Я – животное со священной
близорукой зализанной верой в пустырь под шерстью.
Я храню себя от охоты на тень движений.
Я храню себя от ищеек добра, нашельцев
из земли Быто-Юга,
от зомби луны под воем,
от данайцев с костями уюта и превосходства…
Приходи ко мне прохрипеть, умирая, кто я…
Я тебе покажу, как кровь на крови с-пасётся…
Приходи умирать, как вода – на губах сирени,
как растение с шеей жирафьей, прохладно-слабой, –
на глазах моих. Чтобы глаза запеклись, как гренки.
Чтоб удили глаза эту боль, словно тину – цапли
из парящего озера боли земли – и рая,
принимающего, как дева, лягушек божьих
и норушек сиамских…
…как долго я умирала
без любви! – как слепой поцелуй, без губы и ножек,
умирал на весу,
на суку,
на подпиле розы,
на осине из тел, опечатанных пчёльно скукой…
И хихикал в часах безкукушных ослёныш-космос.
И так страшно хихихикал! – немой тишиной без звука…
Я так долго кончалась – на донышке фляги ветра,
на которой играет в пустыне он чунга-чангу…
Вот и кончилась вся.
Только воздух дрожит, как Вертер,
на потресканном зеркальце.
Только легонько шамкать
пальцы пробуют…
Приходи к ним! – мерцать и жалить,
словно водоросль – камень,
как будто зверёныш – ветку…
Приходи расцветать – драконом на звёздной шали, –
горькой шали, зверёныш. Горче правдивой редьки…
Я тебя не люблю.
Я – животное с правом гризли.
Я – желудок глагола, который нельзя – опошлен.
Приходи ко мне потереться прощаньем с жизнью,
нацарапанной наискось по обгоревшей коже.
Приходи ко мне! – ранено, четверолапо, хромо.
Приходи ко мне! – тихим собором, дорожной пылью…
Когда ослик в часах расхохочется тухлым громом,
когда выхаркнут утро часы-кобылицы-в мыле, –
как вода – на сирени,
как солнца чаинка – в паре
над скривившимся озером рая,
как птенчик – в «падать»,
приходи умирать в мои руки:
по локоть – травы,
по плечо – сирень.
…и бабочки…
…и прохлада…
Так и надо, хороший мой.
Так нам двоим и надо.
Умирать и тереться смертью.
Иное – людям.
На весу…
На крови….
Лепестки – камнепад-лампадный…
И, как цапли, губы какое-то слово удят…
