Потому что мы не видим,
потому что мы не видим ничего.
Не читаем на ночь книги,
от безделия не смотрим в сонное окно.
Тянется Отчизна наша,
тянется Отчизна наша бесконечно вдаль.
Мы на ощупь варим кашу,
смотрим пальцами железо, щупаем печаль.
Страшно Родина темнеет,
страшно Родина темнеет под землёй.
Жмутся мертвецы теснее,
плотно прижимаются друг к другу тёплой стороной.
Тёмной ночью к нам приходит,
тёмной ночью к нам приходит старый Кант,
бледно освещает каменные своды.
Приседает свечка восковая у него в руках.
А за ним приносит Гегель,
а за ним приносит Гегель спичек коробок.
Он подносит спичку жадно к небу.
Вместо неба тянется над нами толстый потолок.
Здравствуй Кант и здравствуй Глинка.
Здравствуй бедный Глинка и прощай.
В глубине родимого суглинка
из корней Отчизны грязный мы завариваем чай.
Сморщенные руки наши,
сморщенные руки наши трогают лицо.
Здесь нам кажется всё старшим.
Громко по руде железной катится кольцо.
Эта местность не Тоскана,
нет, конечно, не Тоскана и, само собой, не Иерусалим.
В залежах слоистых камня
нет различий между мертвецами и людьми.
В нашем городе играют,
в нашем городе играют чёрный рок.
Мертвецы живут, не умирают,
вместе с ними моет ноги постиндустриальный Бог.
Господи, прости нас грешных,
Господи, прости нас грешных, всех кто жил.
Пахнет мокрою землёю Вечность.
Машут рыбы плавниками из распахнутых могил.
