Молодые сержанты Андрей Кандаков, Ринат Хабибулин и узбек Умаров ехали в кузове «газона» в окружении своих новых товарищей. На всех троих – тяжелые бронежилеты, каски, на ремне – подсумки с запасными магазинами, штык-ножи, в руках – автоматы.
Узкая извилистая дорога была пустынна, только изредка попадались встречные автобусы и «бурбухайки». Завидев колонну, афганские водители робко жались к обочине, некоторые почтительно кланялись. Сидевшие на крышах автобусов на грудах тюков и сумок с товаром крикливые афганские мальчишки, «бачата», как называли их солдаты, по-обезьяньи кривлялись, показывали советским языки. Солдаты притворно хватались за автоматы.
– Совсем как наша цыганча, – кивнул на них Сергей Обухов, крупный, широкоплечий парень, прослуживший уже год. – Такие же нахальные, и тащат все, что под руку попадется. Подметки могут на ходу срезать – даже не заметишь. – Обухов засмеялся от своих собственных слов, покачал за ствол зажатую между колен снайперскую винтовку Драгунова.
Андрей Кандаков с завистью покосился на это грозное оружие, незаменимое в условиях партизанской горной войны. Так говорили старослужащие, а они, верно, знали в этом толк. Еще они предупреждали, что на марше следует опасаться «зеленки», то есть садов, виноградников и прочих зеленых насаждений, где бандиты могут легко устроить засаду, – скрытно подойти к самой дороге. Андрей с тревогой всматривался в мелькавшую за бортом машины серую, как будто присыпанную пылью, каменистую низину, окаймленную вдали величественными горными кряжами. «Зеленки» нигде не было, но это не успокаивало: то, что происходит впереди, он все равно видеть не мог. А там могло случиться все что угодно.
Ринат, как и Андрей, заметно волновался, беспокойно крутил по сторонам головой, часто курил. Магомед Умаров, тоже младший сержант, выпускник их учебки, по своему обыкновению дремал. Даже в полудреме размеренно двигал челюстями, жевал свой неизменный насвай1, который достал через земляков на заставе.
Машина неожиданно замедлила ход. Сбавил скорость и громыхающий следом за нею танк. Проехав еще несколько десятков метров, «ГАЗ-66» стал, водитель посигналил удаляющемуся «бэтээру».
– Что за черт? – удивился лейтенант Тимофеев, привстал с запасного колеса, на котором сидел. – Гена, давай задний ход! – приказал водителю.
Возле откинутой кабины «газона» толпились выпрыгнувшие из кузова солдаты, разглядывали мотор. Тимофеев подошел и сразу все понял: окутанный облаком белого пара радиатор грузовика клокотал вскипевшей водой, как будто самовар. Внизу, на асфальте, растекалась черная дымящаяся лужа.
– Прошляпил, мать твою!.. – накинулся лейтенант на водителя. – Живо хватай ведра – и за водой! Там, с полкилометра севернее, арык течет. Обухов, Хабибулин с ведрами – за ним, в случае чего – прикроете.
Солдаты ушли по направлению, указанному лейтенантом. Остальные разбрелись по шоссе, кое-кто прилег вздремнуть в кювете. Тимофеев нервно вышагивал возле «бэтээра», то и дело поглядывая на часы. Он явно опаздывал.
– Черт… Гена, заводи! – не выдержав, наконец крикнул лейтенант водителю бронетранспортера; поднял солдат, дремавших в кювете. – Байсангуров, Кандаков, Умаров, остаетесь здесь, остальные – к машинам!
Солдаты наряда дружно полезли на броню «бэтээра», кому не хватило места – взобрались на танк. Тимофеев подал пулеметчику Байсангурову свою командирскую ракетницу и жменю патронов к ней.
– Держи, джигит. В случае опасности – одна красная. Все в порядке – две зеленых. От машины ни ногой… За технику и салаг головой отвечаешь!
– Понял, командир! Давай… – развязно ответил Байсангуров. Засунул громоздкую ракетницу за поясной ремень, патроны высыпал в карман. Поднял на плечо тяжелый РПК2 с сошками.
Лейтенант Тимофеев в последний раз взглянул из-под ладони в ту сторону, куда ушли за водой солдаты; ловко, по-кошачьи запрыгнул на броню. Бронетранспортер взвыл мотором, легко рванул с места. Следом, лязгая гусеницами, тронулся танк, огибая застывший на обочине «ГАЗ-66».
– Ну что, сержанты, будем держать круговую оборону, – пошутил Байсангуров. Сунул пулемет в кузов, сам вытащил из раскоряченной кабины сиденье, бросил под колесо, присел. В ту же минуту в руках у него появилась папироса и небольшой черный шарик анаши. – Умаров, ты куришь или только жуешь? – лукаво подмигнул он узбеку, набивая смесью табака с анашой выпотрошенную папиросу. Говорил он с легким кавказским акцентом, но на кавказца был мало похож. Андрей Кандаков терялся в определении его национальности.
Магомед Умаров ничего в ответ не сказал: рот его был занят насваем. По-русски он говорил плохо, а старослужащих не без основания побаивался. На заставе его не раз уже припахивали дембеля: он стирал им «хэбэ» и портянки, подшивал свежие подворотнички, чистил сапожным кремом ботинки.
– Молчишь, чурка… ну и молчи, положено, – хмыкнул, щелкая самодельной зажигалкой, Байсангуров. Подставил под язычок пламени кончик «заряженной» папиросы. – Кандак, а ты план куришь? – спросил у Андрея.
Кандаков пробовал анашу на гражданке до армии, но то была своя «дичка», натертая пацанами в городских рощах, почти не бравшая. Изредка специально снаряженные гонцы привозили с полей из Краснодарского края окультуренную… Та «долбила» посильнее, но и стоила дорого. Афганской анаши Андрей еще не курил, в чем и признался Байсангурову, окутанному специфически пахнущим коноплей дымом. Тот решительно протянул «косяк» Кандакову:
– На, ворвись пару затяжек, но предупреждаю: с непривычки улететь можешь. Держись крепче за борт машины.
Андрей пропустил шутку мимо ушей, благоговейно принял из рук старослужащего папиросу, поднес ко рту. После нескольких глубоких затяжек мир перед глазами поплыл, голова закружилась. Кандаков вернул сослуживцу «косяк», дурашливо засмеялся.
– Что, разобрало, салага? – хмыкнул Байсангуров, затягиваясь в свою очередь. – Смотри, на блокпост приедем, – громко не торчи! Лейтенант Тимофеев увидит – всю морду отрихтует. Он тебе не мы, старики… Он пятый год служит.
Далеко впереди, там, куда ушли «бэтээр» и танк, вдруг что-то громко рвануло. Сразу же вслед за тем затарахтели автоматные и пулеметные очереди. Раз за разом ударило два выстрела из РПГ1, гулко отозвалось в ответ танковое орудие.
– Стреляют?! – тревожно вскрикнул враз вспомнивший русский язык узбек Умаров. Широко раскрытыми от страха глазами взглянул на товарищей.
– Стреляют, – флегматично подтвердил накурившийся Байсангуров. Вытащил из-за пояса ракетницу, зарядил. – Одна красная – тревога! – проговорил зачем-то он и выстрелил в воздух.
Красный раскаленный шар ракеты с шипением взвился вверх, очертил живописную дугу, рассыпался на сотню искр, потух. Андрей с интересом проследил взглядом за траекторией ее полета. Ракета выросла в его глазах до невероятно больших размеров. Ему показалось, что второе солнце вспыхнуло вдруг на небе.
– Гля, земляки, два солнца! – указал он рукой на небо. Его сильно качнуло, автомат выпал из рук.
– Оружие не теряй, салага, сейчас оно тебе понадобится, – ткнул его ракетницей в плечо старослужащий, прислушался к разгорающемуся далеко впереди бою.
Умаров сорвал автомат с плеча, залег за колесо, нацелившись на противоположную сторону дороги.
– Чурка, а если басмачи сзади зайдут? – сказал, глянув на него, Байсангуров.
В тот же миг, как бы в подтверждение его слов, за спиной Умарова, в той стороне, куда ушли за водой солдаты, яростно застрочили автоматы.
– Я же говорю! – воскликнул старослужащий и засмеялся. – Обложили кругом, суки…
Андрей Кандаков с тревогой огляделся по сторонам: дорога прорезала каменистую всхолмленную местность, напрочь лишенную какой-либо растительности. Лишь там, откуда слышались автоматные выстрелы, где вдали протекал арык, темнела неширокая полоса «зеленки». Оттуда исходила главная опасность, хотя и в той стороне, куда ушла колонна, по-прежнему гремело не умолкая.
Душманы появились внезапно и совсем не в том месте, где их ожидали. Их серые, обмотанные холщовыми чалмами головы выглянули из кювета на противоположной стороне шоссейки. Один афганец показался на обочине целиком: сидя на придорожном камне на корточках, он целился в безжизненный «ГАЗ-66» из гранатомета. Резкий хлопок выстрела – и граната с воем с близкого расстояния врезалась в металлический кузов грузовика, прошила его насквозь, разворотив весь борт на выходе, и зарылась в землю далеко в поле. Брезентовый тент вспыхнул, как порох, вмиг объяв пламенем всю машину. Афганцы что-то воинственно прокричали на своем гортанном языке, напоминающем победный клекот орла, и, не таясь, с оружием наперевес пошли через дорогу к машине.
Умаров, вскрикнув от боли и ужаса, обожженный пламенем, бросил АКС и проворно, как ящерица, юркнул в кювет. Байсангуров, отброшенный взрывной волной от машины, контуженный, барахтался на обочине. Шарил дрожащей, закопченной рукой по земле возле себя, искал оружие, но ничего не находил. Ракетницу он выронил во время взрыва, а пулемет остался в объятом пламенем кузове. Андрей Кандаков, лежавший в стороне от подбитого «газона», даже не пытался воспользоваться автоматом. Как завороженный, не в силах двинуть ни рукой, ни ногой, следил он за приближающимися басмачами. Сознавал, что в этом – единственный шанс выжить. Собака не трогает тебя, пока не бросишь в нее камнем или не побежишь.
Афганец – молодой, безбородый парень с обожженным жарким солнцем бронзовым лицом, в таджикской круглой войлочной шапочке, с американской автоматической винтовкой в руках – стремительно вырастал, как Гулливер, заслоняя огромной, перекрещенной пулеметными лентами грудью все небо. Вот он уже совсем близко: хорошо видны его запыленные фирменные кроссовки «Адидас». Гортанный орлиный клекот над головой Андрея, сильный удар ноги по рукам, все еще сжимающим бесполезный уже автомат, резкая боль в пальцах – АКС летит в сторону, а на голову Кандакова, на каску, обрушивается страшный удар окованного металлом приклада. В глазах все померкло, как будто внезапно наступила ночь. Андрей потерял сознание…
Очнулся Кандаков от того, что его кто-то требовательно и грубо тормошил за плечо. Сразу же острая боль, стрельнув в голову, пронзила все тело. Андрей с трудом разлепил припухшие, взявшиеся коркой веки и в полутьме помещения увидел перед собой неясную человеческую фигуру.
– Что, салага, живой? – спросил человек голосом Ильяса Байсангурова и с ожесточением сплюнул. – Влипли мы, понимаешь, зёма. В плену у басмачей… Хана!
В дальнем углу кто-то, стоя на коленях на соломенной подстилке, молился. Истово отвешивал земные поклоны, воздевая ладони над головой, бормотал что-то на непонятном языке. Байсангуров осуждающе кивнул в его сторону.
– Молится, нехристь… Умаров это, чурка. Сразу про Аллаха вспомнил, как в плен попал.
Андрей со стоном поднялся с земляного грязного пола, сел, прислонившись затылком к глиняной стене помещения. Спросил вполголоса старослужащего:
– Курить нету?
– Что, понравился план, Кандак? – с трудом улыбнулся тот разбитыми в кровь губами. – Теперь все, о куреве и думать забудь. Басмачи этого зелья тебе не дадут, не до жиру… Пошамать бы – это да!
Умаров закончил молитву, прилег там же, на солому, притих, как мышь. Он и на заставе держался особняком, был себе на уме.
– Жаль, по-дурному влипли. Ни одного выстрела не сделали, – посетовал Байсангуров. – Из пулемета сколько б положить могли гадов!
Андрей промолчал. Подумал только, что это, вероятно, их и спасло: если б сопротивлялись – наверняка побили б на месте. А сейчас хоть какая, но – жизнь!
– Эй, Умар, спишь, что ли? – обратился Байсангуров к узбеку. – Намаз знаю: по шариату пять раз в день молиться положено. А вот жрать сколько раз? У них случайно поста сейчас никакого нету?
– Э-э, мусульман – ничего не знать, сапсем никарош, – отозвался из своего угла Магомед. – Аллах нас покарал за то, что шайтан слушали, свой брат воеват пошли, мечеть осквернили…
– Ты гляди, как он запел! – удивился Байсангуров. – Твой папа случайно у басмачей не служил в Гражданскую?
– Все мусульман – братья! – твердил, как заигранная пластинка, Умаров. – Никарашо свой брат мусульман стрелят. Большой грех! Гяур шурави обманул… Сапсем пилахой, шайтан, – портянка стират давал, морда кулаком бил, салага мать… называл… Магомед много-много терпел, сам бежать от неверных думал.
– Во сука! – с угрозой бросил Байсангуров. – Змею на шее пригрели… К своим вернемся, я тебя, Умар, первый замполиту сдам как врага народа.
– Аллах всемилостивый и всемогущий… его воля, – покорно отозвался Магомед.
Андрея совершенно не волновала религиозная болтовня товарищей по несчастью. Он думал о том, что теперь с ними будет? Хотя Умарова, может быть, и помилуют, не зря он так усердно ударился в мусульманство.
Неожиданно, громко заскрипев, отворилась деревянная дверь их темницы: на пороге, в лучах яркого утреннего солнца, стоял пожилой бородатый афганец в традиционной одежде земледельца. Только выглядывавший из-за плеча ствол автомата Калашникова да подсумок с запасными магазинами на поясе наглядно свидетельствовали, что перед ними не просто крестьянин, но воин. В руках басмач держал большую круглую лепешку и глиняный кувшин. Молча поставив посуду у самого порога и накрыв ее сверху хлебом, он ушел. Хлопнула дверь, лязгнул задвигаемый засов. Помещение вновь погрузилось в полумрак.
Все трое поспешно бросились к принесенной стариком подачке, с жадностью ломали черствую, не первой свежести лепешку, пили теплую, приторную, отдающую болотом воду из кувшина, роняя крупные капли на изорванное, запыленное обмундирование. Кое-как заглушив волчий, высасывающий кишки голод, снова легли. Каждый задумался о своем, разговаривать не хотелось.
«Если сразу не расстреляли, значит, мы им зачем-то нужны, – сделал логическое заключение Кандаков. – Кормят к тому же… Зачем кормить перед смертью? Значит, не убьют. Может, в плену держать будут, работать заставят? Пусть, лишь бы жить! Лишь бы не холодный мрак, не могильные черви. Из плена можно потом бежать. Из плена могут освободить наши, а из могилы кто освободит? Бог? Аллах? Сомнительно… Хотя Лариса перед армией как-то рассказывала о Христе, как он воскресил Лазаря, который уже четверо суток лежал мертвый в могиле и даже начал смердеть. Сказка, конечно… Но Лариса говорит, что в Библии написано, а Библия – слово Божье и в ней все – правда… Только как это проверить? Где он, тот Лазарь, и когда это было?..»
2002 г.