БЕРЕГИТЕ БУДУЩЕЕ.
БЕРЕГИТЕСЬ…
Димасику, чтобы мимо помойки спокойно пройти, необходимо глаза завязать и руки скрутить. И то он умудрится какую-нибудь ерунду в дом притащить. Да ладно бы только к себе волок! А то вот ведь в прошлую пятницу заскочил вечером к Фрючу, и фиговину какую-то припёр. «Пускай, - говорит, - у тебя пока полежит. Я в понедельник заберу».
Второй понедельник минул. Димасик уже раз пять заскакивал по всякой надобности, а фиговина эта так и лежит в коридоре. Соседи ходят, запинаются. Жена шипит, как масло на сковородке. А Фрюч-младший намедни босой палец на ноге расшиб о димасиков сюрприз. Пока малый голосил благим матом, под змеиный свист дражайшей половины, Фрюч сгреб злосчастную фиговину, с непреклонным намерением тотчас выбросить её вон. И тут зазвонил телефон. Жизнерадостный голос Димасика клятвенно пообещал на днях фиговину забрать.
Фрюч в сердцах брякнул телефонную трубку на аппарат и с фиговиной подмышкой исчез в полумраке кладовки, где у него было любовно оборудованное местечко для всяких мужских трудов, как-то: верстачок, полочки с инструментами, антресольки с раскладушкой и пыльным фотоувеличителем. А так же втиснулось старое-престарое кресло с подлокотниками из настоящего орехового дерева. Это был его «кабинет». Рядом с инструментами на полках стояли затрепанные тома любимых книг. Старенький «Шарп» и две колонки таились где-то в развалах того, чего «нести тяжело и бросить жалко». Светильник на две лампочки в стиле шестидесятых и подушечка-думка с собственноручной матушкиной вышивкой довершали обстановку.
Он плюхнулся в кресло. Дёрнул бечёвочку торшера – одна из двух лампочек вспыхнула, наполнив пространство таинственным уютом. Привычным жестом потянулся было Фрюч к магнитофону, но передумал, взгромоздил на верстак димасикову фиговину и впервые внимательно посмотрел на неё: Небольшая – с посылочный ящик – металлическая коробочка на резиновых подкладках вместо ножек. Электрический провод с пожелтевшей пластмассовой вилкой на конце. На одном из торцов углубление с фиксатором – точно для сверла. На боку переключатель «вкл-выкл», окошечко под стеклом, а за ним – сменные цифры арифмометра и все показывают: 000 000 000.
Фрюч взглянул на днище аппарата, ничего не обнаружил и тогда, с некоторой опаской, правда, втолкнул пожелтевшую вилку в розетку. И нажал «вкл». Фиговина мелко завибрировала, нежно заурчав. Ничего страшного не произошло. Фрюч некоторое время тупо смотрел на работающий агрегат, прикинул, что, возможно, это и есть электросверло. Подумал, что мотор, может, для чего-нибудь пригодится (хотя, собственно, для чего?), и протянул руку, чтобы выдернуть шнур из розетки. Тут он заметил, что циферки на арифмометре с тихим пощёлкиванием сменяют друг друга... Фрюча буквально заворожило это действо за мутным стёклышком. Он ещё немного посмотрел на работающую штуковину и, наконец, отключил её от сети. Не розетку вынул, а только на «выкл» перевёл. На арифмометре выпали цифры : 000 000 086, да так там и остались.
Фрюч ещё зачем-то потрогал металлический корпус рукой, отметил, промежду прочим, что тот ничуть не нагрелся, и на этом его интерес к агрегату иссяк.
***
Отгоняя прочь остатки, внезапно нахлынувшего сна, Фрюч в недоумении огляделся кругом: Сон продолжался. Знакомое до мелочей кресло с ореховыми подлокотниками непривычно поскрипывало под Фрючем. А кладовка-то кардинально преобразилась в просторную, светлую комнату с двумя вытянутыми окнами и высоким, лепным потолком. Комната, если не считать Фрюча с его креслом, была пустой и дышала томлением первозданности. Явственный аромат свежекрашенных поверхностей причудливо сплетался с вязким запахом белёного потолка, разбавлялся духом навощённого паркета, и сыроватость ещё нежилого помещения как бы собирала это всё в единый, гармоничный, волнующий букет. Ощущения сна были столь уж явными, что Фрюч от неожиданности приподнял ноги со сверкающего паркета, да так и замер в нерешительности.
Звонкий топот быстрых, лёгких ног, стремительно приближаясь к двустворчатой двери, заставил его напрячься для встречи с неизвестным. Высокие створки разом распахнулись, и на пороге комнаты возникли дети – два мальчика – разно великих, путановолосых, в светлых, просторных костюмчиках. Вместе с ними в дверной проём хлынули звуки извне. За пределами комнаты что-то двигалось, бренчало, позвякивало. Оттуда же неслись новые запахи, словно топилась деревенская печь.
- Это будет маменькина комната. – С видом гида произнёс, обращаясь к младшему, старший мальчик. Он с достоинством, сразившим Фрюча, кивнул ему, сидящему в нелепой позе в своём кресле у стены, и оба мальчика убежали, оставив двери нараспашку. Фрюч осторожно опустил ноги на паркет. В открытый дверной проём он увидел приближающуюся даму. Именно, ДАМУ!
Рыжеволосая. С пышно взбитой причёской. В светло-оливковом платье, складками подчёркивающем высокую грудь. С затянутой корсетом талией, она впорхнула в комнату, звонко стукнув каблучками изящных сапожек.
- Любезный! – Обратилась она к Фрючу, не останавливаясь, шелестя пышным хвостом юбок, прошествовав к окну. – Это кресло Петра Андреича. – Она приподнялась на цыпочки и, упершись кончиками пальцев в бежевых перчатках о подоконник, посмотрела вниз – во двор.
От неё повеяло резковатым, но приятным ароматом парфюма:
- Потрудитесь поставить кресло в комнату, что справа от этой! – она даже не повернула головы.
Фрюч, дивясь причудливости сновидения, бесшумно вскочил из кресла, подхватил его и, не мешкая, вынес в коридор. Что-то смутно знакомое почудилось ему в географии квартиры. Машинально свернув направо, он попал в небольшую комнату с одним окном. Здесь тоже не было мебели, но у стены аккуратными стопками, перетянутые бечёвками, лежали книги. Целая библиотека из добротных томов, брошюр в мягких обложках и несколько кип старых газет, пронумерованных и подшитых. Фрюч воткнул кресло, словно рождественскую ёлку, посреди комнаты, и затворил за собой дверь. Какая-то неясная тревога мешала ему наслаждаться чудесным сном. Детали явственно перегружали чужеродностью, звуки ошарашивали неузнаваемостью. Пытаясь вновь настроиться на приятное течение сна, Фрюч ещё острее ощутил не уютность. Прижавшись спиной к двери, он вглядывался в своё кресло, с каждым мигом всё более убеждаясь, что с креслом что-то не так: Сыто блестел лакированный орех подлокотников, латунные вставочки инкрустаций задорно высверкивали на фронтоне конструкций – все на месте, ни единой щербинки, ни единой царапины! Добротная ткань богатой обшивки отливала новизной над манящей натугой пружин. Определённо, кресло вышло не из-под рук реставратора – оно, просто, совсем новорождённое! И комната! Вот почему она кажется такой знакомой! Это же их с женой комната в коммуналке, только опять же, новая – только что отгроханная! И коридор. И вторая комната тоже, позднее поделённая надвое – по одному окну в каждой, и ещё на «темнушку» - вовсе без окон, где с восемьдесят девятого и до самой смерти своей – в девяносто четвёртом, будет спать матушка Фрюча, а затем он обустроит там свою кладовочку-мастерскую, куда станет убегать за отдыхом и успокоением. Мать честная!!!
Фрюч подбежал к окну. Снизу, в знакомом с детства дворе, кипела необычная жизнь: Стояли подводы с терпеливыми лошадьми. Мужики – бороды-лопаты – снимали с повозок разные вещи и, перешагивая через строительный мусор, несли всё это в дом. Вместо унылых ржаво-зелёных гаражей, красовались свеженькие дровяные сараи. Здоровая деваха с русой косой ниже пояса пыталась одной рукой закрыть дверь сарая, причём умудрялась другой рукой, притягивая фартуком, держать внушительную охапку берёзовых поленьев. Тень от дома делила двор почти пополам и на солнечной стороне – на, по-апрельски, сухой и голой земле, елозил спиной в пыли большой, лохматый пёс. И на солнышке же стояли два господина и говорили меж собой – один всё время тыкал тростью в сторону арки, которую Фрючу отсюда не было видно, но он знал, что она там есть. Всё, что с привычной высоты своего третьего этажа узрел Фрюч, ничем, кроме архитектуры не напоминало привычный мир. Знакомое виднелось лишь в здании напротив – типичный доходный дом конца девятнадцатого века. В одном из низких окон первого этажа Фрюч высмотрел старушонку – заслонив ладонью глаза от солнца, она тоже наблюдала жизнь двора.
Дамские каблучки простучали по коридору. Фрюч, как ошпаренный, отпрыгнул от окна. Необходимость что-то предпринимать в этом затянувшемся сне, пудовым бременем согнула его плечи. Он осторожно приоткрыл дверь и, не имея ясного представления о дальнейших действиях, зайцем проскочил на кухню.
Всё непривычное, всё незнакомое. Кроме местоположения окна и двери чёрной лестницы, к которой Фрюч бросился как птенец к родительнице. На памяти Фрюча, чёрной лестницей никто не пользовался. А во времена вездесущего мальчишества Фрюч попадал на эту лестницу через квартиру Родьки Мячика, потому что во фрючевской квартире эта лестница была намертво заколочена. Сейчас же, крашенная коричневой краской, дверь легко отворилась на смазанных петлях, и Фрюч вылетел на железную площадку. Ни, привычного тебе, хлама, ни грязных, исписанных гадостями, стен – побелено, покрашено. Позади двери, большое цинковое ведро с песком. Всё это своей реальностью приводило разум в смятение. За неприкрытой дверью, Фрюч услыхал на кухне громыхание медной посуды. Подглядел, как бородатый мужик свалил кастрюли в беспорядке на массивный стол с мраморной столешницей и, обдавая пространство запахом дублёной кожи, оправил на себе кушак. Следом за ним вошедшая баба заругалась беззлобно, скорее, по привычке: «О, медмедяка! Всю посуду мне побьёшь, окаянный!» Она тоже поставила на мрамор какую-то утварь. Мужик запоздало пробурчал ответ и оба вышли из кухни. Слышно было, как хлопнула за ними входная дверь.
Внизу черного входа тоже громыхнула дверь и Фрюч, оставив вниманием квартиру, перегнулся через металлические перила и глянул вниз. По лестнице уверенно и неумолимо, как тяжёлый танк «КВ», поднималась с охапкой дров давешняя деваха с косой. Она, почувствовав чужое присутствие, не останавливаясь ни на миг, подняла взгляд, словно пыталась сканировать металл ступеней и площадок. Фрюч едва успел отпрянуть и остаться незамеченным. Можно было понадеяться, что деваха направляется в какую-либо из дверей этажом ниже, но, что-то подсказывало Фрючу, что на нём сегодня свет клином сошёлся и деваха – ни много, ни мало – конечным пунктом доставки дров имеет именно фрючевскую квартиру! Он и не заметил, как оказался по другую сторону коричневой двери.
Где-то в комнатах, дальше по коридору капризно ревел ребёнок, похоже – один из виденных ранее мальчиков. Фрюч, затравленной тенью, прошмыгнул через кухню в смежное помещение без двери и заметался там как мышь в мышеловке. Помещение предназначалось для хранения продуктов. Здесь были деревянные полки, новенький шкаф с множеством дверец и ящичков и мучные лари вдоль стен, источающие запах свежеструганных досок.
Почти одновременно парадная входная и чёрная двери впустили в квартиру людей. И не дожидаясь, когда они собьются в кучу на кухне, Фрюч втиснулся внутрь новоиспечённого ларя, оставив только щёлочку для наблюдения, не до конца прикрывши крышку. Но увидеть он ничего не увидел. А слышал хорошо. Слышал, как девица, нимало не смущаясь громкого своего голоса, на всю квартиру сказала:
- Прасковья Тихоновна! Лизавета Львовна велели два чаю в комнаты подать, а барчукам шоколаду горячего!
- Тише ты ори! – Шикнула на неё Прасковья Тихоновна, - чай в квартирах теперь жить будешь.
Слышно было, как свалились у печи дрова, звякнула снятая заслонка. Обиженный голос девахи сообщил, что вода закипает.
- Початую плитку принеси! – Велела Прасковья Тихоновна, - Егорыч, а где ж у нас чайный сервиз, тот – крапчатый?
Расторопная деваха вбежала в кладовую, и Фрюч явственно почуял рядом с собой крепкое девичье тело и запах дыма от печи и ещё чего-то… необъяснимого.
- Та-анька! Там глянь-ка, в кладовке посуду часом не поставили?
- Не. Не видать. – Деваха схватила с полки плитку чая, и, забывшись, гаркнула, что твоя иерихонская труба, - Егорыч ентот сервис в плетёном ящике в колидорах поставил!
- Ай, и верно! – Вспомнил Егорыч.
- Стой ты, медметь! Сама принесу, неровён час – поколотишь всё. Танька, поди – покажи…
***
Не то чтобы неожиданно, но всё же как-то вдруг Фрюч почувствовал ломоту и жжение во всех членах своих. Очень скоро стало понятно ему, что происходит это вовсе не от скрюченной позы, как можно было сначала, совершенно естественно подумать – шутка ли просидеть в напряжении столько времени в мучном ларе! Нет, жжение и ломота, заполнив всё тело его, очень скоро опутали неразрывной тиной сознание и лишили всякой воли и выдержки. Ополоумев, подчинившись неодолимому инстинкту, Фрюч, точно чёрт из табакерки, выпрыгнул из своего укрытия, выскочил на кухню. Успел подумать: «Ну и видок у меня был бы, окажись ларь не пуст, а полон муки!». И на глазах изумлённой прислуги, промчался в маленькую комнату, где давеча оставил кресло. Времени размышлять над своими поступками у него не было, – он сгрёб в охапку кресло и в три прыжка очутился в «будущей маменькиной спальне». Едва успев уронить кресло на прежнее место, он уже падал в него, не имея ни проблеска сознания.
***
…Одна из двух лампочек по-прежнему горела в торшере, обыденно распространяя уют и успокоение. В привычном окружении ничего не изменилось. Ах, нет! В зреющей догадке, Фрюч первым дело обратил свой взор на димасиков агрегат. Цифирь арифмометра с постной миной за мутным стёклышком казала: 000 000 000.
***
На днях снова забегал Димасик. Фрюч молчал про фиговину. А Димасик и подавно о ней забыл. Он исчезал и появлялся, как облака на летнем небе – Фрюч давно привык воспринимать его явлением природы. Но вот природа самого Фрюча заметно преобразилась.
В один из вечеров жена, вытряхнув перед стиркой карманы его брюк, в изумлённой немоте, долго вертела в руках читательский билет, и выражение её лица при этом было такое, словно не пропуск в районную библиотеку увидела, а членскую карточку «Аун Сенрикё».
На кухне, при большом скоплении соседей, Фрюч удивил всезнайку Петра Семёныча рассказом о том, что дом этот построен в 1911 году. Квартира принадлежала банковскому служащему – некоему Петру Андреевичу Шкобенкову, который вместе с семьёй и прислугой проживал в десяти комнатах до 1915, пока по делам службы не переехал в столицу. Супруга его – Елизавета Львовна почти на год задержалась в Москве из-за рождения их третьего ребёнка, но в декабре 1916 тоже покинула квартиру, которую до восемнадцатого года снимал то ли коммерсант-грек, то ли журналист-американец. А затем квартиру «уплотнили» - вселили восемь семей рабочих с «Трёхгорки», в связи с чем и приобрела она гордое и горькое название коммуналка, как и большинство остальных квартир в большом доме…
…Как-то ночью, с необыкновенной тоской обронил он фразу, которую до конца жена так и не поняла. «Эх! – Сказал Фрюч, - Если бы лет двадцать назад оказались бы у меня какие-то триста паршивых рублей.… Вся моя жизнь была бы теперь другой!» И непонятно было – радовался ли он этому или кручинился, но чувствительное женское сердце неприятно защемило…
И, заметьте, это ещё не все, чем не переставал удивлять окружающих новоявленный следопыт и краевед. Сара Осиповна из двенадцатой квартиры пришла как-то к вечеру, когда Фрюча не было дома, и поинтересовалась у жены его, почём он покупает доперестроечные рубли. При этом старушка выворотила из узелочка три тыщи в фиолетовых банкнотах двадцатипятирублёвок! Жена онемела на несколько дней…
Ситуация накалялась. Дошло дело до того, что супружница измыслила уличить Фрюча в порочащей связи с соседкой Анастасией, известной на весь дом фарцовщицей и бл…ю. Дурная бабская фантазия эта имела зловещий финал: Когда жена, сломав хлипкий замочек, ворвалась разъяренной пантерой в тёмную кладовку – никакой Анастасии она там не обнаружила. Ровно, как и супруга своего, кой, буквально пять минут тому назад, плотно отужинав, сменив домашние лампасные трико на вельветовые брюки (!!!), удалился под сень двух рожкового торшера в любимый закуток. Одна из двух лампочек, светила, едва заметно мигая от нестабильного напряжения в сети. Фрюча в кресле не было…
Охнув, ойкнув, жена предприняла глупую попытку поиска. Действительно – глупо искать человека на четырёх квадратах захламлённой кладовки. Ну, разве только, - если он сумел уменьшиться в размерах до мышиной сущности!? Но, растерявшаяся женщина всё же осмотрела помещение и, привычной, хозяйской рукой, выдернула из розетки вилку непонятного димасикова агрегата, погасила свет и в недоумении покинула темнушку.
А Фрюч исчез. В розыск, конечно, подавали, как положено, да всё без толку. Димасик, наконец, забрал свою фиговину. Постучал ногтём по мутному стёклышку арифмометра, хмыкнул, близоруким взором разглядев цифры 000 000 019, подхватил агрегат подмышки и унёс.
Памяти Фёдора Рюченкова, так необъяснимо и внезапно исчезнувшего из этой жизни, посвящается. Москва 1997г.