Я - маленький человек. (Рассказ)

Я медленно поднимаюсь с колен. Узкий воротничок желтой рубашки давит мне шею. Я закрепил последнюю. Оранжевый от кислоты бок весело смотрит на меня, и я улыбаюсь в ответ.
А потом я выхожу из коридора. В комнате воняет потом, чипсами, китайской кухней и несвежими носками. Четверо ребят, сидящих здесь, понятия не имеют ни о гигиене, ни о санитарии. Время от времени они перебрасываются незначительными фразами, короткими, отрывистыми. «Пинг», «сервер», «Тринидад»… Я не знаю, зачем нам сервера в этом сраном Тринидаде или Доминиканской Республике, и из-за этого ребята смотрят на меня, как на повредившегося умом. Я понятия не имею, о каких пушках они говорят, но знаю, что под их контролем большая часть компьютеров северной америки; где-то шестьдесят тысяч юнитов одного из огромнейших ботнетов. Я это знаю, но это мне ни о чем не говорит.
— Все, ребята, теперь все снова работает.
Они кивают и снова разворачиваются к своим мониторам. А я возвращаюсь в кухню и приношу самому толстому из них, Джеку, пиццу с анчоусами.
Я электрик. Среди этой детворы я исключительно потому, что кто-то должен за ними присматривать. Почему? Толстый Джек уже двадцать дней не выходит из этой душной квартирки. У него на груди расползлось огромное жирное пятно, волосы слиплись черными прядками, но его это не волнует. Он весь там. И я здесь для того, чтоб он меньше отвлекался.
А еще им нужен электрик. Не только нянька. На четверых неопрятных оболтусов здесь стоит шесть аккумуляторов, десять системных блоков, куча мониторов и другой аппаратуры. А проводка в доме старая. Временами она не выдерживает напряжения и загорается. Я ее тушу, перематываю скотчем кабеля, врубываю вылетевшие пробки. И ребятки работают дальше, как маленькие заводные мартышки.
Но все-таки я больше нянька. Готовлю кофе, бегаю в китайский ресторан, иногда звоню за пиццей и ее же принимаю. Один раз я даже должен был пробивать забившуюся канализацию.
И ребятки мне благодарны. Да. «Спасибо, Донни! Спасибо Донни!» — слышу я каждый раз, когда разношу им маленькие коробочки с китайской едой. Но тем не менее глубоко в их глазах я вижу презрение. Кто я? Человек с изолентой на поясе, умеющий ловко скручивать провода. Третий, самый нижний слой общества. А кто они? «Вершители правосудия!» — время от времени выкрикивает то один, то другой. «Мы заставим эту шлюху плясать под нашу дудку!» — звучит ответом. Интересно, мальчики, вы то хоть раз в своей жизни видела титьки где-то еще окромя ваших мониторов? Не уверен, что хоть один из вас смог хоть раз в своей жизни даже заговорить с девушкой.
Именно поэтому я курю. Много. В кухне всегда много дыма, горького. Ребятки морщаться, но не протестуют – как можно протестовать против мебели? Против холодильника? И я не имею ничего против такого отношения и дымлю на кухне; иногда у меня идет пачка в день.
Но сегодня последний день. Я знаю это, ведь число 25 обведено красным маркером на большом настенном календаре. Прямо возле груди старушки Пэм. Да, этот плакат – моя идея. Пускай мальчикам будет удобно в этой квартирке.
Сидя на кухне, я прислушиваюсь к их напряженным голосам. Сегодня они звучат ликующе, и я их понимаю – полгода в этой облезлой вшивой конуре они сидели только ради этого. «Сегодня мы станем миллионерами!» — это я слышал этих долгих сто пятьдесят шесть дней. Да, я тоже считал дни здесь. Один за другим, долгих сто пятьдесят шесть дней.
Я слышу победный крик из большой комнаты; мимо меня пробегает Макс – у него всегда от волнения сдает мочевой пузырь. Пускай. Лучше уж провести торжественные минуты победы в туалете, чем обделавшись. Я захожу в комнату. Мальчики стоят, обнимают друг дружку. К ним присоединяется Макс. Быстро он сегодня. Я тоже улыбаюсь, киваю им. Меня не приглашают к обнимашкам – но я и сам против. Мне было бы неприятно ткнуться лицом в желтое пятно Джека, щуплую грудь Тони или случайно угодить носом в потную подмышку Макса. Они начинают подпрыгивать, вопя что-то совсем невразумительное, а я смотрю на полосу скачки. В этот момент они пытаются надуть огромную резиновую шлюху государства. Или нет. Уже не пытаются. Это прогресс уже не попытки, а именно процесса надувания.
Внезапно он останавливается; начинает мигать маленькая лампочка. Я сам скрутил этот нехитрый девайс для мальчишек, и понимаю, что что-то сейчас идет не так. Не знаю, для чего они запрограммировали мигунок, но их лица бледнеют; я вижу, как у Тони дрожит подбородок; по штанам Макса ползет мокрое пятно. Черт бы тебя побрал, Макс! Ты же только что из туалета!
Мальчики бросаются к компам. Стучат клавиши, ребята тихо переругиваются. Я обвожу взглядом комнатенку. Пробегаюсь по мониторах. Ах да, сайт ЦРУ. Милую картинку поставили мои сорванцы, и им точно не хватает женской ласки. Огромные груди, никак не меньше пятого размера, колыхаются прямо посреди монитора там, где раньше улыбался президент. Я восхищен работой мальчишек.
Джонни воет. «Отбивайтесь! Обрезайте все выходы!» — рычит он, как пещерный человек. – «Давайте, мы сможем!» Я продолжаю улыбаться. Если бы вы, мои дорогие, не захотели поиметь больше, чем планировали; если бы вы не решили взламывать национальный банк; если бы не эта грудь посреди монитора – вам бы удалось. Я нагибаюсь и выдергиваю винчестер из развороченного для лучшей вентиляции корпуса; Тони бросает на меня удивленный взгляд, но Макс, безумно воняющий мочой, одергивает его. Мальчишки стучат по клавишам компьютеров, когда я захожу на кухню. Маленькая пепельница в виде пингвина прячется в моем кармане. Можно сказать, я забираю сувенир на память. Слишком уж прикипел к нему душой.
Я снова заглядываю в комнату. Дерек орет: «Стирайте все! Если ничего не будет, они не смогут нас обвинить» Ага. Комната, полная аппаратуры, мощнейших компов, обвешанная проводкой и четыре глупые рожи. Не будьте наивными, ребята. Вы взломали в один час два государственных сайта, банк и архивы. Я ожидал от вас большего. «Не бойтесь! Митч нас прикроет!» Митч – это наш шеф. Это он купил все это, ясное дело, через подставных лиц. Поставил аппаратуру. Нашел этих оболтусов. Добыл пару паролей, из которых они смогли размотать клубок и добраться до главного. Но они не выдержат первого же допроса; пока Митч до них достанет, они уже успеют выболтать все. Для этого здесь был я.
Я сжимаю пингвина в руке и выхожу во двор. Пересекаю улочку. Покупаю хот-дог и оглядываюсь на нашу квартирку. Я слышу, как воют сирены. Чуть, еще чуть. Когда у тротуара останавливается первая машина, я опускаю руку в карман и нащупываю пульт. Подумайте только, шестнадцать килограмм динамита, рассредоточенного по всем комнатам и маленькая красная кнопочка в моем кармане.
В следующий момент окна квартирки становятся красными; гремит взрыв и вылетают окна. Тысячи мелких осколков стекла падают вокруг.
— Нифига себе! – говорит лоточник, поднимаясь. – Это ж твоя квартира, Донни, никак нет?
Вот, и эта шушера малолетняя туда же. Как может быть электрик мистером? И хотя сам недалеко от меня убежал, этого обращения к себе я не услышу от него никогда.
— Не, Джим. Моя этажом ниже. Только собрался сделать ремонт, прикинь? Как думаешь, что-нибудь уцелеет?
— Не, Донни. Это ж пиздец, как шарахнуло. А кто там живет?
Я пожимаю плечами. Никто там не живет, дурачок.
— Какие-то обдолбанные подростки. Мимо меня вечно им пиццу носили.
Запоминай это, маленький прищавый мальчишка. Это важно. За пять минут к тебе подойдет офицер и задаст вопросы, ответы на которые я тебе дал секунду назад. Оставляю двадцатку. «Без сдачи» — и улыбаюсь. – «Вечером пойдешь, купишь себе пива. После такого-то». И теперь этот маленький шут порвет ради меня задницу на британский флаг. Сколько времени я уже его подкармливаю здесь? А сколько времени говорю с чертовым китайцем в его ресторанчике, пытаясь объяснить, почему беру столько еды? Чертов Джонни. Улыбаюсь и прикрываю себе ладошкой рот; о мертвых или хорошо, или ничего.
И я, добропорядочный Дональд Джереми Томпсон, стою, смущенно улыбаясь полицейским. Я честный трудяга, это подтвердит любой во всей округе. «Свой человек!» — будет ответ на все вопросы. «Мелочь» — будут сплевывать через зубы полицейские, узнав, что я живу на пособие по безработице. «Умница» — скажет Митч, когда я отдам ему винчестер.
Возможно, вы спросите меня – как ты мог? Вы считаете, что у маленького человека не может быть чувства гордости и собственного достоинства. Отчего тогда ожидаете, что совесть осталась на месте?