Она была маленькая и некрасивая. Это если не сказать круче, например: уродина. С кривыми ногами, которые драпировала длинной юбкой, плоской, как доска, грудью, хилой прыщавой шейкой и крошечной заостренной мордочкой,тоже в прыщах. Было ей от роду уже хорошо за двадцать, и она не испытывала никаких иллюзий относительно мужчин. Все они скоты, всем подавай красавиц. Даже Васька, единственный ее хахаль (если можно так назвать вечно пьяное и довольно таки - она отдавала отчет - мерзкое существо, приходящее к ней в ночи с одной только целью: потрахаться), даже он поутру от нее отворачивался, лишь бы не видеть, и - бочком-бочком в дверь, до следующего раза.
Такое положение вещей, разумеется, ее не устраивало: нрава она была гордого. Поскольку в жилах (как объяснила однажды старая и непутевая ее мать, произнося чужое слово на «ы») текла кровь старинных польских шляхтичей. Кто будут эти «шляхтычи», она тогда не спросила, вполне достаточно уже было, что иностранцы.
Да, жизнь ее до сих пор складывалась не очень удачно. Как родилась, одни, можно сказать, мучения. В детстве болела, во всей деревне общее мнение, что не жиличка; в школе дразнили так, что хотела повеситься. Потому, едва и еле-еле, закончив восьмилетку, бросила мать и уехала в город. Уже тогда считала: все лучше, чем корячиться в поле, без всякой надежды выйти замуж.
Поначалу, правда, и в городе было тяжко. На фабрике (куда взяли за милую душу, и научили) приходилось пахать за троих – людей не хватало: кто ж будеттрудиться за такие гроши?! В общежитии девки – огонь, сплошные пьянство и блядство. И еще, все та же дразниловка. Стараясь идти в русле, и потому лишившись девической чести уже где-то на третьей неделе пребывания, поклялась себе, что так больше не будет. И отвергала пьяные домогательства парней, из тех, кому при разборе ничего, кроме нее, не обламывалось. Страдала в таких случаях физически и морально. Но больше физически, оттого, что при отказах били. Не чаяла уйти из общаги, а удалось только на пятый год работы, когда за усердие ей прилично прибавили в жалованье. Тогда сняла комнатушку, а потом даже и квартиренку. Хотя на жизнь оставалось совсем мало, считала, что квартира - это самое главное.
Все вышесказанное касается предыстории. А сегодня у нее честно заработанный, и с большим трудом выбитый у начальства, отгул. Проснулась, правда, по привычке рано, но не встает, нежится в кровати. То так повернется, то этак; как нагреется место, так поворачивается на другое, прохладное. Хорошо! Всласть так покувыркавшись, и все еще не вставая, берет в руки книжку. Взяла у клубной библиотекарши; хорошо к ней относится тетка, жалеет. Раньше читала все больше про любовь или детективы, а сейчас вот, впервые, по ее совету, серьезная. Называется: «Самопознание. Ускоренный курс»
Напутствуя, тетка немного про это рассказала. Объяснила, во-первых, что такое «само»: что нужно как можно лучше узнать себя, тогда, дескать, узнаешь про других; во-вторых, сказала, что именно ей это важнее, чем остальным. Почему так, она, правда, не очень поняла.
Книжка начиналась пространным описанием отношения к этому делу разных древних греков. Платон, значит, сказал то, а Еврипид сказал это, а Сократ взял и добавил еще что-то. Хоть ничегошеньки не понимала, а нравилось звучание имен. Солидное такое, очень серьезное. Потом пошли римляне, тоже древние. Тер…рту...л...ли…ан, и не выговоришь. Потом перешли к современности. Яснее не стало, но, по-прежнему, получала удовольствие: Кант, Шопенгауэр, Ницше... Из всей первой части усвоила только про подход. Что можно подойти по-разному, даже и совсем по-своему; главное - видеть цель.
Тут положила книжку и задумалась. Какая у нее может быть цель? Ведь она у всех одна: чтобы было хорошо. Если тебе хорошо, другому хорошо, то и вокруг хорошо. Другое дело, что так не бывает. Всегда хоть кому-нибудь, да обязательно плохо. Чаще – ей, потому что несчастливая. А счастье - она давно это знала, - когда всё сразу b вместе: и красота, и здоровье, и любовь, и муж-семья, и дети. Ни у кого из знакомых полного комплекта не было, были отдельные части. Она перебирала всех женщин и девушек, кого знала, начиная сверху.
Вот, жена директора фабрики, видела ее несколько раз. Симпатичная, семья у нее, двое детей. А муж, хоть и умный очень, а изменяет ей с бухгалтершей, причем у всех на глазах. Мастер. Баба хорошая, на фабрике тыщу лет. Тоже замужем, за каким-то мастеровым с другого завода. И бабушка уже: как-то приводила внука – очень капризный мальчик. Все бы у нее ничего, но здоровья нет, каждый день охает: сердце болит, пару раз уже лежала в больнице. Женщины-мастерицы. У кого семья - все жалуются. Если сами здоровы, так муж пьет, а дети – сволочи. Про девок и разговору нет, все поголовно – бляди. Как нажрутся после работы, а особенно, в выходные - такое вытворяют!.. Была одна, светленькая, тихая такая. Работала хорошо, в общежитии в оргиях не участвовала, а наоборот - уходила куда-то и приходила поздно, спать только. Она еще тогда пыталась с ней подружиться, и как-то раз та взяла ее с собой. Что там, на квартире одной, с ней мужики делали – это представить! А она вот не далась, убежала. Нет, все... все... Вот, разве что библиотекарша исключение. Ученая женщина, чистая, одевается хорошо. Но, тоже... Немолодая и одинокая.
Она поднялась с постели, умылась, приготовила себе завтрак. Вечером предстояло идти в гости.
С этими старичками, супружеской парой, она познакомилась с год назад. Сидели как-то вместе на скамеечке, разговорились.Оказалось, что родом они из соседней деревни, было что вспомнить. Потом пригласили ее к себе, и с тех пор, где-то раз в месяц, она их навещает. Приносит гостинцы, шоколад, к примеру, который обожает старушка, а ее потчуют чаем и блинчиками с повидлом. Иногда (если они, сразу оба, плохо себя чувствуют, что теперь бывает все чаще) бегает для них в магазин за продуктами, готовит еду и прибирает в квартире.
Да, но до вечера еще далеко. Поев, она устроилась в кресле, снова взяла в руки книжку.
Ученые слова, ученые слова... Для кого пишутся такие? Похоже, для кого угодно, только не для нее. Начала сердиться. «Углубленная, и потому расширенная, картина мира внутри...»
Какой еще такой особенный мир? Тот, что Бог создал что ли? Плохой он создал мир, плохой. Что это за мир, в котором почти что нет красоты и радости?.. Она подошла к зеркалу. Оттуда смотрела образина, хоть так поворачивайся, хоть этак. С досады плюнула, и тут же помчалась за тряпкой, вытерла. Погляделась еще раз. Что у такой обезьяны может быть внутри? Представила свое нутро: ну, скелет у нее - показывали в школе… всякие органы, кишки... Тьфу! Опять сосредоточилась на внешности.
Вот, если бы, к примеру, раздвинуть лицо, округлить щеки, а на них румянец... Она удержала появившуюся картинку: с щеками получилось неплохо. Теперь нос. Из маленькой такой угреватой картошинки, превращаем в прямой и очаровательный носик, как у актрисы... имя забыла... Ага. Подбородок. Из острого и немного перекошенного делаем кругленький, с маленькой ямочкой... Опять получилось. Боясь, что изображение вот-вот исчезнет, она начала торопиться. Так. Теперь крошечные ее, невзрачные, серо-буро-малиновые глазки становятся... становятся... Засомневалась, какие лучше: круглые, с мохнатыми ресницами, или удлиненные, как у Софи Лорен. Выбрала как у Софи, но, в отличие от нее, небесно-голубого цвета. Так. Две трети лица смотрелись нормально, пора приниматься за верхнюю часть. Подвигав туда-сюда свой низкий мартышечий лобик, остановилась на средней величине. Теперь самое трудное: волосы. Редкие, бессильно повисшие пряди серо-пепельных волос на глазах то рыжели, то темнели, то высветлялись до полной блондинки. Нет, копна каштановых, с рыжиной, идет больше!..
Отойдя на шаг, она полюбовалась своей работой. Особенно понравилась чистая, очень белая кожа, которая получилась как бы сама собой. Без сомнения, хорошо! Проверяя, закрыла глаза, отвернулась. Когда открыла, на нее глянуло все то же ее красивое придуманное лицо. К нему полагалось соответствующее тело. Не раздумывая, она скинула халат и осталась в чем мать родила.
Нет, без слёз смотреть невозможно. Этот маленький серенький мосластенький трупик внушал ей сейчас настоящее отвращение. Откуда начать: сверху или снизу? Преодолевая соблазн начать именно сверху, с самого для нее главного, отсутствие какового приносило мучения, оттого что никак невозможно скрыть, она принялась сначала за пальцы ног. Мозолистые, корявые, с темно-желтыми расслоившимися ногтями, они через минуту превратились в игрушечно-маленькое произведение искусства, двигать ими было одно удовольствие. Почистив подошвы и придав форму стопе, она перевела взгляд на ноги. Да, действительно, нечто! Кривые две загогулины, с безобразно выпирающими коленными чашечками, нуждались в срочной переделке и перелицовке. Два удлиненных, идеально прямых столбика, с наросшим после некоторых манипуляций мясом голеней и ляжек, удовлетворили бы даже самый взыскательный мужской, не то что женский, вкус. Придирчивым взглядом осмотрев бедра, она расширила их минимум на десять сантиметров, а заметив проплешины в волосистости вокруг лона, убрала их, придав заодно волосам шелковистость и матовый блеск. Спокойно отметила про себя, что эти операции ее возбуждают. Впалый живот моментально стал резиновым и упругим, тонкая, прям-таки осиная, талия не превышала в объеме... измерять было некогда. Вот, теперь она могла приниматься за грудь.
Трудная, очень сложная задача. Еще девочкой, наблюдая как у ее деревенских сверстниц сами собой появляются на груди маленькие холмики, растут, как на дрожжах, видя и отмечая в бане бугристое набухание сосков, отчего-то тосковала. Непрестанно оттягивая кожу в этом месте и дергая за крошечные свои два пупырышка, надеялась на чудо, а появлялись одни синяки… Потом, затаясь в деревенском месте свиданок, видела, как млеют, только лишь прикоснувшись к ним, мальчики, а девочки в этот момент умирают, и готовы на все... Пьяный Вася, проводя рукой ближе к горлу, тоже все чего-то искал, а не находя, недовольно мычал. Короче, грудь для нее – это не какой-нибудь пунктик, а самый настоящий пунктище!
Ей всегда хотелось большую и мягкую. Появившиеся в зеркале две громадные переспелые груши, все в синих и красных прожилках, с синими же расплывшимися сосками, мало того, что совершенно ее не удовлетворили, но еще и до боли напомнили материнские истаскавшиеся груди. Она их с отвращением стерла. Задумалась. У многих девок вполне себе ничего. Но когда взялась примерять, то все чего-то не подходили, не нравились. У одной были как большие шары, с длинными вытянутыми сосками; вроде уж решила остановиться на них. Но тут вспомнила: ручка у Васьки маленькая, такие никак не обхватит, – и передумала. Пришлось комбинировать. Найденная через полчаса упорных трудов конструкция – среднего все-таки размера, нижний овал переходит в широкий грибообразный сосок, глядящий почти что в глаза мужчине ниже среднего роста; верхняя часть – для стиля - чуть-чуть, самую малость вогнута – не то чтоб была самой удачной, но, на ее взгляд, сидела хорошо, и, главное, удовлетворяла большинству из противоречащих друг другу женских и мужских требований.
Из худой и цыплячей сделать шейку стройной и грациозной, так называемой, лебединой, не составляло никакого труда. Теперь предстояло осмотреть себя целиком.
Она зажмурилась, внутренним придирчивым взглядом прошлась по телу снизу вверх, и наоборот, несколько раз. Вроде ничего. А ну-ка, посмотрим. Открыла глаза... и снова зажмурилась. От восхищения. Из гладкой зеркальной поверхности, с выщербинкой наверху и сколотым краешком с правого боку, совершенно, впрочем, не мешающими обзору, на нее глядела красотка. Фотомодель! настоящая! писаная!.. Такую себя нужно было запомнить навсегда.
Через некоторое время, силой заставив себя отойти от зеркала, надела
халат, прилегла и, открыв наугад, снова взялась за книжку.
«... Если заглянуть в глубь собственной души, и посмотреть пристально, как
бы со стороны, то заметишь внутри копошение самых разнообразных чувств, ощущений, мешанину противоречащих друг другу, иногда просто несопоставимых понятий. Разобраться в них совершенно необходимо, поскольку знание, ясный и четкий взгляд на себя, на то, что ты собой представляешь в мире (иначе, самооценка) составляют главные цель и задачу любого разумно мыслящего человека...»
Она перечитала еще раз. Слова вроде все понятны, а вот о чем идет разговор?.. Попыталась заглянуть себе в душу. Пристально, как бы со стороны, туда посмотрела. Там было очень темно, но кажется, действительно, что-то копошилось. Интересно, что? Полезла чуть глубже, и... стало страшно. Показалось, как будто чьи-то два красных блестящих глаза устремились навстречу, а ниже - вроде как проваленные нос и рот. Череп?.. Ох, страх-то, Господи, прости!.. Зачем такие страшные цели? А задачки - тем более, еще в школе не получались, потому ненавидела. И что это такое разумно мыслящий человек? Если не сумасшедший, значит - уже разумный.
Она помнила ту свою встречу с умалишенным. На вид вроде обычный разумно мыслящий, а когда схватил тогда на станции – как назло на перроне больше никого не было, только они двое ждали позднюю, да еще и запоздавшую электричку, - перегнул и больно отшлепал, оказался – того. Скакал потом, корчил рожи и всячески радовался, дурак. А когда сели в поезд, в один вагон (потому что иначе совсем страшно – убьют!), он сразу захрапел и до самого города ни разу не проснулся.
И вообще, разумный – совсем не значит умный. Умных-то она уважает. Вот, к примеру, случись какая ситуация. Один советует одно, другой – другое, третий, четвертый... Как выбрать? Если делать все по очереди – загнешься, бывало и такое. Некоторые загадывают на число. Седьмой и четырнадцатый совет, к примеру, – мои. Тоже, правда, по-разному бывает. Мать, когда заболела (непонятным чем-то; фельдшер, как всегда вымазал всю зеленкой, и умыл руки), выбрала десятый, соседки-старухи. Помнится, что-то с козлиным дерьмом. Так стало ей тогда только хуже. А помог восемнадцатый, чем, на самом деле, от поноса лечат. Умные – они понимают. Только мы разобраться не можем, кто умный. Для нас, когда у нас ситуация - все. А это не так, большинство - просто разумные.
Вот, она тоже вляпалась. Ходила к профессору по женской части. Болит и болит, сил уже нету. Еле попала, запись на месяцы вперед. Когда пришла, посмотрел эдак минут пять, и говорит, улыбаясь: «Это сердце у вас болит, дорогая, никак не ...» Так он шутит, значит, профессор. А бабка точно сказала, и рецепт выписала: печень черного петуха, сварить в молоке и прикладывать как луна. Два года всего – вот, здорова!..
Она встала, снова подошла к зеркалу. Красота! Вроде как всю жизнь такою была.
До гостей два часа и пятнадцать минут. Дойти – минут десять, одеться, причесаться - еще пять. Два часа. Почитаем еще.
Заглянула сразу в конец.
«... Все вышеизложенное, скажете вы, уважаемый читатель, не подтверждается конкретными доказательствами. Какие, отвечу я, собственно, нужны доказательства для утверждения того, на самом деле, непреложного постулата, который диктуется самой жизнью: первопричина всего плохого, всех наших бед и несчастий кроется в природной человеческой лени, в нежелании узнавать себя и - через себя – окружающий мир таким, каков он есть. Легче одеть розовые, синие, другие разноцветные очки, и думать, что так оно всегда было и будет. То есть, дескать: была и пребудет в человеке эта узость и косность мышления, заведомо отвергающая саму возможность расширения его кругозора путем скрупулезнейшего изучения самого себя, детальнейшего анализа всех аспектов и сложностей человеческой натуры. «Через тернии - к звездам!» - говорят мудрецы. Да, соглашаюсь я, через тернии самопознания, через уколы его острых шипов - к звездам подлинного знания. Только таким вижу я путь мыслящего человечества!»
Тут она не поняла практически ничего, слишком много мудреных слов. Одни «тернии» чего стоят. А насчет лени как раз понятно: если б не надо было зарабатывать деньги на жизнь, валялась бы в кровати сутками. Еще, гуляла бы, читала (только не такую дребедень), и ездила к матери в деревню. Ох, хорошо в деревне! А красотулькой можно даже и к кузнецу подкатиться. Она представила себе этого красавца-парня: рост, плечи, кругом одни мускулы. И руки – такие лапищи! Как обхватит ее новую грудь... пожалуй что, войдет целиком, еще и останется. Белобрысый, правда, продолжала думать, детки, значит, в него пойдут – светленькие и в кудряшках... Сразу заныло сердце. Мальчик и девочка, ей больше не надо. Хотя, будет больше… как он хочет, она же не возражает...
В мечтах быстро пробежало время. Когда очнулась, чуть только уже не
опаздывала. Ругая себя, вскочила, быстро натянула трусики и платье, мельком взгляд в зеркало, и - помчалась. На ходу вспомнила, что забыла приготовленную клюкву в сахаре. Но возвращаться не стала, были еще свежие пряники и всегдашняя шоколадка.
Старички ждали, встретили радостными восклицаниями и объятиями. Сидя за столом и прихлебывая чай с только что испеченными творожниками, приятно было думать и знать, что здесь она нужна, можно даже сказать, необходима, что эти люди, взрослые дети которых давно и напрочь забыли собственных родителей, искренне держат ее за дочку, даже так и называют: «дочка». В разговор она вставила несколько застрявших в памяти книжных слов, таких как «само», «Кант», «мир внутри» и «тернии», отметила про себя уважительное молчание во время объяснения смысла. Конечно, смысл этот таков, каков он ей кажется; ведь все дело в подходе, а подход может быть разным, даже и очень-очень личным...
Придя домой после визита, опять долго крутилась перед зеркалом. Легла спать поздно, хотя завтра к семи на работу. Ночью пришел пьяный вдребодан Васька, разбудил. Раздеваясь, матерился, потом длинно лапал. А она отдавалась ему с восторгом, представляя на его месте деревенского кузнеца, а он, уже отвалясь и начиная храпеть, промычал что-то про ее вроде как на ровном месте появившиеся груди. Она пощупала: надо же, действительно появились! Маленькие такие, и сосочки еще небольшие, однако, тверденькие. От переизбытка чувств чмокнула спящего Ваську в сивушные его, явно не кузнецкие, губы. И уже, можно сказать, совсем засыпая, подумала о несомненной пользе этого самого «само». Не отдам книжку скоро, решила, буду читать.
