Когда Сережка родился, я немного ревновал родителей, и особенно маму к нему. Как все малыши, брат постоянно требовал заботы и ухода, и мама, оставив дела, бросалась к нему по первому зову. Меня это раздражало - к тому времени я был вхож в нашу подростковую компанию во дворе, неписанный кодекс чести которой гласил: "Не пищать!", как в том знаменитом плакате соц. пропаганды, где женщина с грозным лицом призывала не болтать. Поэтому зрелище жалко хнычущего братишки не сильно трогало меня, вызывая, скорее, недоумение: неужели я тоже был таким беспомощным в детстве?
Однажды мама, уходя вслед за отцом на смену, поутру оставила на столе ключ, список того, что мне нужно после школы купить из еды, а также накрытый легким вафельным полотенцем подносик с апельсинами. Брат любил это лакомство, но еще не умел их чистить, поэтому ему помогал я. Недавно Серый болел, и теперь принимал витамины, поэтому мама просила давать ему каждый день не больше одного апельсина, чтобы не было гипервитаминоза. Однако, брат постоянно канючил, что хочет еще; я терпеливо объяснял, что ему от этого будет хуже, но он так жалобно просил новый апельсин "просто поиграться", что мы договорились - я дам ему апельсин в качестве футбольного мячика (Сережка часто завороженно наблюдал, как мы с друзьями гоняли во дворе футбол). После этого обещания брат приободрился и пообещал себя хорошо вести, а я надеялся, что он о моем обещании забудет.
Идя после школы, я наткнулся на друзей; они как раз стали уговаривать меня быстро смотаться к речке, понаблюдать движение окуней, но я отказался из-за брата. Знал, что от мамы влетит, если умотаю на весь день, оставив Сержа одного. Однако проболтали мы все равно долго, и где-то через час я спохватился, что брат уже, должно быть, проснулся и теперь уже ждет меня, сидя в кровати и сонно моргая или даже пытаясь найти дома что-нибудь вкусное. Будто почувствовав неладное, я поспешил домой.
Точно! К моему возвращению брат умудрился найти мою гуашь и весь измазался синей краской. Он сказал, что хотел нарисовать самолет, но это у него не получилось. Зато весь наш великолепный ковер приобрел потрясающего размаха синие пятна - где Сережка опрокидывал баночку с краской, в которую непосредственно решил налить воды, чтобы растворить гуашь.
Но главное - мой брат сидел на ковре и рыдал, вцепившись в ковровые кисточки. "Что случилось?", спросил я его. Было досадно, что опять придется прибирать за ним, мыть ему руки и переодевать испачканную краской майку, но в этой заботе я видел и предмет гордости - я же старше брата, я сам могу позаботиться о себе и о нем, почти как папа! Брат нервно всхлипывал, и я, знавший уже, как постыдно при всем классе получать двойки или насколько досадно продуть матч с соседней дворовой командой, понимал, что он на все реагирует более эмоционально-пронзительно, чем я, в силу возраста. То есть, он не был ни к чему неравнодушен - ни к падающему снегу, ни к цветущей яблоне за окном, ни тем более к многочисленным мелким домашним неприятностям.
Сережка прекратил рыдать и, еще конвульсивно хныкая, протянул мне то, что все это время прятял в ладошке. Оранжевый апельсин, дразнясь улыбчивой рожицей, перекатился с маленькой теплой ладошки в мою уверенную руку. "И что?", не понял я.
Оказалось, пока я был в школе, брат действительно проснулся несколько раньше обычного и, проснувшись, заскучал. В мое отсутствие ему было не с кем играть, и он начал сперва возиться с моей железной дорогой, затем погладил кота и, наконец, решил понаблюдать из окна. За окном тоже не было ничего интересного, и тогда Сережка решил поиграть апельсином на тарелке. Он катал его, а потом решил немного пожонглировать и в итоге уронил его в ведро, где в ворохе соломы жил хомяк. Я испугался, что он мог нечаянно придавить нашего маленького любимца, но Чирка шуршал и возился в своем картонном домике, то есть брат в него, к счастью, не попал. Зато апельсин был испуганно возвращен на место, а брат, казалось, сейчас опять собирался зарыдать. Что на этот раз?
"Я... скучал по тебе!", вырвалось у малыша, и я впервые почувствовал к нему прилив особой нежности, которой не замечал к капризуле раньше. Было приятно, что, пока мы с друзьями болтали, кто-то скучал по мне дома (кроме родителей). У меня просто потеплело в душе и куда-то пропала детская ревность к вниманию родителей; я стал защитой и утешителем более слабого существа. И я обнял братишку, не понимая, почему он теперь плачет - я ведь уже дома, и мама с папой скоро придут!
"Почисти мне апельсин!", попросил Сережка и показал на блюдо с фруктами. "А этот чего же?", усмехнулся я, кивнув на побывавший у Чирки плод. "А он... захомяченный!", выпалил брат, что, очевидно,в его иерархии еды означало низовые положения. Я интуитивно понял его и очистил ему другой апельсин, хотя забавное определение еще долго вызывало ухмылку.
Вечером вернулись с работы родители и расспрашивали о проведенном дне. Я избегал пространного описания баловства брата, а на вопрос о мокром ковре (который я уже отмыл от пятен краски) "признался", что сам нечаянно разлил на него воду, поливая цветы. Родители успокоились, и вскоре мы уже весело чистили апельсины, и папа удивлялся, что я не взял тот, что лежал с краю блюда. Уважая чувства брата, я тоже не стал есть "захомяченный".
А последний так и не был съеден в тот вечер; ни в следующий, ни позже. Я положил его на подоконник, и вскоре он высох и стал блекло-оранжевым. Мама брала его как муляж, когда рисовала (она любила это делать в свободные выходные), папа иногда жонглировал им, чтобы размять уставшие на работе пальцы (он кондитер), а я... просто любовался им, когда за что-то сердился на брата или хотел вспомнить, когда впервые ощутил себя старшим.
Я бы хотел передать его всем, кто не дружен со своими братьями и сестрами.
Наш апельсин и сейчас еще лежит в коробочке и по твердости уже напоминает грецкий орех. Эпитет "захомяченный" еще долго использовался нами во дворе, когда какой-то человек или предмет становился табу или условно выражал священный символ. Мы не дружили с "захомяченными" ябедами или врединами, не трогали "захомяченные" вещи, отображавшие значимые для нас факты и события. Знал бы брат, что положил начало словотворчеству в нашем кругу! Парадокс, но многие из нас позже поступили на лингвистические отделения или стали писать стихи. "Захомяченный" символ дружбы, тайного братания и взаимопонимания в узкой среде.
P.S. Брата уже несколько лет нет в живых; все получилось странно, должен был продолжать жить он, и уйти первым я. Однако, судьба не обещает предсказуемости, как и отсутствия трагичности. Сережка заболел редкой формой сосудистой болезни и его борьба с ней уже в зрелом возрасте, с поддержкой семьи закончилась поражением. Болезнь победила, оставив его лежащим с неподвижным лицом под белой простынью, родителей - резко сдавшими от горя, а меня - ошеломленным драматической развязкой и совершенно не знающим, как теперь жить. "Захомяченное" братство и теперь связывает меня с братом - тем, маленьким, в тот прекрасный день, позволивший мне ощутить его доверие.
Это может показаться странным, но я храню тот апельсин в память о брате. Я постоянно советуюсь с Сережей - как вести себя и что покупать, ехать или не ехать куда-либо, а своим детишкам (их у меня трое) я объяснил основной принцип "хомячьего братства": всегда быть заодно с братьями и сестрами - в шалостях и серьезных деяниях, потому что связь между детьми всегда особая и в чем-то сильнее и уникальнее, чем со взрослыми. Надеюсь, эти принципы мои дети передадут внукам.
(Из воспоминаний Павла Константиновича Пилкнера, пенсионера, участника ВОВ)