на берегах озёр Великих люди…
А ночь сверкнула, словно ятаган, разрезав жизнь на «до» и «может будет», по клипам разметала сон и явь и, всё перемешав, в лицо плеснула…
И это был уже не прежний я, а некто странный, взрослый и сутулый, кто говорил на новом языке, но мне он был знаком по прошлым жизням. Я был Иезекииль, крестил в реке людей на веру. Я скорбил на тризне. Я слышал стон и плач. Я говорил от имени Всевышнего, не зная, что это он, любя, мне подарил простор благословенного Синая...
Когда ж пришёл покой на краткий миг и миражом растаял образ странный, я закричал! Я разумом постиг, откуда на моих ладонях раны и, что саднит у левого соска, совсем не от копья порез глубокий, а страшная, смертельная тоска, способная прийти в любые сроки. Она меня ведёт сто тысяч лет по странным, не доступным прочим тропам и заставляет нежностью болеть, не дав во мне привиться мизантропу…
И я любил! Как многих я любил, вытаивая в них горячим воском, дарил себя, хотя ещё я был безусым, восхитительным подростком. Но видимо, для тех, кто был со мной, я был виденьем морока иного. Я слышал, как шептали за спиной, любуясь мной: «Красавчик Казанова…». О скольких женщин, жаждущих девиц я обласкал! И сам молился каждой! Я возносил их в небо! Падал ниц! Я утолял в любой пустыне жажду...
Моя ночная сущность – тихий бред, срывающий покровы с прежних ликов. Я жил когда-то в маленьком дворе, заросшем резедой и повиликой. В сандалиях, а чаще босиком, бежал на берег солнечного моря, где ждал меня, сверкая плавником, дельфин. Я звал его как друга: милый Лорри. Мы плавали, ныряли, я искал, из раковин вытаскивая жемчуг. Потом лежал на жарком камне скал. И не боялся дочерна обжечься. Я был тогда мальчишкой лет семи. Меня любили солнце, море, ветер. Мы жили, я и мама, и семьи дружнее нас не видели на свете.
Но мир однажды жёстко полоснул, пятная белый цвет кроваво алым! Казалось мне – я попросту уснул, когда позвал в больнице кто-то: «Малый, поди сюда!..» И вспыхнул, чёрный мрак. И влез горячий лёд тоской под кожу, когда хирург сказал: «У мамы рак. Прости! Её никто спасти не сможет…»
А мама не хотела умирать. Когда ж совсем врачи рукой махнули, она возненавидела кровать, пыталась спать на жёстком старом стуле, поставленном у самого окна и, никогда не верившая в Бога, молила: «Боже, пусть придёт весна и станет потеплей земля немного…»
Какой невыносимо вязкий век!.. я в нём тону, пугаясь этой тины. Ну, кто в моей рисует голове чужих страстей столь яркие картины? Тот человек, в чьей шкуре я живу сейчас, когда ложатся эти строчки, кто он такой? Какой он наяву? Зачем нужны мне чьи-то заморочки, когда своих давно не перечесть?..
……………………………………………………………………………………….
……………………………………………………………………………………….
Тот, кто мои виденья ладит в строфы,
мне говорит: «Коль дар от Бога есть,
неси свой крест с рожденья до Голгофы!»
06.06.2012 22:22
