перевод с французского Ильи Брагина
Избрав дурной расчет, я свой корабль направил
В теченья мутных рек, впадающих в пески.
Но вскоре бурлаков моих, вне всяких правил,
Индейцы обрекли не чувствовать тоски.
И в междуречье я, оставшийся без цели,
Отправился искать в иных путях свой кров.
Измерил я собой все омуты, все мели:
Фарватер найден был в одном из рукавов.
Он нес меня к иным морям, к иным просторам.
Я раньше попросту б упал пред ними ниц,
Иль в страхе их познать, именовал бы вздором
Те мощные моря, лишенные границ.
Но я стремился к ним, не зная опасенья,
А в них нельзя войти везущим в трюме хлам;
Их гнев устроил мне лихое очищенье…
Хоть я остался жив, но как? Не знаю сам.
В корабль ворвался шторм, завитый хлестким смерчем,
И вырвал руль из рук, желая править мной.
Я плавал сорок дней, так яростно заверчен,
Что умереть хотел уже любой ценой.
Тогда-то и утих мой океан, и ночью
Светился в нем планктон метафорой живой.
Очищенный, я мог постичь его воочью.
Я мог остаться в нем, быть во плоти волной.
Входил в меня туман, сосуды расширяя,
И рыжим миражом ласкался, полный лжи.
Обманутый, на то туману не пеняя,
Я у него просил другие миражи.
Обмякший от страстей, я небо ластил взором
И пил, как лимонад, живую синеву.
Глядела вниз лазурь забавно-злым укором;
Но море – неба суть. И, зная, что плыву,
Я гимны пел волнам, в ладонях их упрятан,
По рыхлым облакам о будущем гадал –
И много насчитал провалов там и пятен,
Но пеной Афродиты хищный вал
Меня вдруг уносил из жути злых предчувствий.
Вздымая на себе, давал он наблюдать,
Как противостоит толпе валов кипучей
Гранитный исполин, отвесно правя стать.
Я видел острова, где правят полубоги,
Кентавры служат там Лилеям золотым,
Но край тот сторожат большие осьминоги,
И жаждущих чудес приносят в жертву им.
Там перламутр цветет на гнилостной трясине,
И ласки злых пантер приводят в забытье.
Я прелести вкусил. И раб ее доныне.
Страна чудна, но Бог не жалует ее.
Меня спасли от чар оранжевые зори,
Где вечность разлита предчувствием весны.
Я ими поднят был, и я увидел вскоре,
Как управляют всем их светлые сыны.
И я захохотал: скитания бесцельны!
А в подтверждение прозренью моему,
Последний вздох, извергнув пузырем смертельным,
Дремотно пятился утопленник во тьму.
Измерить, не дано глубины эти смертным.
Они объемлют все. Их – словом не назвать.
В них можно умереть, но этой круговертью
Нам все равно весь ил до дна не прокопать.
И многие из тех, кто не нашел дороги
В бескрайности морей, уходят вниз, во мглу.
Другое дело я – меня любили боги,
Без них бы я погиб на первом же валу.
Вы скажете: «Устал». Отвечу я: «Едва ли».
Усталость – та же смерть. Не в смерти естество.
Нет, просто не найти во всей горизонтали
Того, кто заставляет всех искать Его.
Нащупав вертикаль как Бога позвоночник,
Я резво опустил лихие паруса.
Вся жизнь моя была лишь небольшой подстрочник,
И я переводил себя на небеса.
Я поднимался ввысь в восторженном полете,
О коем не мечтал, наверно, и Пегас,
И там увидел я тех ангелов без плоти,
Что только ждут сигнал, чтоб воплотиться в нас.
Но возвращенья час, что кредитор жестокий,
Вернул меня назад к «отеческим брегам».
Меня встречал в порту закат несветлоокий,
Моих сограждан гул, да жирных чаек гам.
Одно себе твержу: «Зачем-то это нужно?»
И не спешу уйти, хоть больше нету сил…
О, Боже! Погляди, вон там – в большую лужу
Мальчишка свой корабль бумажный запустил.
И как же мне теперь? О, Океан! О, Небо!
Переносить всю спесь купеческих судов?!
И слушать песнь глупцов, хвалящих хором Феба,
И утешать в порту печальных, толстых вдов…