В небольшом старинном городе, где улочки разбегаются врассыпную, как встревоженные зайцы - то большими скачками над канавами, то петляя и кружась, теряются в тупиках, жил чудаковатый и немного не от мира сего продавец. Его лавка стояла в неприметном уголке, недалеко от центральной площади. И к ней вела узкая мощеная дорожка, такая же замысловатая, но невзрачная, как и он сам.
Продавец носил серую, потрепанную, но прочную еще шляпу. Вечную шляпу с широкими полями, над которой посмеивались и судачили в городе. Действительно старомодную и местами изъеденную молью, поля шляпы иногда скрывали в своей тени выражение его глаз. И чем была она так ему дорога никто не знал. Ведь денег у него было достаточно. Говорили, что лавка приносит ему неплохой доход и совсем нет повода таскать на себе всякую ветошь.
Но продавец никого не слушал.
Немного скованными от времени пальцами, седой и неприглядный, он начинал свое утро с разбора новых поступлений. Каждую скляночку и каждый флакончик он бережно доставал из коробки и протерев от пыли, осторожно отвинчивал серебряный колпачок или просто вытягивал грубую пробку, подносил к лицу - но не очень близко, и вдохнув новый аромат погружался в очередную мечту. Слышную лишь ему одному мелодию, разливающуюся в воздухе из небольшого флакона. Он ловил ее душу - невесомую и невидимую для остальных, и когда она опускалась на его морщинистую ладонь - притихшая и ясная - он чуть склонял голову и долго слушал, иногда кивая и улыбаясь, иногда сосредоточенно хмуря брови, а порой склоняя голову так, что широкие поля шляпы совсем заслоняли его лицо - и тогда уже никто не смог бы разгадать - что говорит ему душа - та, что из флакона и его собственная.
Спустя какое-то время он кивал и завинтив поплотнее крышку, ставил флакон на полку. У каждого флакона и каждой склянки с новым ароматом было свое место. Они красовались через застекленную витрину, и ни один флакон не был похож на другой. Свой цвет, своя огранка стекла, своя собственная иногда незамысловатая, но неповторимая крышечка. И конечно свой аромат. Любого оттенка и послезвучия. И затихал аромат каждый по разному. Некоторые ударяли аккордом громко и резко и долго таяло их эхо. А некоторые струились тонко и незаметно и брали сердце человека в плен и оставались жить в нем годами, в самом укромном уголке - бесконечно тая и наполняя неизвестно откуда взявшейся нежностью, заставляя тихо и про себя улыбаться своего то ли хозяина то ли пленника, а может быть любимого. Такими были духи в лавке старого продавца.
Посетители гадали, отчего так невзрачен старик и так проста на вид лавка, заходили медленно и недоверчиво. Но взяв протянутый флакон уже не могли с ним расстаться. Шли снова и снова, словно жизнь их становилась уже невозможной без этих духов. Постоянные покупатели и новые визитеры удивлялись, приобретя флакон, как раньше они могли без него обходиться и как обходятся без всего этого другие. Иногда даже злились и распускали слухи, что старикашка - колдун и проходимец, сколотивший несметные богатства на своих духах и чужих жизнях. Эти слухи ходили по городу, иногда ему выговаривали злые слова и насмешки прямо в лицо. Но он, усмехнувшись лишь покачивал седой головой и людям казалось, что даже шляпа его драная, чего уж тут скрывать - попросту хлам! - издевается над ними.
Но посетители шли и шли. А продавец лишь бросал взгляд на вошедшего - сразу отворачивался к бесчисленным полкам и снимал флакон. Протягивал с улыбкой незнакомцу и тот отвинтив крышку - тоже начинал улыбаться. Порой ни слова больше не говоря, расплачивался и уходил. Кто-то пробовал проверить загадочного старика - угадает ли тот аромат, за которым пришел посетитель? Духи пробовали открывать не сразу - уносили домой, но там, отвинтив крышку, переставали и сердиться и злословить.
Однажды у лавки его остановилась девочка. Волосы ее были растрепаны а плечи опущены, словно преждевременно на них обрушилась тяжесть. Но девочка задорно улыбалась, рисуя по запыленному стеклу человечков и зверей. Она даже помахала продавцу ладошкой. Тогда он, прищурился из под шляпы, изучая хрупкий и чуть болезненный силуэт - худую ручонку, тянущуюся чтобы нарисовать облако на его стекле, и исчез в глубине лавки.
Среди картонок и старых вещей, аккуратно завернутый в мягкую тряпочку лежал один-единственный флакон. Его любимый. Он долго хранил его, иногда приходил полюбоваться как играют на свету янтарные грани искусного мастера, осторожно вдыхал и на несколько часов забывал все сплетни и грязные слова, которых наслушался за день. Конечно продавец переживал. Ему казалось важным то, что он делает - это была его любимая работа и любимое занятие - подбирать и изучать духи, слушать как они поют в тишине, как расцветают и радуются, найдя своего покупателя. И только шляпа была его единственным забралом и щитом от горьких слов. А этот флакон - его любимой ожившей сказкой. Она была непростой эта сказка и не безупречно радужной, но из разряда тех, на которую ценник он подобрать не мог. Он хранил ее на тот случай, когда придет человек, которому она станет нужнее, чем ему самому. И сегодня продавец понял, что день настал.
Он вышел из глубины лавки и вынес девочке тот самый флакон. Он взяла его, просияв от счастья - и чмокнув склоненного старика в щеку, побежала, приплясывая по старым выщербленным камням. Продавец долго смотрел ей вслед, низко опустив поля шляпы, смотрел даже когда дорожка совсем опустела. Потом развернулся и скрылся в лавке.
На следующий день в лавке появился высокий мужчина, еще совсем молодой, но черты его лица и обычную уверенность походки искажала глубокая скорбь. Продавец вышел ему навстречу.
- Вы продали вчера духи моей дочери? - глухо, с нажимом спросил мужчина. Продавец удивленно поднял голову и поля его шляпы приподнялись словно сами собой. Они посмотрели друг другу в глаза.
- Подарил. - ответил продавец. - Я подарил их ей - такая славная девчушка у вас. - И он улыбнулся.
Но отец смотрел на него прямо и холодно.
- Моя дочь умерла. Вчера.
- Как?.. - вырвалось у продавца, - она же... - он растерянно попятился, и шляпа на нем дрогнула.
- У нее была астма. Мы вообще не пользуемся духами в доме. А эти... ваши... в них была то ли корица, то ли еще какая дрянь. Лиза их открыла. Ей не смог помочь ни один врач.
Шляпа старика опустилась низко, так низко, словно он сразу сгорбился и превратился в дряхлого и немощного. Несколько минут он стоял неподвижно. Потом вдруг решительно выхватил из под прилавка тяжелую чугунную кочергу и неожиданно яростно с удесятеренной в порыве силой замахнулся. Удар - и склянки взрываясь осколками полетели с аккуратных полок. Еще удар - и полка рухнула, переломившись. Густые брызги из разбитых флаконов полетели во все стороны. Но продавец уже ничего не слышал - ни стекающих по развороченным доскам душ и мелодий, закричавшим так, что услышала бы вся округа, ни звона стекла, ни треска ломаемых досок. Он крушил свою лавку, топтал хрустящие остатки , бил нещадно и дико каждый флакон, и не различить было в этом многоголосом крике и грохоте его собственного. Отец девочки внезапно поймал его занесенную для нового удара руку.
- Стойте! - крикнул он. - Дайте... дайте мне вон тот пузырек!
Старик пытаясь продышаться, глянул на него в ужасе. Он не мог понять, зачем он просит.
Дрожащей рукой, продавец потянулся было к склянке, но вдруг крепко зажал ее в ладони и замотал головой. Кочерги он не отпустил.
- Послушайте, - сбивчиво зашептал отец, - духи-то в чем виноваты?
Старик остолбенел. Прикрыл глаза, словно услышал что-то еще более страшное. Кочерга с глухим стуком выпала из его руки.
- Да. - коротко и так же глухо прошептал он.
- Нет, вы не поняли! - с жаром возразил отец, - А вы-то в чем виноваты?
Продавец долго, не шелохнувшись смотрел в одну точку. С пола и треснувших полок поднимался густой аромат, заполняя лавку самыми причудливыми оттенками и запахами.
Медленно едва слышно духи начинали звучать. Мелодия рождалась словно издалека, обволакивала стоящих, теплела - она была настолько чистой, как звон первой сорвавшейся утренней росинки, тонкой как звон паутинки на осеннем ветру, и глубокой, как сердце любимого человека.
Взгляд продавца просветлел а морщины как будто разгладились.
- Что это? Что это поет? - пролепетал ошеломленный отец. - Почему оно поет?.. Он обводил лавку взглядом словно видел ее впервые.
Продавец взял его за руку и поставил рядом с собой.
- Это лавка ваша. Я помогу прибрать и объясню, как заказать новые.
Отец девочки открыл рот и отрицательно замотал головой.
- Что вы! У меня работа есть... я...
Продавец жестом остановил его. Прищуренные глаза его вдруг понимающе улыбнулись.
- Вот ваша работа.
- Но послушайте, я... я ведь не умею ничего... я... молодой совсем!
Старик засмеялся.
- Научитесь. Вся жизнь впереди. Вот... - он поднял было руку чтобы снять шляпу, но передумал. - думаю, вы и без этого обойдетесь. - И он ободряюще похлопал растерянного мужчину по плечу.
-А я уже стар. Пора и отдохнуть наконец.
Через несколько дней неприметный человек в серой шляпе покинул лавку через заднее крыльцо. В лавке уже кипела работа и говорят, новый продавец был ничуть не хуже, а кажется, даже лучше прежнего. Духи он по крайней мере подбирал замечательно.
Бывший продавец шел не оборачиваясь, совсем другой - молодой и бодрой походкой. Когда черта городка уже осталась позади и начались луга, он сорвал наконец с себя шляпу и русые волосы его нещадно растрепал ветер. Драная шляпа отлетела прочь и сгинула в изумрудной траве. И только теперь он обернулся. Он вовсе не был стар. Всего около тридцати с небольшим. И каждая черта его просветлевшего лица - смеялась вслед покинутому городу. Он взмахнул руками - легко и свободно, ветер подхватил складки его рубашки. Хотел он взлететь сейчас или нет? А может просто прощался? Бывший продавец отвернулся, выискал песчаную дорожку среди зарослей травы и зашагал по ней. Вперед. Туда, где она терялась у самого горизонта.