Виолетта и Кукушиха
(рассказ)
Самым страшным и необъяснимым было то, что эта женщина приходилась ей родной матерью. Почему такое большое различие между самыми близкими людьми? — недоумевала Виолетта, пожизненно прикованная к инвалидной коляске. И сколько еще таких, как ее родная мать, топчет эту землю? Да, каждый по-своему грешит, а потом пытается найти оправдание своим грехам, и это вполне нормально и объяснимо, в этой жизни нет праведных, особенно среди мирских людей. Но есть такие, кто полностью уверен в своей жизненной безукоризненности, они не то, чтобы страшнее других грешников (есть и пострашнее: убийцы, к примеру), но им почему-то до смерти не хочется признаться в совершенном грехе, даже самим себе. Казалось бы, чего уж проще покаяться, хотя бы мысленно, обратиться к Богу, излить наболевшее, очистить душу пред ликом Христа. Душе после этого легче станет… Но, сколько Виолетта себя помнит, у них с матерью все с точностью до наоборот.
***
Виолетта по своей жизни была совсем беспомощным ребенком, инвалидом детства. ДЦП — детский церебральный паралич — полностью лишил ее самостоятельности. Самое жизненно необходимое за нее делали другие, а это, поверьте, не очень-то удобно, и она стеснялась этого. Но если никого не просить, то будет еще хуже, и она это отлично понимала.
Бывало, после горького нарекания, оброненного в сердцах кем-либо из сердобольных и языкастых детдомовских нянь по поводу ее сложного физического состояния, ей хотелось спрятать свою немощь и самой затаиться, укрыться в каком-нибудь темном уголке. Да, собственно, таковым уголком и был тот самый приют, в котором она сейчас находилась, куда ее сдали родичи, — детдом для инвалидов. Здесь прятали тех, которые, по воле своей горькой судьбины, не были похожи на обычных детей. И она, Виолетта, тоже сильно отличалась от нормального ребенка… Только вот незадача — она так же, как и нормальные-здоровые, видела солнышко за окном, так же ощущала тепло, так же радовалась ласковому слову, обращенному к ней. А людскую злобу остро чувствуют все дети — как больные, так и здоровые.
Виолетта великолепно помнила всю свою жизнь, во всех подробностях, наверное, оттого, что из-за невозможности самостоятельного передвижения большую часть времени проводила лежа в постели. И когда становилось уж совсем тяжко, она могла мысленно вернуться в счастливое время, когда еще жила дома. Или очутиться в какой-нибудь сказке, непременно вообразив себя главной героиней сказочного королевства. И никто не мог ей в этом помешать.
И лишь одно болезненное и в то же время до безумия радостное обстоятельство прерывало ее тусклое существование в детском доме. Пока Виолетта была маленькой и не заглядывала в книги, в которых писалось о взрослой жизни и где все самые страшные вещи назывались своими именами, она могла по-детски радоваться редким приездам матери, как и всякий ребенок, любила ее и скучала, когда той совсем уж долго не было. Хотя после каждого такого приезда на Виолеттином сердечке появлялись неизгладимые и болезненные царапины, которые потом долго будут кровоточить. В силу своих детских лет она еще не умела взглянуть со стороны на эти материны приезды, на то, как они выглядят и какую они имеют под собой подоплеку. Были ли то приезды любящей матери или что-то иное?
***
Хотя как в таком деле можно судить однозначно? Вроде и родной ребенок, но царапало, что не такая как все, в деревне ее бы сразу заклевали и заклеймили бабы: «Глянь, красотка-то наша убогую родила!».
Мать Степанида смотрела на беспомощное тельце Виолетты, которое еще по-детски беззаботно моталось в ходунках, и в ней просыпалась обида, а затем и злость: «Ну почему именно у меня родилась такая»? Хотя личико Виолетты было очень красиво — копия мамы. И ни намека на отсутствие интеллекта, каковое подозревали все недоброжелатели. Большущие распахнутые миру глаза, опушенные мохнатыми ресницами, говорили о незаурядном богатстве души. Неизвестно, как впоследствии разрешилась бы эта ситуация, если бы…
…Вот именно, если бы не рухнула земля у Степаниды под ногами: подло, не по-мужски, ее бросил муж, оставив один на один с малолетней больной дочкой. И больная Виолетта теперь камнем висела на ней. Поначалу вроде было жаль несчастную, но, когда Стеша осталась одна, без мужа, жалость притупилась, больше стала жалеть себя и свою загубленную молодость. А эта (так теперь в мыслях мать называла Виолетту) все равно скоро помрет, ведь совсем беспомощная, жестокость чужих людей довершит это дело.
***
Только бы вытерпеть! Переступив порог приюта, Стеша поморщилась, потому что сейчас снова раздастся радостный детский визг: мама! И невольно защемит сердце, побегут слезы…
Она внутренне каменела каждый раз, переступая порог детдома, проходила в комнату, куда через несколько минут приносили ту, что доводилась ей дочерью. Глядя на бессильное тельце дочери, на ее хаотичные движения рук, ног, головы, она с ужасом думала: что, если вот это увидят ее новый муж и его родня, да и просто новые знакомые? И она вновь услышит колкий, царапающий душу вопрос «а отчего она у тебя такая»? И ей снова нечего будет ответить. Вроде сама здорова, первый муж был здоров, а вот почему дочка такой родилась? Болела! Стешка знала, что многих малышей косит страшная болезнь полиомиелит, вот и взяла на вооружение фразу: переболела полиомиелитом, после чего стала такой. Простой люд, не разбиравшийся в медицинских тонкостях, в это верил, а специалистам не надо ни объяснять, ни оправдываться, ни врать про полиомиелит — они уже на взгляд определяют, где полиомиелит, а где ДЦП.
— Пока она маленькая, ты всячески дави в ней желание проситься домой. Говори, что в квартире ремонт, что там невозможно жить, что ты сама допоздна на работе, что часто болеешь. Неужели трудно придумать для ребенка весомые отговорки? — внушала Стешке старшая сестра Марфа.
И у Стешки, недалекой по развитию ума, со временем действительно выработалась эта удобная привычка, успешно вытеснившая материнские понятия. Все дочкины просьбы взять домой она безжалостно отбивала лживыми причинами: у меня ж не квартира, а землянка-развалюха, и силушек никаких нет, да на работе с утра до ночи, куда ж я тебя возьму?
И не трогало ни то, что ее кровиночка живое существо, ни то, что она еще ребенок, остро нуждающийся в маме, и ничуть не меньше, а может, и гораздо больше, чем когда Виолетта проживала дома. Куда и когда исчезло в Стеше сострадание к дочери?
А ведь поначалу Стеша любила Виолетту. И имя дала ей такое аристократичное именно из любви и в противовес своему простонародному имечку Степанида. Это грубое мужицкое имя она терпеть не могла, и одно время даже представлялась не Степанидой (как в паспорте), а более благородно — Стефанией. Но все равно ее кликали Стешкой, уменьшительным как от Степаниды, так и от Стефании. Как ни крути — все едино Стешка! И Степанида махнула рукой. А вот дочке выбрала наикрасивейшее имя — Виолетта. Но дочка подвела, родилась калекой, хоть и с красивым личиком: аккуратные черты, синие глазищи, длиннющие ресницы, черные бровки вразлет. Но на что все это богатство, коли руки-ноги скрюченные и немощные и не может сама ни встать, ни сесть? И это убожество на всю жизнь, только обуза для матери. И как такую любить? А никак. И нечего к такой привязываться. Лучше отстранить ее, отправить куда подальше и пореже видеть. С глаз долой — из сердца вон.
Меж тем сейчас Виолетта как никогда нуждалась именно в любви и ласке, а не в скороспешных и ни к чему не обязывающих приездах, когда можно демонстративно сунуть дочери какую-нибудь дешевую сладость, кинуть пару-тройку незатейливых фраз и, не дожидаясь реакции, быстренько смотаться из палаты, пока не попросили сделать что-либо существенное: умыть своего ребенка, причесать, переодеть, погулять. Это работа персонала, а Стеша приехала в гости. Брезгливая Стешка ни разу не обмыла дочь с тех пор, как сдала в приют, ни разу не постирала дочкино замызганное белье, хотя другие родичи своих больных чад и мыли и обстирывали, не дожидаясь, когда по приютскому распорядку наступит банный день.
***
Второй муж тоже не задержался, но Стеша особо не горевала. Тем более что год от года она превращалась в цветущую красавицу, пышнотелую, соблазнительную, так и пышущую здоровьем. Только вот в глазах этой красавицы все больше и больше сквозила пустота. Она отрастила до немыслимой длины и красила неимоверно ярким лаком ногти на руках, ходила танцующей походкой, до неприличия виляя задом и кукольно оттопырив ладошки в стороны.
А второй брак и вспоминать не хотелось. Но воспоминания нет-нет, да и всплывали сами собой: и нанесенные обиды, и собственная неправота. С новой родней Стеша не церемонилась. Придя к престарелой свекрови в гости, Стешка прямо от двери, с места в карьер, принималась на повышенных тонах тараторить о семейных проблемах, жаловаться и на жизнь, и на ее сына, не давая свекрови открыть рта, а на все ее попытки спокойно побеседовать по душам отмахивалась и жестом приказывала: помолчи! Когда второй муж уходил от Стешки, он сказал ей, наверное, самое обидное, что можно только сказать женщине:
— Эх, Стеха! Надоела ты мне хуже горькой редьки, а вот сиски твои с собой бы забрал, жаль, что не отстегиваются!
Стешка тогда от злости метнула в него кастрюлю, хорошо, что тот успел захлопнуть за собой дверь. И после таких обидных слов Стеша, будто назло своему бывшему благоверному, стала носить платье с выразительным декольте.
На работе дважды разведенная Стеша жгуче завидовала своей начальнице, но не тому, что та состояла в счастливом браке, а тому, что заканчивала заочный пищевой институт — почему-то это обстоятельство больше всего вызывало в Стешке зависть. Когда начальница начинала с кем-то говорить, Стешка невольно разевала рот, ловя ее правильную, но диковинно непонятную речь. Работала Стеша в людном месте, в столовой при заводе, там интересного и образованного человека сразу заметно, поэтому мужчины с уважением и восхищением смотрели на Стешину начальницу, а после разговора с ней многозначительно перемигивались между собой. Однажды Стеша взяла в руки учебники за десятый класс, в котором не доучилась, но, так ничего не поняв ни в одном из предметов, захлопнула их навсегда.
И Стешка решила привлекать к себе внимание мужчин другим. Она приободрилась после знакомства с видным кавалером, таким же малообразованным, как и она сама, зато заблатненным до мозга костей. После коварного исчезновения «заблатненного» у нее появлялись другие кавалеры, и большим числом, но какие-то незначительные, и имен не упомнишь.
И теперь, приезжая в приют к дочери, в разговор она лихо вставляла блатные малопонятные словечки, рассказывая сотрудницам приюта, с которыми успела подружиться и возвести в ранг близких подруг, о своих небывалых успехах: «Вот вчера работаю, ничего не ведаю, и вдруг ко мне подходит наша¬ бродяга по смене и говорит: Стеш, там опять он приехал и ждет тебя. Ну, меня наши бродяги и отпустили. А знаешь, что он нашим бродягам сказал? А вот что: все равно Стешка будет моей!». И новоявленные подруги — нянечки и санитарки, падкие на любовные откровения, — затаив дыхание, слушали и запоминали, чтобы затем перетереть в бесконечных бабских беседах, на которые тратилось времени куда больше, нежели на уход за больными детьми.
Кое-кого Стешкина хвастливая речь раздражала, и так и подмывало спросить: ты к кому приехала, горе-мамаша, к родной дочке или к нашим теткам-сплетницам? А однажды пожилая воспитательница, послушав Стешкино бахвальство, резко бросила ей в лицо: «Кукушиха!». Даже не «кукушка», а «кукушиха», что куда презрительнее. Но разве кукушиху проймешь упреками?
Не понимала Стешка, не утруждалась понимать, что обкрадывает жизнь своего ребенка, которому по своей неосторожности и так уже навредила: безответственное отношение к беременности, модные узенькие ботиночки на высоченном каблуке, падение на скользкой дороге животом вниз… Может, из-за этого и родилась Виолетта такой. Ведь в этой жизни за все приходится платить, и платить иногда очень дорого. Ведь не зря в Библии написано, что дети будут страдать за грехи родителей, ведь неспроста Бог так изрек — чтобы люди хотя бы боялись за своих детей, внуков, правнуков. Стоит вдуматься в слова из Библии!
***
Но вопреки всем невзгодам и неблагополучной среде беспомощный ребенок выжил. Поразительно — к чему только может приспособиться живой организм!
Летели годы. Девчушка росла, не озлобляясь. Спокойная, дружелюбная. Только во все глаза наблюдала за своими ходячими подругами, когда те приносили с собой в палату бумагу с карандашами и рисовали крючочки, палочки, кто-то выводил буквы. Виолетта смотрела на все это жадно, ей тоже хотелось водить карандашом по бумаге — рисовать и писать. Но ее руки ни в какую не желали этого делать…
Однажды самая близкая ее подружка шутя посоветовала:
— А ты возьми карандаш ногой! — И, засмеявшись, положила Виолетте в постель карандаш и альбомный лист, после чего ушла в игровую комнату.
Виолетта не обиделась и последовала совету. Ухитрилась взять пальцами ног лежащий на простыне карандаш, пяткой поправила альбомный лист и попробовала вывести прямую линию. Но таковой не получилось. Она задумалась и в задумчивости непроизвольно провела карандашом на бумаге короткую черточку — черточка получилось ровной, не кривой! Тогда она прибавила к концу этой черточки еще такую же, потом посклоняла новые черточки вправо-влево и поняла, что так вполне можно рисовать. Она может рисовать! И когда девчонки ввалились в палату на сон-час (так они называли время, отведенное на дневной сон), то подняли восторженный визг:
— Посмотрите, Виолеттка рисует ногой! — И попросили продемонстрировать это ножное умение в их присутствии, что Виолетта с удовольствием исполнила.
На их ликующий ор в палату зашла воспитатель, глянула на лист бумаги, весь изрисованный, на простыню, тоже разрисованную Виолеттой в творческом усердии, и, улыбнувшись, спросила:
— Это ты сама нарисовала?
Виолетта довольно кивнула головой, но потом спохватилась: ведь изругают за испорченную простыню. Однако не только не бранили, но и похвалили: и Виолетту за умение, и подружку за добрый совет.
Потом Виолетту стали сажать поудобнее на постели, подкладывая ей под спину подушки, чтобы лучше видеть нарисованное, а в ноги клали плотный валик, фиксируя на нем листы с картоном. И Виолета рисовала, не замечая теперь, как пролетают дни. Подружки наперебой просили ее нарисовать что-нибудь красивое для них, и она с наслаждением выполняла их просьбы.
***
Дни, недели, месяцы, годы — прошли, пробежали, пронеслись, промелькнули. Виолетта выросла, и рисование стало главным занятием ее жизни и частью ее самой — большей частью. Не будет рисования — закончится и сама Виолетта.
***
Виолетта отложила карандаш и вздохнула, посмотрев на чистый лист, где еще не было ни единой черточки. И вдруг вспомнила свой ночной сон: лицо плачущей мадонны так четко стояло перед ее глазами, что можно сразу и смело выкладывать на бумагу. Виолетта немного помедлила и осторожно начала…
Она неуверенно наносила первые штрихи рисунка… Откуда такая робость? Ведь до сих пор бойко рисовала все: пейзажи, натюрморты, все что угодно! Даже каких-то выдуманных животных, которые появлялись из-под ее карандаша как по взмаху волшебной палочки. Но вот это — то, что ей привиделось ночью, — это было совершенно иное. Все равно что другой, параллельный мир, непохожий на тот, который она рисовала доселе.
— Как же интересно ты рисуешь… — вдруг тихо произнес кто-то за спиной. — Сюжет сама придумала?
Она была так увлечена работой, что даже не услышала, как к изголовью кровати подошел недавно пришедший к ним на работу врач и внимательно наблюдал за ней. Виолетта кивнула головой и задумчиво проговорила, будто оправдываясь:
— Она мне сегодня ночью приснилась…
Они молча смотрели на скорбный лик мадонны, изображенный на листе бумаги. И художник неопытный, и нет школы, и рисунок даже еще и не рисунок, а набросок — но уже ясно виделось по лицу мадонны, кого она оплакивает и что молит людей спасти этот незащищенный мир. Сейчас ее немой мольбе внимали два человека, и каждый размышлял о своем. Но роднили их размышления о скорби и радости Божественного бытия.
Потом они познакомились. Точнее, врач назвал свое имя: Леонид Иванович. Имя Виолетты и всю ее биографию он уже знал — изучил, когда принимал медицинские дела от своего предшественника.
Леонид озабоченно вынул карандаш из уставших пальцев Виолетты и стал бережно, не причиняя боли, разминать ее натруженную ногу.
***
После этого знакомства и благодаря ему рисунки Виолетты вышли из стен приюта — и их увидели не только приютские обитатели и персонал, но и другие люди. Состоялись первые публичные выставки, вдохновившие Виолетту на новые витки творчества, а Леонида на новые хлопоты по показу ее работ маститым художникам и организации помощи в обучении и продвижении. Талант Виолетты получил обработку профессионалов. Виолетта жадно училась рисовальной технике, постигала историю живописи, не сердилась, когда ее поругивали, не обижалась, когда направляли. Леонид не ленился возить Виолетту по вернисажам и мастерским, они завели обширный круг знакомств с людьми искусства. Талант Виолетты креп, шлифовался, засверкал всеми гранями.
Виолетта через свои рисунки призывала людей и радоваться и плакать, просила быть по-настоящему добрыми и обязательно бороться со злом. И даже отваживалась спорить со скептически настроенными людьми, уверяя их, что этот мир, несмотря ни на что, все-таки Божественный. Ее рисунки умоляли людей допустить, чтобы в этом мире всегда жила любовь, дарованная нам Богом.
***
Да, детство не вечно. Виолетта, став взрослой, поменяла детский приют на дом-интернат для инвалидов и престарелых. Вначале ей было трудно без отеческой заботы Леонида, хотя тот, пока был жив, регулярно навещал и всячески старался скрасить ее пребывание в интернате. Но потом его не стало… В Виолеттиной осознанной жизни это было самым тяжелым испытанием. И не только смерть Леонида, но и его последние годы жизни. Если бы умер от болезни, погиб бы в катастрофе или при исполнении, но нет же, ушел совсем глупо: начал пить, не смог завязать, и пошло-поехало… А конец был нелепым — пьяный замерз в сугробе, не дойдя до дома.
Обитатели интерната смотрели на Виолетту как на диковину. Она видела, что многие сходились парами, жили в отдельных комнатах, но потом кто-то расходился. Жизнь в таких заведениях однообразна. Жизнь Виолетты тоже стала бы скучной и монотонной, если бы не ее картины. Только они скрашивали ее существование, редкие выставки не в счет, почти невозможно найти спонсоров.
***
И вот оно — сорокалетие. Нагрянул сороковник, общепризнанный конец бабьего века. А Виолетка даже и любви не познала… Как тут не призадумаешься? Рисуя портрет Леонида по памяти, Виолетта пыталась представить его нынешнего, если бы остался жив, но портрет выходил каким-то незнакомым, чужим…
— Виолетта Николаевна! Вам плохо? — Прорвался сквозь легкую дремоту встревоженный голосок постовой медсестры.
Виолетта открыла глаза: надо же, она снова впала в дрему. Видимо, уже старость подступает, невесело подумала она.
— Виолетта Николаевна, тут к вам корреспондентка из области приехала, хочет с вами поговорить. Пригласить ее?
— Да, конечно, пригласите, — вздохнула Виолетта. Медсестра вышла, и через минуту в комнату влетела молодая женщина и темпераментно заговорила:
— Здравствуйте! Меня зовут Ольга Шах. Виолетта Николаевна, не так давно я случайно попала на выставку местных художников, там было выставлено несколько ваших работ. И одна из них меня просто сразила! Что послужило толчком к написанию этой загадочной картины? Женщина и мужчина невесомо парят над спящим городом, еле видимом в ночной темноте. Меня поразило лицо женщины: почему она так тревожно вглядывается в своего спутника?
— Ей хочется понять, случайный ли он попутчик, или… не всем дается это свыше.
— Что именно? — удивленно вскинула брови Ольга.
— Летать! — не сказала, а тяжко выдохнула Виолетта и добавила трудное для нее слово: — Летать вдвоем.
— Но ведь лица мужчины почти не видно, — уточнила Ольга.
— Поэтому женщина и пытается его разглядеть, — ответила Виолетта.
***
После выхода очерка Ольги о Виолетте, на Виолеттин мобильник пришла смс-ка с незнакомого номера. Открыв послание, она еще больше удивилась.
«Я тот, кто очень давно ждет, чтоб меня тоже кто-то взял с собой полетать. И вообще для меня все художники — это Боги!»
Виолетта подивилась столь странной смс-ке и ответила:
«Я не Бог. Я такой же человек, как и Вы. Я женщина.»
И, не зная почему, вдруг добавила вопрос:
«А вы кто?»
Следующая смс-ка пришла через минуту:
«Меня зовут Геннадий, мне 45 лет. Проживаю с родителями в двухкомнатной квартире. У меня живут семь кошек и одна собака. Был четыре раза женат. Но почему-то все жены уходили, как только разговор заходил о моем зоопарке. Ну вот скажите: причем здесь кошки?» — возмущался Геннадий.
Виолетте трудно было представить в двухкомнатной квартире такое количество этих умных себялюбивых животных. Повадки кошек она хорошо изучила и иногда рисовала этих особ, стараясь подчеркнуть характер каждой хвостатой прелестницы. Она сразу почувствовала, что в жизни этого человека происходит что-то не так. Потом он ей прислал свое фото на мобильник. Ну да, предчувствие ее не обмануло: по виду Геннадий аутист, углубленный в себя человек, нерешительность мешает таким людям выразить себя и свои чувства. И еще ее насторожило то, что он, спустя почти тридцать лет, до сих пор помнит и любит свою школьную любовь. Виолетта тоже верит в такую любовь, в этом нет ничего предосудительного. Но, когда он ей сказал, как его избранница к нему относится: «Я для нее все равно, что игрушка!» — у Виолетты сжалось сердце. А ведь ему даже неведомо, что это означает! — с горечью подумала она.
Они с Геннадием по целому часу висели на телефоне. Сначала у них часто отключали связь, но он снова набирал ее номер. Говорили обо всем, легко и непринужденно. Он заочно познакомил ее со своими кошками, с псом, который сам за ним увязался, и он привез его домой к себе жить. Было такое ощущение, что у Виолетты тоже появился мужчина-солнышко, пусть даже заочный, такое бывает, особенно если ты долгое время находишься в одиночестве. С каким нетерпением она ожидала по вечерам, когда он отработает смену и позвонит ей! Его звонки для нее были не больше, не меньше, а вот именно звонками радости!
Геннадий однажды даже приехал к ней в гости. Вот и свиделись… В его худенькой фигуре сохранилось что-то от мальчика-подростка. Застенчивый мужчина стеснительно присел на табурет, Виолетта с соседкой по комнате угостили его чаем. И вновь проговорили целый час ни о чем, обсуждали, что приходило на ум. А когда начали прощаться, произошло то, что потом подтолкнет Виолетту на глупость. Геннадий засобирался домой, но почему-то никак не мог выйти из комнаты, в нерешительности топтался возле двери. И, вдруг осмелев, сказал:
— Давайте хоть попрощаемся с вами! — И, подойдя к Виолетте, обнял ее, доверчиво уткнувшись в шею.
И Виолетта в этот момент потеряла свою душу, какое-то незнакомое тепло разлилось по телу.
Геннадий уехал, а она будто с ума сошла. И однажды, когда он вечером снова позвонил, решилась на бурное признание:
— Мне ничего не надо от тебя, никаких обязательств, даже твоего ответного чувства не надо! Просто ты для меня самый лучший! Мне без тебя было одиноко на этой земле, в этом мире! Ты мое солнышко!
Она говорила ему о своей любви, а сама будто в пропасть летела.
— Вы из меня прямо икону сделали, — услышала она в ответ на свое признание. — Вы же меня совсем не знаете, а я бываю пьяным.
— Господи! Ну и что, неужели я пьяных никогда не видела? — воскликнула она и невольно вспомнила покойного Леонида. — Геннадий, разве вам никто не говорил, что вы самый лучший мужчина, что вы необыкновенный, один такой, неповторимый, на этой земле.
— Нет, у нас все проще, — конфузливо проговорил он.
Виолетта, зажав душу, выслушала эти слова как приговор. И что теперь? Снова одиночество длиною в целую жизнь? Продолжать телефонный разговор она не стала — попрощалась и отключилась.
«Геннадий, разрешите мне просто быть счастливой! Я не требую от вас ни взаимности, ни выполнения каких-либо обязательств. Просто я тоже хочу побыть счастливой! Вас ведь не урод любит, а женская душа. Мне тоже хочется говорить кому-то теплые ласковые слова.»
Эту смс-ку она отправила полумертвая от страха. Но Геннадий больше не позвонил. Да и вряд ли уже когда позвонит…
Геннадия, видимо, напугало такое признание, исходящее от необычного, на первый взгляд, человека. Наверное, по его мнению, такой вот лежачий больной — неполноценный человек, получеловек — не имеет права на подобные признания. Ведь в здоровых мужчин должны влюбляться и говорить им о любви такие же здоровые женщины, как и он сам. И Геннадий, ошарашенный неожиданным любовным признанием парализованной женщины, вероятно, решил, что у Виолетты не все в порядке с головой. Посему и ретировался, поспешив прекратить всяческие отношения.
Пройдет время, и эта рана затянется на Виолеттином сердечке, возможно, потом она все это будет вспоминать со светлой улыбкой и легкой грустью… И можно представить, что было бы дальше, если бы не ее пылкое признание: они с Геннадием спокойно продолжали бы ни к чему не обязывающее непринужденное общение и разговоры ни о чем, затем, может, созванивались бы пореже, а со временем их мобильные перезвоны и вовсе сошли бы на нет... А далее неумолимое время стерло бы из памяти этот незначительный эпизод, не оставив ни в душах, ни в сердцах никакого следа. Ни к чему не обязывающие звонки и встречи — не больно-то они и нужны…
Но пока боль! Боль! Боль! Как ей сейчас не хватает отеческой поддержки Леонида!
Тогда, после отправки Виолетты на пожизненное пребывание в дом-интернат для престарелых и инвалидов, Леонид женился, но семейная жизнь не задалась, и постоянные ссоры с женой вершили свое черное дело. Вначале он спасался тем, что приезжал к Виолетте и целыми днями пропадал у нее. Но, видя, как небрежно к ней относятся, был вынужден из-за этого при каждом своем посещении устраивать здешнему персоналу разносы, а когда приезжал домой, то приходилось еще и выслушивать ревнивые истерики жены, касающиеся этих поездок. Вот так, незаметно, его потянуло к выпивке. А завершилось все крупным скандалом: медперсонал дознался, что Виолетта не родственница Леониду, и его перестали пускать к ней. Мотивация простая: Виолетта ведь уже взрослая девушка, а вдруг у них с Леонидом случится половая близость! И сотрудники дома-интерната долго еще шептались по углам по этому поводу, видя в подобных отношениях что-то сверхъестественное. А потом так же жарко шептались, узнав про преждевременную гибель Леонида.
Как же жаль, как же горестно, что Леонид спился, и его давно уже нет в живых…
И так не хватает материнского участия! В трудные минуты всегда выручает мама, самый близкий человек. Мама! Мама! Мама! В этом слове спрятана такая мощная сила! Но мама когда-то осознанно сделала предательский шаг и навсегда ушла из Виолеттиной жизни, оставив ее среди чужих людей и недетской горечи. Виолетта давно уже не держит на эту женщину зла, простила, даже по-человечески поняла, и для нее было бы низко как-то и чем-то мстить этой женщине. Но признать ее в прямом смысле этого слова мамой… Как же это сделать, если между Виолеттой и ее мамой Стешей глубокой пропастью лежит целая жизнь. Да, все до гениальности просто — не держать ни на кого зла. Если любить не получается. Это тоже своего рода прощение. Но так нужно мамино плечо и мамины руки! Чтобы прижала, обняла… А этого нет…
Зато осталось творчество. В творчестве ее спасение. И творчество всегда будет с ней и не предаст. И уже неважно, получит ли она широкую известность как художник или нет, найдутся ли когда-нибудь спонсоры, способные раскошелиться на ее раскрутку. Все это неважно. Уже немало людей, которые ценят и любят ее рисунки, просят новых, нетерпеливо ждут их, поддерживают в творческих стремлениях. Ради одного этого стоит жить.
***
Виолетта по детской приютской привычке, когда будили нянечки, всегда просыпается еще засветло. И, лежа в постели и перебирая в голове художественные замыслы, уже безбоязненно ждет, когда к ней в окно вкрадчиво начнет проникать серый рассвет — ведь он несет ей новые творческие порывы, новые встречи, новые победы, поэтому она встречает его без тревоги и с радостью. Она теперь сильная и решительная.
***
К Стеше в окна тоже приходит такой же тихий рассвет, незаметно рассеивая мрак и наполняя ее опустевшие комнаты скудным светом. И все чаще Стешкины глаза в полутьме блуждают по молчаливым углам квартиры, в которую она так и не впустила свою дочь. Все хотела обустроить свое личное счастье, завести нормальную здоровую семью, в которую больная девочка уж никак не вписывалась. Не вышло… Разлетались кавалеры, даже в помыслах не имея желания накрепко связывать свою жизнь со Стешей, красавицей и модницей. Отлетали, не задерживаясь подолгу, несмотря на все ее заботы, ласки и женские ухищрения. А Стеше, даже оставшейся в полном одиночестве, и в голову не приходило, что они с дочкой Виолеттой — это тоже семья. И эту семью можно было вылепить счастливой и любящей.
Стеша состарилась, от былой красоты не осталось и следа. Красивый разрез глаз бесформенно вытянулся и опустился, щеки, подбородок, шея обвисли и изморщинились. Роскошная, когда-то привлекательная фигура превратилась в толстенький кубик. Вместо прежней пышной прически на голове теперь торчали островки жиденьких поседевших волос. А в старческих глазах все чаще и чаще проглядывала злость.
И теперь эта квартира и Стешка все больше и больше напоминают неуютное гнездо с одинокой постаревшей птицей. Неудачливая потрепанная птица… Брошенная… Но поначалу сама бросившая — свое дитя. Кукушиха. А ведь могло же быть совсем иначе…
Тамара Александровна Черемнова, член Союза писателей России
Адрес: 654011 Кемеровская обл., г. Новокузнецк, ул. Олимпийская, 17, Дом инвалидов №2, 1 этаж, 5 комната.
Телефоны: домашний 8(3843)-61-82-43; мобильный 8-905-9107713.
E-mail: tamaracheremnova@gmail.com
Литературные страницы: www.herpes.ru/ws/tche и http://www.cheremnova.ru/