и было слышно, как дышит большая серебристо-седая рыба.
дети шли по пристани и кидали восковые цветы, пахло дождем и землёй -
их бумажные шапочки взрослых матросов давно прогнили.
так, рассыпался бумажный король,
и ссыпалась леденцами в фуражку наивная вера.
в тонкой полоске света, скрип двери из-за ржавчины самоцвета –
нам откроется уродского вида статуя ангела с неба,
и захочется закопаться в мокрую тусклую гальку, пахнущую тимьяном
и пуншем – Aве Мария, в час твоей смерти
я сложу тебе ладони в спичечный домик,
а сам превращусь в незаметное чудо – паука или сороконожку,
чтобы ты отрывала мне лапки и гадала: любит / не любит.
такие чудеса фарфора и чайных, где некогда ты жалась в твидовой юбке
и отпивала молоко, а я давился карамелью красно-белого цвета,
разжимал косточки пальцев и давил тебя поцелуем.
мимо тира и пьяных ворюг – лета ирландского пива –
помнится, вокруг полно чужих рук, громкого пугающего смеха.
и хочется с силой швырнуть тебя, я ненавижу наше объятие,
а с полок наивно-ледяным взглядом так просто смотрели куклы.
поставь ее у себя и молись до беспамятства.
а я слишком молод для того чтобы жалеть себя –
не имею права перестать быть грешным.
просыпались и видели голые стены, и звонили в ледяные дома
за неимением денег. фонари так липко тянулись огнями,
словно старые уродские бусы, наклеенные на время.
цвели ракушки в траве, облака передавали приветы,
постоянно гремели музыкальные взрывы из маленьких душных будок,
все танцевали, а ты считала шаги,
но от тяжелых старых подошв лопались сотни тысяч жуков –
ты спешила за мной, официантка со старым портфелем.
и я, мальчик улиц и старых английских трущоб.
наша богу измена –
сговор хрупкости, взрослого консервативного чая и злобы,
одним словом, мы изгои богатых кварталов и ветра.
там где мы жили – пыльные скучные банки, полные печенья с паштетом.
обои в желтых уборных, крем для ног, бабушки прошедшей эпохи.
таблетки обрисованы мелом – пиктограмма неловкости, яблонь, закатов,
бутылочки с серой и маяков –
сколько еще повторять: не готов, я не вырос,
сколько еще мне грешить и выплёвывать пули из сердца –
сколько кладовых нас видели ночью в том мире,
католических черт наших лиц осветилось
кто мы, враги или просто друзья, выросшие на школьной площадке у старого дома?
аdd:
и мой голос со всеми шипящими не уложить в цирковую коробочку,
ветер пустоши дует упрямо, наши клоуны изрезаны ножничками.
сильным острым рывком – эта грусть после близости
чайки с ратуши плачем морским в рот разольются,
это значит, наши души в аду, они вряд ли сюда когда-то вернутся.
