ангела играла ехидная усмешка. Второй ангел посмотрел на Фила совершенно равнодушно и тупо, и даже от скуки зевнул.
–И мы совсем не те, о ком ты тут подумал, – продолжал компостировать Филовы мозги разговорчивый афроангел, – тут, к твоему пиндосскому сведению, таковым не место…
–А-а, – изобразил на лице понимание Фил и принялся на америгадский лад шаблонно извиняться: Я есть суровый. Я есть очень, очень суровый…
–Тьфу ты! – аж даже сплюнул густой слюной ангел, – Да никакой ты на хрен не суровый. Врёшь, грехофил тупорылый. А вот сейчас ты у меня и впрямь суровым сделаешься!
Он не спеша подошёл к обомлевшему Филу и неожиданно сильно и быстро засадил ему с ноги в пах.
–О-у-у-у! – выпучив глаза и согнувшись в дугу, выдохнул из себя ударенный, после чего садистически настроенный афроангел добавил ему ещё и с руки, насадив жирный Филов кухтыль на свой крепкий и острый, как оказалось, кулак.
–А-а-а-а! – захрипел до глубины души поражённый столь недружественным приёмом бедный Фил, не в силах более вымолвить ни словечка. «Вот это я, кажется, попал так попал! – ошалелой молнией пронеслось у него в мозгу, – да неужто я в аду, шиит?»
–Нет, пока не в аду! – прямо в рожу, брызгая слюною, проорал ему гадов ангел, – Ты в чистилище, хренила, и тебя ожидает Страшный Суд! И запомни своё новое имя, бывший живчик Фил – отныне ты номер тринадцать миллиардов двести сорок шесть миллионов девятьсот семьдесят пять тысяч тринадцать! Повтори кликуху, подсудимый!
Он схватил Фила за остатки волос на его затылке и резко задрал ему голову назад. К боли от ударов сержанта-ангела прибавилась ещё и боль от выдираемых с корнями волосёнок пытаемого.
–Да брось ты, Стэн, – почти равнодушно сказал в этот момент второй ангел, – ты же знаешь, Папа не любит подобных штучек. Вечно тебя, понимаешь, заносит…
Преисполненный надеждой на ангельскую гуманность, Фил внутренне поблагодарил второго ангела, не забыв при этом отметить чудесный и гуманный, в пику первому ангелу, цвет его кожи. Однако этот ласковый и участливый ангел, подойдя к истязаемому безбожно Филу и к своему подельнику-садофилу, неожиданно строгим голосом произнёс:
–У нас же есть инструкция по обращению с грешными душами. Стэн, выполняйте инструкцию, – и обратился уже непосредственно к задранной вверх Филовой голове, причём удивительно скороговорчиво и равнодушно: Подсудимый (он повторил вышеназванное многомиллиардное число), вы имеете право на любой лад выражать голосом своё несогласие, как то: вопить, орать, визжать, хрипеть, сипеть, ругаться матом на всех известных вам языках, но это вам не поможет ни капельки, поскольку вас ожидает всемилостивый и любвеобильный послежизненный Страшный Суд!
Он нежно взял вспотевшего от переживаний и боли Филяку за его плечо, и вдруг резко просунул вторую свою руку ему под локоть, после чего заломил ему правую конечность аж до самого отказа. Согнутый в три погибели несчастный Фил изо всех многочисленных звуков, на которые была способна его глотка, издал лишь мучительнофульное «у-у-у-у-у!»
Ту же коповскую примитивную операцию, на этот раз с его левой конечностью, с радостью произвёл и гнусный смугляк, после чего скрюченного чуть ли не до самого пола Фила эти два нелюдя поволокли куда-то вперёд, и он, раскорячившись будто каракатица и с чувством и энтузиазмом подвывая, им покорился. Дойдя же до вновь открывшегося прохода, оба цербера прихожей бога перехватили свою жертву поудобнее, раскачали затем её как следует и с силою швырнули в этот тёмный загадочный проход. Пролетев по воздуху достаточное количество ярдов, метров или как их там у них называется мер длины, бедняга Фил больно шлёпнулся о твёрдую и скользкую поверхность пола, стремительно заскользил вперёд головою и со звоном врезался в нечто вертикально расположенное и тоже очень твёрдое.
–О, май гад, шиит! – воскликнул он непроизвольно, давая этим непреложно понять, кто на самом деле был у него богом. После этого он, кряхтя, медленно восстал на трясущиеся от пережитого ноги и с интересом огляделся кругом. Помещение, в которое он таким постыдным образом попал, было довольно странным. Оно оказалось очень просторным, но весьма пустым. Прямо перед Филом возвышался невысокий постамент, о который он и шибанулся своим лбом. На постаменте стояло видавшее виды потёртое деревянное кресло с замасленными подлокотниками. Кресло было железными болтами прикручено к верху постамента. А немного поодаль, уже на гораздо большем возвышении, возвышался настоящий по виду трон, тоже вырезанный из какого-то дерева, но собою шикарный и явно новый. Потолок в помещении был ослепительно белым, а стены были не статическими, а словно бы волнообразно шевелящимися шёлковыми портьерами, за переливающимися всеми цветами радуги поверхностями которых не видно было ни шиша.
Минуты ожидания тянулись нудно и томительно, но никто в зале Страшного Суда не появлялся. Очевидно, бог был занят более важными и неотложными делами, чем осуществление правосудия над жалкою Филовой душонкой, вернее даже не над Филовой, а над тринадцать миллиардов тринадцатой. Фил в нерешительности топтался возле невысокого постамента, не зная, что ему делать. Боль от ударов и выкручиваний несносных ангелокопов постепенно и бесследно прошла. Филу сделалось вдруг любопытно, а как на самом деле выглядит господь бог: по-христиански, как словно некий дед с белой бородой – или по-еврейско-мусульмански, то есть вообще никак?
И едва он успел об этом подумать, как в помещении раздался мелодичный и приятный звон, и над возвышающимся впереди троном засверкала какая-то ослепительнейшая и многоцветнейшая пелена. Фил вытаращился на это диво, стараясь не пропустить ни мгновения, а в пелене начали происходить метаморфизические глубинные изменения. Там заколготились и замельтешили всякие неясные и ясные образы, в основном похожие на персонажей из фильмов, оставивших в Филовом воображении неизгладимый след. Это были разнообразные лики мужественных ковбоев, зевсов, антеев и посейдонов… Вот промелькнула лысая башка Юла Бриннера, затем Тарзана, Супермена, Рэмбо, Терминатора, Крепкого Орешка… Промелькнули даже лица некоторых президентов, таких как убиённые Авраам Линкольн и Джон Кеннеди, и почему-то на пару секунд из этой каши выперлась мордаса Уинстона Черчилля, не америгадского президента, но тоже почему-то в эту круговерть втемяшившегося. Черчилль злобно посмотрел на притихшего, будто мышка, Фила, состроил на своей физиономии абсолютно презрительную мину и выпустил в сторону подсудимого густой клуб сигарного дыма. Когда же дым рассеялся, на Фила сощурившись глядел… верзила-тролль Шрэк!
Однако и эта, вроде бы устоявшаяся картина вызвала в душе Фила некое неприятие. Из хари глумливого орка проросла длинноухая морда его другана осла, который улыбнулся Филу всеми своими ровными белоснежными зубами. «Этого ещё только не хватало!» – внутренне возмутился номер тринадцатый. Он зажмурился и потряс головою, желая избавиться от издевательского и кощунственного морока, а когда, наконец, отважился вновь приоткрыть глаза, то увидел, что все видения к чертям собачьим пропали, и на троне посиживал развалясь… его старый знакомец судья Арчибальд Паттерсон, внешне очень похожий на актёра Шона Коннери, блестяще исполнившего когда-то роль знаменитого Джеймса Бонда.
Этот самый судья Паттерсон слыл по всей округе осатаневшим афроамеригадолюбом. Он всегда отстаивал интересы этих самых темнокожих граждан и люто, да, именно люто карал всех белых за проявление расовой нетерпимости, агрессивности и снобистского хамства. А тут как-то раз студент Фил, будучи по случаю некоего парти в немалом подпитии, возвращался к себе на хаузен, в апатмент. Он хотел поймать такси, но вместо такси ему подвернулись трое амбалов-афроамеригадцев, которые от нехрен делать шарились по округе в поисках их примитивных развлечений. Увидав пошатывающегося Фила, эти трое недоумков тут же направились к нему и принялись на свой дикарский афроамеригадский лад шпынять его растопыренными пальцами и что-то несвязно бормотать про какой-то там юрфак или чего-то вроде того. Фил на юрфаке вовсе не учился, поэтому возмутился до глубины души и врезал одному из этих человекообразных приматов по роже, разбив ему нос и пролив совершенно, что удивительно, такого же цвета, как и у белых, кровь тому на цветастую его рубашку. После этого акта недружественности и нетолерантности, трое чёрных злодеев основательно отметелили бедного студента, вдрызг расколошматив ему всё его бледное лицо. К счастью, мимо проезжал коповский патрульный кар с доблестным, но тоже чёрным, экипажем. Патрульные задержали всю четвёрку и доставили их в участок, где залитый кровью афроамеригадский бугай понёс дичайшую ахинею. Он утверждал, что свирепый расист-беляк агрессивно на них напал, когда они мирно прохаживались по окрестностям. Он их жутко заоскорблял и начал унижать их афроамеригадское достоинство совершенно некорректными и гнусными сравнениями. После этого бывший плантатор сокрушил могучим ударом нос своей тихой жертвы, и хотя те втроём вежливо пытались ему воспрепятствовать чинить над ними расистскую расправу, стараясь нежно и ласково удержать его крушащий кулак, но освирепевший от ненависти куклуксклановец сам себе нанёс в бешенстве зафиксированные в полиции физиономические увечья. И что это де всё чистая-пречистая правда, такая же чистая, как их грязные подмышки и стоптанные носки.
На стороне этого наглого загорелого урода были двое таких же загорелых свидетелей, а на стороне избитого Фила не оказалось ни одного. По всему поэтому тупорылый судья Паттерсон впаял ему два месяца тюрьмы и три тысячи раллодов штрафу, за что наказанный несправедливо Фил век ему был не благодарен.
С иронической усмешкой на лице, бог Бонд-Паттерсон оглядел вылупившего от изумления глаза Фила и, ни словечка не говоря, указал ему жестом на его кресло. Фил понял, что это и есть сам господь бог, он захотел как-то поздороваться с отцом небесным и даже открыл для этого рот, но… не нашёл подходящих слов для титулования божественной особы.
–Садитесь, подсудимый, – совершенно голосом Коннери проговорил бог, и взмокший от волнения Фил не нашёл ничего лучшего, как вскрикнуть заполошенно: Аллах акбар!
На лице Верховного Судии появилось выражение некоторого недоумения. Он даже оглянулся слегка назад, желая видимо проверить, не обращается ли затравленный подсудимый к кому-либо другому. Но убедившись, что кроме них в помещении больше никого не было, добрый боженька снисходительно улыбнулся к нему доставленному и ласково и понимающе покачал головою.
–Номер тринадцать миллиардов двести сорок шесть миллионов девятьсот семьдесят пять тысяч тринадцать по вашему приказанию на Страшный Суд прибыл! – что поразительно, совершенно без запинки выпалил ошарашенный Фил.
Бог едва заметно поморщился.
–Да ладно тебе, Фил, стебаться, – умиротворённо произнёс он, – Что ещё тут за номера… Я этих номеров не уваживаю… Фил! Ты для меня просто Фил. Договорились?
–Угу, – машинально кивнул тот, – Как скажете… э-э-э… не знаю, как к вам обращаться, господи…
–Вообще-то я Всевселенский Верховный Вседержитель и Всеземной Архиверховный Всеродитель – но это так, официальный мой титул. Ты можешь называть меня просто – Папа Судья. Идёт?
Фил с усилием сглотнул загустевшую от переживаний слюну и охотно кивнул. Он тут же уселся в жёсткое своё кресло и вытер лоб тыльной стороной ладони.
–Я дико извиняюсь, Папа Судья, – осмелев, обратился он к богу, – но мне вот чего хочется узнать – а ты бог отец, бог сын или бог дух святой?
Бог терпеливо вздохнул.
–Вообще-то я единый, – сказал он спокойным голосом, – это вы всё меня стараетесь разделить. И вам это удаётся, ей богу удаётся… К сожалению…
–Ну а как же твой сын? – удивившись, сызнова спросил Фил, – Я имею в виду сына божьего… ну, того самого… помнишь?
–Эх, – устало вздохнул бог, – сын, сын… У меня сынов бессчётно. В данный момент я с одним из них как раз разговариваю. Догадываешься, о ком речь-то идёт, а?
На лице у Фила застыло тупое и недоумевающее выражение, постепенно сменившееся выражением озарённой догадки. Он гордо приосанился и подбоченился, после чего причесал растрёпанные волосы потной ладонью.
–Да… – смущённым и одновременно довольным тоном пробормотал он, – я вообще-то… того этого… как его… не до конца верил, что так оно и есть на самом деле. Я думал, что я всего лишь раб твой, Папа Судья…
–Не будем отвлекаться на пустяки, – перебил его бог, – Встаньте, подсудимый. Пожалуй, начнём…
Фил моментально привскочил на ноги и принял стоечку «смирно».
–Ну, так что, сынок, – опять вздохнув, обратился к нему бог, – расскажи-ка мне, братец, как ты дошёл до жизни такой. Поведай искренно о грехах своих, покайся Папе Судье...
Парадоксальным образом, Фил вовсе не почувствовал в этот роковой момент какого-либо чувства стыда, страха или угрызений совести. Насчёт Филовой совести мы уже говорили – она была насквозь проедена, как сухарь личинками моли, вредными духовными вирусами, поэтому и не дала нужного Папе Судье отклика. Более того – подсудимый Фил почувствовал даже некоторую гордость за себя, словно отличник на лёгком экзамене. Он вообще-то искренно считал, что жил совершенно правильно, как и все добропорядочные граждане, и его мелкие, с его точки зрения, грешки были достойны не беспощадного осуждения, а всего лишь небольшого и поверхностного пожурения.
–Кхы… –смущённо прокашлялся он, –Кхы-кхы… Ну, это… однажды я своровал яблоки в саду у Перкинсов. Это было с моей стороны довольно нехорошо. Я нарушил запрет… нет, не запрет, а вашу, господи, заповедь «не укради». Я виноват, Папа Судья. Покарайте меня за это…
–Х-хэ! – весело усмехнулся бог, – За это ещё и карать? Да с этим мелким дельцем прекрасно справился и мой земной заместитель…
–Какой такой заместитель, господи… ой, то есть Папа Судья, Папа Судья? Что вы имеете в виду?
–А ты разве забыл, Фил, как тебя за эту кражонку отодрал ремнём твой папаша? Ты ещё неделю на животе после этого спал….
И бог тут неожиданно весело и даже малость злорадно расхохотался.
Фил застыл в немалом недоумении. А потом обратился к богу с нотками легчайшего осуждения в голосе:
–Да, этот изверг меня здорово тогда отделал. И за что, спрашивается? За какие-то червивые и кислые яблоки… Жаль, что Общество по защите детей тогда так активно не функционировало, а то бы я на этого деспота обязательно бы пожаловался, и ему крепко от них за избиение ребёнка досталось бы…
–Так, с этим ясно, – подвёл итог рассмотрению данного греха Папа Судья. – Твой отец, сынок, чтоб ты знал, действовал с моей санкции и по моему внушению. Имей это в виду… Как результат, воровать тебе больше за всю свою жизнь чего-то не хотелось, правда?
Фил молчал.
–Отвечай – правда? Не хотелось ведь, верно?
Фил нехотя кивнул и повесил долу голову. Его щёки и уши покраснели.
–А с вышеупомянутым тобою обществом бездельников я не знаком, – добавил твёрдо бог, – знать о них ничего не желаю. Какие-то, ей богу муда… ну да, они самые! Идём дальше. В чём ещё ты имеешь смелость Папе Судье покаяться, заблудшая ты человеческая овца? Как там у нас обстояли дела с прелюбодеянием?
Ох, об этом случае с прелюбодеянием подсудимому под номером тринадцать миллиардов тринадцать вовсе не хотелось распространяться. Был с ним один унизительный случай, когда на некоем пикнике за городом он хлебнул лишнего и, пользуясь всеобщей неразберихой, попытался соблазнить женину подружку, сексуальную и тоже сильно пьяную Сэру. А тут эта ведьма Сузи возьми и появись на горизонте в самый неподходящий момент. Попёрлась, печка такая, в кустики оправиться… Глядь, а Филюха с Сэркой милуются на травке! Сцена была воистину ужасная. Ведьма Сузька расцарапала своему неверному хэзбанду всю его наглую и бесстыжую рожу, после чего он был вынужден с позором оттуда ретироваться. Причём без штанов ретироваться, на виду у всей весёлой кодлы. Жуть, короче… Стыдоба полная…
Фил вкратце, икая и запинаясь, рассказал Папе Судье об этом вопиющем случае, стараясь опустить самые неприятные для себя моменты. Шон Коннери, он же Арчибальд Паттерсон, он же Папа Судья с иронической усмешкой выслушал Филову исповедь, после чего вспомнил, словно бы ему назло, самые позорные моменты данного происшествия, после чего, зевнув, закрыл рассмотрение этого дела, резонно заметив, что половое преступление было, конечно же, налицо, но на лице Фильки оно же и было погашено путём оставления на нём кровоточащих царапин острыми когтями ведьмачки Сузьки. Короче, грех был искуплён кровью. Финиш. Точка.
–А что ты мне можешь сказать, дорогой заблудший сынок, – посуровев, спросил бог, – о своих ужасных и страшных греховодных делах в стране под названием… ну, ты знаешь эту страну хорошо, она ещё на рака по названию похожа?
И вот тут-то Папа Судья озадачил подсудимого номер тринадцать пресильно! Как это, занедоумевал и даже искренно завозмущался Фил? Я ж, заявил он, гордо встав в третью позицию, вовсе в этой дрянной и варварской странище и не грешил. Долг просто-напросто я там свой выполнял. Я де чист перед тобою, Папа Судья, чист как стёклышко у вымытого пивного бокала…
У Папы от этого заявления аж даже брови на лоб полезли.
–Ах, вона, значит, как? – с нотой скрытой угрозы молвил он, – Не грешил, да?
На какую-то секунду перед ним вдруг появился крепкий дубовый стол, по которому разъяренный Судья вдарил что было силы своим железным кулачищей. Раздался оглушительный гром. Стол тут же пропал. Онемевшего от ужаса Фила чуть было не хватила кондрашка.
–Ва-ва-ва-ва-ва-ва… – попытался он было как-то оправдаться, но затрясшиеся от пережитого стресса губы не дали звукам, исходящим из его рта, приобрести чёткость и осмысленность. В это самое время возмущённый бог материализовал большой стакан с водою, попил из него водицу крупными глотками и вмиг после того успокоился. Остатки святой, конечно же, воды он преподнёс сильно нервничающему подсудимому Филу, и тот, осушив подплывший к нему стакан до последней капли, тоже малость поуспокоился.
–А как же насчёт моей главной к вам заповеди?! –раскатистым голосом прогромыхал он, – Насчёт «не убий», ишачий ты сын, а?!!! Поведай Страшному Суду, сколько безвинных душ ты на этот свет безвременно отправил? Не считал, ишачий ты шайтан? Зато у меня все до единого убиенные тобою подсчитаны!
Ещё пуще от этих слов озадаченный, и одновременно пуще прежнего возмущённый Фил рухнул на колени. Однако, когда глас бога умолк, он осмелел и принялся отцу небесному нагло прекословить.
–Вот провалиться мне тут на месте – не убивал я никого! – заблажил он тараторя, – Пальцам даже ни одного гадёныша не тронул. Я ж живую силу уничтожал, Папа Судья! Силу, андэстэнд, простую силу? А сила, согласно физическим, а значит и твоим законам, совершенно ведь безлична. Право на жизнь ведь является главным правом личности. А какая сила личность? Это же нонсенс. Так что я кругом, Папа Судья тут не виноват. Давай меня в этом деле оправдывай…
Некоторое время бог сидел с неопределённой миной на представительном своём лице, словно постигая всю степень падения нравственности в душе подсудимого, но потом он расслабился и вальяжно откинулся назад, ибо понял, наверное, всю тупость и запрограммированность торчащего пред ним бравого америгадца.
–Эх! – вздохнул бог и устало махнул рукою, – ну а насчёт любви к ближнему своему ты чего нибудь слыхал, недоделок? То, что ближнего своего любить надобно, а не палить в него из всех стволов?
–Обижаете, мистер Папа Судья, обижаете, – развёл руками обнаглевший Филяка и, встав с колен, уселся опять на кресло, – Да какие же эти ракцы мне ближние? Они от меня далёко находилися, когда я их бомбами приласкивал? Они, по трезвому разумению, считались в тот момент мне далёкими, а вовсе не близкими. А насчёт далёких у тебя в твоей книге ничего не сказано…
–Во-первых, дорогой мой заблудший сынок, – ответствовал Филу бог, – это ваша книга, а не моя. Я давал вам знания о добре и зле телепатически, через ваши души, чтобы вы не слишком заморачивались огромными объёмами правды и могли бы назубок всё как следует выучить. А чего ваши писуны там понаписали в горячке экстаза, так я за то не отвечаю. Ну а во-вторых, мистером меня не называй. Президента своего можешь так называть, этого… как его… дай бог памяти… а, Бурубабаму, кажется… Ага, точно, Бурубабаму…
–Барака Бубаму, – подсказал ему Фил.
–Да какая мне разница! – опять раздражнился Папа, – Что у меня, делов других что ли нету, кроме как начальничков ваших запоминать! Вернёмся лучше к нашим баранам, подсудимый… К одному то есть барану. К тебе… Ты вообще притчу о добром самаритянине читал? Ну, ту, что в вашей книге написана? Врубился ты, кто такие ближние, и кто такие дальние, а?
–А как же, – отвечал ему Фил обрадовано, – знаю я этих самаритян, ещё как знаю. Только ракцы совсем ведь не самаритяне. Ну, вот абсолютно не самаритяне, ни капельки! Если хотите, то проверьте: спросите у любого из этих паразитов, самаритянин ли ты, гнида? Так все до единого ответят, что ничуточки они не самаритяне. Готов спорить на один раллод! Согласны на спор, Папа?
–Тьфу ты! – аж даже сплюнул с досады Папа Судья, после чего с огорчением поглядел на своего дебильного сына и произнёс довольно безрадостно следующие слова: Нет у тебя ещё человеческого понимания хода мировых событий, безмозглый сынишка. Не созрела твоя душонка покамест до сего понимания. А посему я сейчас решение по тебе буду принимать. Помолчи сейчас и посиди тихо, а я малость тут покумекаю…
Он уселся поудобнее в своём роскошном троне-кресле, закинул ногу на ногу и изящно щёлкнул пальцами. Откуда ни возьмись, в руке у него появилась зажжённая кубинская по виду сигара. Папа Судья затянулся табачным дымом и глубокомысленно выпустил изо рта несколько правильных дымных колец…
Но неожиданно он закашлялся, подозрительно поглядел на сигару, смял её брезгливо в пальцах, швырнул затем в угол и осуждающе покачал головою.
–Никогда не кури, сынок, – произнёс он назидательно, – это дело пагубное и небогоугодное...
–Хм, а почему же вы сами тогда курите, а? – возразил ему охамевший опять Фил, – Мне не велите, а сами курите. Это, Папа Судья, непедагогично…
Несмотря на то, что старик вёл себя довольно странно и был склонен к определённым заскокам, он внушал всё же Филу искреннюю и глубокую симпатию. Даже любовь, что было странно констатировать по отношению к Страшному Судье.
–Да это не я виноват, – принялся оправдываться Папа, – Это всё чёртов Сатана, разрази его гром. Тот ещё приколист, язви его в дышло. Говорит, нате вам, Папа, экологически чистую цыгарку, покурите, дескать на здоровье. А какое тут, к чертям собачьим, здоровье – чую, как смола на бронхи уже налипла. Кхе! Кха!
И бог несколько раз прокашлялся, очищая свою респираторную систему от налипшего на неё сатанинского зла.
–Значит, и Сатана тоже есть? – без всякой радости спросил Фил, – А, значит, и ад, да?
–Кхы-кхы! – ещё раз прокашлялся Папа, после чего отрицательно покачал головою.
–Нет, – сказал он, – ада больше нет, в вашем понимании сущности этого объекта. И ад, и рай теперь находятся на белом свете, в размешанном состоянии. А Сатану я от его прежней должности отставил и назначил на должность принимающего инспектора-архангела при чистилище. Да ты его сам ведь видел. Это тот самый смуглявый ангел, который тебе по мудабейц… то есть по гениальным талиям ногою съездил. Никак, понимаешь, от адских своих замашек не освободится. Ну, да это, я полагаю, лишь дело времени…
«Ах ты, гадёныш! – с ненавистью подумал об афроангеле Стэне обиженный им Фил. – И здесь эти афрогады меня достали! Чёр-р-ная сволоч-чь!»
На лице у него в это время, в противоположность, негативным мыслям, расцвела обворожительная америгадская фальшулыбочка, которая, впрочем, проницательного Папу Судью в заблуждение отнюдь не ввела.
Он снисходительно усмехнулся, без труда прочитав мысли Фильки, потом сделался значительно серьёзнее и превесьма суровым тоном произнёс:
–А ну-ка, встать, подсудимый грешник и заблудший мой сын Фил!
Фил моментально привскочил на ноги, точно его подбросило незримою пружиной, и застыл окаменело и напряжённо в ожидании высшего и окончательного приговора.
–Значит, так, – прогромыхал Папа Судья, тоже восстав на ноги, – Поскольку мой сын Фил в своей прежней жизни вёл себя неподобающе и непотребно, Непогрешимым Моим Судом он приговаривается к высшей мере наказания – к опусканию в великий и справедливый инкарбаквпихуй! Да будет так и только так и иначе никак!
Тут он смягчился лицом и добавил уже в частном порядке, как отец сыну:
–Ну, прощевай пока, сынок! Доброго тебе здоровьица!
В этот миг перед ним из ничего материализовался какой-то шнур с бульбовидным утолщением на конце. Бог без промедления дёрнул за этот шнур. Раздался чисто звук спускаемого старинного унитаза. В ту же секунду Фил почувствовал, как неотвратимая и необоримая сила утаскивает его куда-то вниз, в некое узкое и тёмное жерло. Он заорал не своим голосом, поддался этой силе и… провалился в чёрное небытиё.
P. S.
Ровно через девять месяцев у несчастного ракца Ибрагима родилась дочка. Это событие стало величайшей радостью для бедного Ибрагима и самым настоящим чудом. Дело в том, что все его родственники, прежняя жена и дети погибли под ударом бомб проклятого гяура-америгадца. Новая же жена Ибрагима оказалась, по приговору врачей, бесплодной. И каково же было изумление и ликование родителей дочки, когда Фатима всё же забеременела, и наконец родила прекрасного здорового ребёнка.
–Слава Аллаху! – возводил к небу руки счастливый папаша, – Ты мне подарил дочку, которую я назову Фаляк, что означает Заря, поскольку она станет зарёй моей новой счастливой жизни. Расти быстрее, Фаляк, тебе предстоит выйти замуж за хорошего парня и нарожать нам много прекрасных детей, ибо прежних моих детушек убил мерзкий шайтан-америгадец. Слава, слава Аллаху!
Справедливый и великий инкарбаквпихуй проявился и начал действовать.
