По высадке из автобуса нашу траурную процессию за пару-тройку минут дождь вымочил вдрызг. Ливень рваный и настырный выворачивал зонты наизнанку, ошалело шарашил по чему попало. Ливень решил доконать наши нервные системы - у многих несчастных секундами проступали на вымокших физиономиях искренние эмоции – гнев и раздражение. Но актеры погорелого театра тут же умело брали себя в руки и снова цепляли унылые выражения на лица.
Лучшей погодки для церемонии прощания покойный выбрать, конечно, не мог. Но в его случае умереть уже нельзя было погодить.
По дороге к последнему пристанищу мужа меня изнурял токсикоз и мысли. Больше мысли. Что допекало меня среди мокрого утреннего кошмара? Всепроникающий дождь? Свита покойного? Тело в гробу?
Кто, вообще, придумал зарывать трупы в землю, заколачивая в ящики, при массовом скоплении народа? Сдается мне, что люди не могут жить спокойно без периодической дозы скорби. Ни одно впрыскивание в душу не возвышает так человека в собственных глазах. И если бы смерти не было, люди бы ее придумали, чтобы поганить шарик территориями с крестами и оградками. И таскать туда свой зад при каждом удобном случае. Цветочки, жратва, бухло – все дела. Заливаться слезами и скорбеть, и скорбеть, и скорбеть до посинения.
Сжигать жмуриков и пепел развеивать над водоемами – самое удачное, что могло изобресть человечество. Выпускать души в астрал и только в памяти оставлять закуток ушедшим. Но разумные традиции предков извращены рясами и забыты. Носись теперь – цветочница, памятник, столик, скамейка.
Как приличная вдова я должна уже пасть на гроб. Но я не могла. Там сыро и холодно. Кончина не разгладила черты лица покойника. На нем осталась та же прижизненная брезгливая мина хронически больного. Только нос заострился, но это, говорят, удел всех умерших. А ведь я обязана прикоснуться к трупу губами, стенать над ним. Никакого желания изображать скорбь не было. Развернуться что ли и уйти под недоумение и осуждение собравшихся? Если бы у них было хоть чуточку больше ума и жалости, они бы откатали программу по минимуму и направились дружной гурьбой в ресторан согреваться и сохнуть.
Впрочем, ближняя и дальняя родня, кажется, завершила представление и нетерпеливо переминалась с ноги на ногу в ожидании моего соло. Но выступать начал Аркашка. Сын покойного и мой. Он притомился в своей инвалидной коляске и вымок до икоты. Поначалу он сосредоточенно ел свои сопли, но потом они либо закончились, либо Аркашка ими наелся. Он начал вращать глазами, ища спасения от дождя, и не найдя, пронзительно и тоскливо завыл, не изменяя своей привычке дебила.
Саша - доктор покойного, мой любовник и отец моей не рожденной пока дочери по совместительству неуловимо кивнул могильщикам, и наконец-то помпезный гроб заколотили и опустили в яму. Сырые комья забарабанили по его крышке, свекровь уселась в лужу, безутешно скуля. Один из участливых племянников извлек ее оттуда. Вернулись к автобусу и поехали, слава богу, кушать.
II
В ресторане истово поминали покойного и по десятому разу рассказывали каким замечательным человеком он был. Может открыть им глаза на то, каким он был? Хотя большинство и без моего участия были в курсе с кем имели дело.
Муженек мой покойный под своей инвалидностью неплохо устроился. Выбил с мэра деньги на реабилитационный центр, спонсоров понабрал из местных зажиточных. И не стесняясь, построил мамке своей новую двухэтажную избушку и себя не обделил в заграничных банках. Респект ему, конечно, от меня как от наследницы. Хочешь подняться быстро и без дураков – делай деньги на благотворительности.
Поминающие резво метали стопку за стопкой в жадные рты и не менее резво закусывали. Я же с утра не съела ни куска, да и голода не чувствовала, только периодически бегала в туалет удовлетворять свой токсикоз. Вот бокальчик винца я бы засандалила. А еще лучше – наклюкалась бы. Даже не наклюкалась бы, а бессовестно нарезалась в лоскуты, чтобы наутро воротило от собственных выделений. Но я сидела за столом со стаканом минералки, как закодированная.
Подобрался Саша.
- Хочу тебя прям сейчас. Тебе так идет вдовья вуаль, ты в ней такая загадочная, - жарко зашептал мне в ухо Саша, утирая слюнявый рот. Почему-то, когда Саша набирался, его слюноотделение усиливалось до такой степени, что глотательный рефлекс не справлялся с потоком. Свекровь недобро прищурилась на меня.
- Пойдем в туалет, минет мне сделаешь, - продолжал утираться мой слюнявый ухажер.
- А хуй тебе не пососать, - съехидничала я в ответ, пихнула Сашу в ребро локтем, но спохватилась. Рано его еще сливать.
«Мудак, - обреченно выругалась я про себя, начиная отстраняться от Саши, - Надо ж было связаться с этим недоноском! Хотя, кто бы еще в такой короткий срок помог мне овдоветь?»
- Сашуль, давай не будем шокировать публику! Завтра я приеду к тебе, и мы организуем наше счастье. Оки? А там выждем положенный срок и все у нас будет!
Сашуля вяло повелся на предложение, подобрал расхлябанные выпивкой губы и поплелся к вызванному такси. Дело было за малым – продержаться до конца вечера.
Поминающие еще с час произносили пространные речи по поводу избранности покойного, но наконец-то за одним из столиков послышалось хихиканье - значит дозрели, и можно подать знак официантам, чтобы начинали убирать со столов.
Придя домой, устало сунув ноги в тапочки, я с упоением подумала о том, что половина проблемы решена – я вдова! Осталась совсем малость – вступить в права наследства и подыскать интернат Аркашке. Ну зачем ему не мать, а ехидна? Да и не все ли равно ему, где сопли жевать? Ну и Сашу слить, чтобы под ногами не путался. В мои планы новой жизни не входил никто из старого окружения и ничего из старых местоположений. Хотя может хер с ним с Сашкой? Просто свалить от него по-тихому? Все равно ему слабо будет меня отыскать. А если пришить ему отравление моего благоверного, хрен знает до чего могут докопаться менты. Мотив избавиться от покойного был только у меня. То что я мутила с лечащим врачом собственного мужа, установят с полпинка. Так что пусть Сашок гуляет себе – дело молодое.
Напряжение слишком длинного для беременной вдовы дня сказалось. Я жалела сейчас, что разучилась плакать после того, как родив Аркашку, отревела над ним неделю. Мне бы не повредило по-бабьи навзрыд завыть. Я решила компенсировать слезы вином. Сделав пару глотков, я почувствовала не облегчение. Я почувствовала себя крохотным одиноким мышонком в банке, подаренным в прошлом году Аркаше на его нелепый юбилей отцом. Все, что было доступно грызуну – блюдечки с питьем, кормом, опилки, собственные какашки и сопливая рожа хозяина за стеклом. Видимо, зверьку не слишком нравился предложенный ассортимент, и он бесперебойно пытался выбраться наружу из пятилитровой банки, но скользкие стены обрубали все его потуги. Свобода пришла в виде аркашкиных рук, милосердно придушивших грызуна.
Вот и моя жизнь была лишь вереницей блюдечек и опилок. Семья пичкала меня тем, чем считала нужным. Потом муж перенял эстафету. Меня дрессировали все кому не лень. А мне оставалось только смотреть на их самодовольные физиономии сквозь толщу стекла. Моя банка была моей тюрьмой и спасением одновременно. Тюрьмой – потому что мне не хватало отваги покинуть ее, а спасением - по той лишь простой причине, что не давала мне стать одной из тех, кто меня окружал, создавая для них иллюзию моей сопричастности. Но просто смыться – было дохлым делом. Все что я умею в этой жизни быть женой и матерью инвалидов. Уйти абы куда и стать абы кем? Ну его нафиг!
Допив вино, я сбросила тапочки и завалилась на диван в одежде, вяло бормоча себе:
«Я не полудохлая мышь, и хрен меня что остановит на полпути. И впереди у меня нормальная жизнь с нормальным ребенком, а не ворох опилок и дерьма!»
III
Прибрежный песок пригревало утреннее незлое солнце. Обленившиеся пляжные чайки галдели и подбирали остатки жрачки и дохлой рыбы. От океана пованивало – впрочем как всегда. Народу было мало, изредка пробегали спортсмены местного разлива, да валялись возле мусорок местные бомжи. Мы гуляли вдоль берега. Моя рука нежно сжимала мягкую ладошку Женьки. Она подпрыгивала босая рядом со мной, на ветру развевались ее русые кудряшки. Женька мотала головой, пыталась ускользнуть от меня, чтобы погонять чаек, или влететь в воду. Иногда мне было обидно, что она слишком похожа на своего отца и так мало взяла от меня. Хотя от меня она взяла главное – ум, у папашки-то серого вещества кот наплакал, ладно, пусть хоть чего-то будет от этого полудурка.
Женьке все-таки удалось слинять от меня и она с воплем, на ходу вооружившись какой-то корягой, понеслась гонять чаек. Я догнала Женьку на раз-два. Подхватила на руки и закружила. Чей-то силуэт заслонил нам солнце. Я застыла, как музейная статуя. Из оцепенения меня вывел голос Саши:
- Привет! Ну, как дочку и наследство делить будем, дорогая?