Борису Гребенщикову
Миледи, мы знакомы давно - вы были значительно тоньше.
Культурный слой Петербурга заносят морские пески.
Вам к лицу так стоять против жёлтого аморального солнца,
девятнадцатого века вуаль и телесного цвета чулки.
Миледи, вы помните, как мы смотрели на зимнее море:
люди кирками выдалбливали фрегаты, не дожидаясь тепла.
Мы расстались - но нас продолжает преследовать общее горе
и ностальгия по грузной негабаритной фигуре Петра.
Миледи, восемнадцатый век, всё-таки, славное время.
Мы уходили в болото за клюквой и целовались взасос.
Мы любили друг друга, нас окружали прямые деревья,
как корабельная артиллерия, они стреляли в сторону звёзд.
Миледи, скажите, вы помните вспышку сверхновой,
неестественно озарившую наш исторический секс.
На праздник Борис и Глеба вы ходили по берегу голой,
И, освещённая Северным полюсом, матросня озиралась окрест.
Так будьте добры, опустите свой пистолет, Миледи -
мы знакомы давно, вы были тоньше, но это не повод стрелять.
Этот город из уральского камня и пушечной меди
Екатерина взяла к себе на колени - архитектурная мать.
Иногда я вас вижу, Миледи, в серебре своих сновидений.
Вы смеётесь как борзая декадентка, предчувствуя адюльтер.
Прикрывая российскую грудь, вы являетесь молча из тени,
вам к лицу эти шпильки японские и толстенький револьвер.
Всё пропало, Миледи. Вращается музыки сфера,
с неба Пётр наблюдает Россию, в подзорную щурясь трубу.
Миледи, бросьте машинку увесистого револьвера,
не кривите веснушчатый носик и не морщьте сухую губу.
Миледи, у меня больше нет к вам конкретных вопросов.
Наше совместное прошлое нас накрывает как жадная тень,
И, отчалив, парусный флот выходит в мистический космос.
Просто сегодня Юрьев день, Миледи.
Просто сегодня Юрьев день.
