Сон не идёт, как ни стараюсь. Считаю баранов. Их десять тысяч. Сбиваюсь со счёта и начинаю вновь, представляя миллионную отару. Страшно хочется курить. Пальцы немеют, руки дрожат, тело потеет, сердце учащённо бьётся, силясь вырваться из грудной клетки. Сигарета…, только бы она успокоила, утихомирила нервы, погрузила в объятия Морфея. Не курю два дня. Для меня – это подвиг после двух десятилетий никотиновой зависимости. Завтра на работу с синяками под глазами. Что подумает начальник? Одна, всего одна сигарета и конец страданиям. Зарок. Кому я давал его? Самому себе и врачу-кардиологу? Но зарок можно снять. Кто узнает об этом? Никто. Так же, как никто не узнает о моём решении бросить курить. Всего лишь одна сигарету, а завтра опять начнётся битва за жизнь. Битва изнурительная и беспощадная.
Два часа ночи. Сигареты специально не держу в доме. Где же взять одну, одну единственную? Может, всего две – три затяжки вернут меня в нормальное состояние? Кто-то постоянно преследует, идёт по следам, шепча на ухо соблазнительные, сладкие слова: «Сразу не бросают. Это процесс постепенный. Закури, закури, а завтра, с утра, продолжишь борьбу. Пойми, не один ты пробовал победить никотиновую зависимость, не один ты в мире боролся за своё здоровье, и только один процент из ста победил табачного змея. Пойми: только один процент. Неужели ты входишь в него? Закури, и мрачные мысли сразу покинут твоё воспалённое сознание. Ты по-другому взглянешь на окружающий мир, люди покажутся не такими злыми и безразличными к твоим проблемам. Кто сказал, что дым вреден? Врачи? Может быть. А может, не сигареты причина твоей болезни? Закури, а завтра начнёшь день с чистого листа. Закури, закури…дым, дым, клубы дыма, ты утопаешь в них и летишь…».
Ладно, советчик – психолог, уговорил. Надеваю халат и тихо, стараясь не потревожить соседей, выхожу на лестничную клетку. Повезло: этажом выше кто-то курит. Два девичьих голоса. Глубоко вдыхаю живительный дым и на цыпочках поднимаюсь по холодным бетонным ступеням, одновременно прислушиваясь к разговору. Гуляет ветерок – значит, окно открыто. Один голос низкий, подростковый, второй тонкий, почти детский. Низкий голос уверен в своих действиях, поступках, его хозяйка знает, что делает и как живёт. Второй голос, высокий, наоборот, поддакивает, соглашается с низким, лишь иногда вставляя в разговор пару фраз.
- Ты пойми, он любит другую, а с тобой играется, как кот с мышкой. Почти десять лет разницы. Какая у вас перспектива на дальнейшую жизнь?
- Да, да, я это давно поняла.
- Ты боишься?
- Немного.
- Смерть почти мгновенная. Восемнадцатый этаж. Сейчас докурим, возьмёмся за руки и прыгнем. В мои шестнадцать я поняла, что никому не нужна: ни родителям, ни друзьям, ни педагогам, не хочу жить в мире насилия, лжи и предательства. Пусть наш любимый гуляет, а мы будем приходить к нему во снах.
- А мы там встретимся?
- Стопудово встретимся. Верь мне.
- Но ведь оттуда ещё никто не возвратился. Откуда ты знаешь?
- Это прописная истина. Жизнь делится на «до» и «после». В жизни «до» мы лузеры, значит, есть надежда, последняя надежда на «после».
Мгновенно соображаю, что к чему, и быстро принимаю решение. Держась за перила, поднимаюсь на площадку и вдруг оседаю, чувствуя жжение в груди. Неужели конец? Вот так неожиданно, а я пытаюсь спасти юные души от необдуманного поступка. Юная шатенка бросается на помощь, пытаясь удержать меня от падения на бетонные ступени марша:
- Дяденька, что случилось?
Жадно хватаю воздух, медленно продвигаясь в сторону раскрытого окна:
- Сердце..там, дома, лекарство в шкафу…помогите.
Подружка, худощавая блондинка лет четырнадцати, подхватывает с другой стороны:
- Дядечка, не умирайте. Пожалуйста, не умирайте.
Превозмогая боль, пытаюсь идти самостоятельно:
- Ага, значит, вам можно умереть, а мне нет?
В ответ молчание. Во всяком случае, сейчас они не сделают того, что запланировали. Вместе входим в квартиру. Падаю в кресло, как подкошенный:
- Там, в холодильнике, на верхней полке валосердин. Двадцать капель на четверть стакана воды.
Шатенка бросается на кухню:
- Я знаю, бабушка принимает такое лекарство.
Пока девчушка готовит микстуру, подруга кротко сидит на диване, опустив глаза. Совсем ребёнок. Белобрысый, веснушчатый ребёнок, недавно оторванный от мамкиной груди.
- Тебя как зовут-то?
- Настя.
- Школьница?
- Да, в седьмом учусь.
- А родители есть?
- Родители и младший брат.
Наконец, лекарство готово. Выпиваю, надеясь ещё немного пожить. Разглядываю подростков. Самая обычная молодёжь. Ничего необычного, подозрительного. Никаких намёков на суицид. Наконец, Настя решается поднять глаза:
- Может, неотложку вызвать?
То есть, меня увозят, а подруги совершат задуманное. Нет, так не пойдёт:
- Не надо, сейчас отпустит. Побудьте со мной полчасика.
Круглое лицо шатенки растягивается в едва заметной улыбке, а глаза шарят по стенам, рассматривая фотографии:
- Вы воевали?
Заливаюсь краской от стыда, но отвечать надо, иначе не поймут:
- Да, приходилось.
- А воевать страшно?
Вспоминаю монолог шатенки. Странный вопрос, если она так спокойно рассуждает о смерти. Продолжаю беседу в том же духе:
- Как тебя зовут, юное создание?
- Виолетта.
- И, конечно же, у тебя есть родители.
- Есть.
- Ты не подумала о них?
В ответ молчание. Нормальные, ухоженные, модно одетые девочки. Не голодные. Единственно, за что можно зацепиться – это неопределённый, блуждающий взгляд, как будто собираются успеть всё, и в то же время не сделав ничего. Что у них в голове? Виола тянет с ответом и в последний момент решает сменить тему:
- Расскажите что-нибудь о войне. Правда, что говорят по телевизору…
Вопрос не простой и вместе с тем откровенный. Ей, действительно, интересно. Что ж, надо рассказывать, иначе…Выдержав короткую паузу, глубоко вздыхаю, силясь вспомнить хронологию событий десятилетней давности:
- Годовой контракт в одной из восточных стран заканчивался. В мечтах я уже был на гражданке, устраивая уютное гнёздышко для жены и семилетней дочки, поэтому не принял всерьёз командирский приказ о захвате группы диверсантов. Обычные, почти до автоматизма, доведённые действия: БМП до пункта высадки, час по равнине, столько же подъём в горы с полным боекомплектом. Взрыв мины даже не почувствовал. Глухой хлопок с яркой вспышкой. Всё. С этого момента жизнь разделилась, как вы соизволили выразиться, «до» и «после».
Со всей группы выжил один я. Повезло? Если можно нахождение в зиндане назвать везением. Никто из мучителей не знал русского, да и никому это не нужно было. Через день меня вытащили из зловонной ямы и заковали в кандалы. Казалось, время остановилось: никто никуда не спешил, не вёл календарь, не носил часов, не пользовался мобильной связью. Через несколько дней я начал работать, причём мне, как рабу, поручалась самая тяжёлая работа: ухаживать за скотиной, пахать землю и лепить дома из глины. Один раз в день кормили пресными лепёшками.
Глаза Виолы заметно блеснули:
- А как же родственники? Вас разве не искали?
Значит, не зря я решился на откровенность:
- То есть, ты понимаешь, что родные переживают и беспокоятся?
Настя подняла голову:
- Ну, вы совсем считаете нас за детей..
Значит, они решили выпрыгнуть из окна по-взрослому. Интересно, чем прыжок ребёнка отличается от суицида зрелого человека? Во всяком случае, психологический мост удалось выстроить, и это уже радовало.
- Виола, слово «искали» некорректно в связи с трагедией, которая случилась с группой. После двухлетних поисков нас объявили пропавшими без вести, но это только официальная версия, на самом деле родственники искали и делали всё возможное. Нас не было среди умерших, но не было нас и среди живых. Не было трупов, и этот факт обнадёживал наших жён, родителей и детей. Только вера в то, что меня ищут и ждут, вселяла силы жить и надеяться.
Засушливое, знойное лето сменяла ветреная пыльная зима, дни превращались в недели, а месяцы сливались в годы. Я не стригся, не брился, не разговаривал. Выучил сотню слов, чтобы исполнять роль покорного раба. Не знаю, сколько времени прошло, но с меня сняли кандалы и поручили пасти баранов. Наверное, подумали, что я сломался, забыл о родине, семье, забыл, кто я есть и зачем существую. Я не раз поднимался высоко в горы, надеясь на побег, но ничего, кроме бесконечных ледяных скал на сотню миль вокруг, не видел. Больше всего угнетала неизвестность: страна, местность, какое расстояние до ближайшего города. Ничего! Словно, кроме гор и баранов, в мире ничего не существовало, всех всё устраивало и миром правило слепое подчинение силе Всевышнего. Если бы вы знали, сколько раз я пытался покончить жизнь самоубийством. Там, в каменном плену, смерть была бы избавлением от пыток, единственным выходом на волю. Но что единственно останавливало от этого поступка, это факт, что никто не узнает, что я жил, боролся, очень хотел вернуться к родным и надеялся на спасение.
В какой-то момент я перестал бояться и приготовился к побегу, запасшись провизией. И однажды такой день настал: только забрезжил рассвет, я погнал отару, бросил её в низине и к вечеру добрался до соседнего горного хребта. Я знал, что меня хватились и пустились в погоню. Тут, высоко в горах, среди вечных снегов, на площадке я был на воле. Простая одежда не спасала от лютого холода, а костёр разводить было опасно и глупо. Я продрог всю ночь, а с первыми лучами солнца начал спуск со скалы. С годами пальцы стали цепкими, руки мускулистыми, ноги несли меня всё дальше и дальше, с каждой сотней метров отдаляя от мучителей. Через несколько дней скитаний пища закончилась, одежда превратилась в лохмотья, привалы становились всё чаще и продолжительнее. В эти часы я старался не потерять сознание, утоляя жажду растопленным горным снегом. Помогло умение ставить петли на горных баранов: в силки попался хороший самец, который продлил моё существование на несколько дней.
Последняя ночь прошла на высокогорном плато. Я нашёл ненужный хлам, выброшенный любителями гор и решил развести костёр. Резкий перепад температур, острые уступы скал, отсутствие пищи сделали своё дело: я превратил тело в сплошную кровоточащую рану, обессилел и заболел. С трудом разжёг мёрзлые деревяшки, разостлал оставленные туристами куски брезента и лёг на них. Яркие, крупные звёзды освещали моё предсмертное ложе, отражаясь в саване снега и льда. Там далеко, за сотни миллиардов километров есть жизнь, своя жизнь и там тоже живые существа живут и умирают. Тепло огня согрело заледеневшее тело: я незаметно размяк, забылся и уснул. Приснились родители, жена, дочь, друзья и моя берёзовая родина. Будто я вернулся домой, и никто не удивился: родные знали о моём возвращении, а супруга показала на отмеченную в календаре дату и счастливо улыбнулась.
Мне повезло: огонь заметили пограничники, и пришли на помощь. Через несколько недель дипломатических разборок я возвратился домой. Как вы думаете, сколько лет я был в плену?
Девчонки, завороженные рассказом, молчали. Я уже знал, что спас их, спас их души от божьего суда на небесах, поэтому спокойно ушёл в кухню и заварил три чашки кофе. Обжигающий напиток взбодрил, возвращая в лоно мирной жизни:
- Девчонки, уже половина четвёртого, давайте я отвезу вас домой.
Они согласились, хотя и жили недалеко. Может, в машине хотели услышать продолжение истории, а может, зарядиться энергией, согреться лучами жизни. Девчушки добродушно поблагодарили, и, взявшись за руки, побежали к дому. Когда дверь подъезда закрылась, я обратил внимание на сумочку, оставленную впопыхах одной из барышень. Искать ранним утром двух подростков в многоквартирном доме было глупо и нереально. Я открыл сумочку в поисках сотового телефона: косметика, бижутерия, предсмертная записка и сигареты с зажигалкой. Сигареты, вот они. Курить не хотелось. Странно…
