Громко играл оркестр, зал шумел и часто аплодировал, веселые улыбки и смех детворы. Словом все так, как и положено быть на цирковом спектакле.
А какой цирк, если нет клоуна. Конечно же, был и клоун. Только одно его появление уже вызывало смех. Весь какой–то несуразный, растрепанный, растерянный, в огромных башмаках и пестрой одежде, он только одним своим видом вызывал безудержное веселье. Ему достаточно было молча ходить по арене и ничего не делать. Все равно зал заливался смехом. А если он останавливался и начинал пристально вглядываться в ряды зрителей, то смех переходил в громкий хохот. Лицо клоуна начинало морщиться, он быстро–бысто моргал, волосы на голове начинали шевелиться, среди них пробегали искры, а нос особенно заострялся. Казалось, что еще мгновение, и он начнет расти и удлиняться, как у Буратино.
Но это было только началом. Стоило кому–либо из зрителей подарить ему надувной шарик, как клоун начинал сам раздуваться и становился того же цвета, что и воздушный шар.
Держа шарик в руках, он медленно отрывался от земли, как бы паря над ареной. А если шариков было много, то клоун взлетал к самому куполу и там выделывал такие кульбиты, что даже сами неулыбчивые зрители начинали громко смеяться. Было ощущение, будто какая то невидимая сила подбрасывает его и позволяет становиться огромной, ярко раскрашенной птицей. Клоун начинал кружить над залом и дарить шарики. А вместе с шариками, непонятно откуда, у него в руках появлялся то букетик фиалок, то пушистая хризантема, то несколько красивых тюльпанов.
Зрители и не сомневались, что это просто фокусы, ради которых и существует цирк. Конечно же, к клоуну привязана тонкая, невидимая нить, которая и держит его в воздухе. А цветы он заранее спрятал под одеждой. Кто бы поверил, что нити нет, и что цветы появляются ниоткуда. Такое возможно только в сказках, а тут настоящий цирковой спектакль с дрессировщиками, тиграми, лошадьми, фокусниками и акробатами. Даже артисты цирка не верили клоуну и иногда спрашивали, как ему удаются такие фокусы. Лягур, так звали клоуна, объяснял им, что тут нет никаких фокусов, что он и сам не понимает, как ему удается летать. А что касается цветов, то, подлетая к девушке или ребенку, чтобы подарить им букет, он видит не человека, а именно тот цветок, который и оказывается у него в руках.
– Каждый человек похож на какой-то цветок, – пытался объяснить он. – Вот это я и вижу.
Но ему продолжали не верить, и на все его рассказы о полетах и цветах в ответ только раздавался смех.
– Сами подумайте, – продолжал Лягур. – Откуда я могу зимой взять фиалки и ландыши. И сколько цветов можно спрятать под одеждой? Они же все переломаются, когда я кружусь под куполом.
– А может, ты их где-то тайно выращиваешь, – возражал ему Поль. Он сам был фокусником и не верил ни в какие чудеса.
Клоун терпеливо пытался объяснить, что ничего он не выращивает, что все, что он говорит, это сущая правда. Его глаза начинали опять быстро моргать, щеки подрагивали, он становился еще смешнее и забавней.
– Ладно, говорил Поль. – Не хочешь, не рассказывай. Я ведь тоже не раскрываю тайны своих фокусов.
Лягур обижался и уходил в свою гримерную.
Артисты цирка его очень любили и всегда расстраивались, когда видели, как он, опустив плечи, как-то сгорбившись, направлялся к себе.
– Почему мы ему не верим? – начинала возмущаться акробатка. – Может он правду говорит, зачем ему врать? Ведь он летает под самым куполом, не боясь упасть.
Артисты только горестно вздыхали. Всем было как-то неудобно, что они своими вопросами вновь обидели доброго Лягура и только Поль, который считал себя самым великим фокусником, продолжал говорить.
– Я уверен, что он где-то выращивает эти цветы и ловко их прячет под одеждой.
– А как объяснить, что ему удается залетать в самые отдаленные уголки цирка? – возражал дрессировщик собак.
– Тоже фокус! – Восклицал Поль. – Если это все не фокусы, то тогда и я пилой разрезаю живого человека, а потом заново собираю. И у меня ниоткуда пояляются вон те голуби, что сидят в клетке.
Этим спорам не было конца. Но, постепенно, все устали от бесполезных разговоров, да и Лягур стал сторониться артистов, так, что вопросов ему больше и не задавалось. И, если какой - либо новичок все же пытался распросить клоуна, то его отводили в сторону, что-то шептали, и на этом все завершалось.
Цирк постоянно перезжал из одного города в другой. Артисты путешествовали в огромных, ярко раскрашенных повозках, каждую из которых тянула пара крепких мулов. Еще издали было видно, что это едет цирк.
Иногда в деревнях устраивали привал и под открытым небом давали небольшие представления. Обычно Лягур в них не участвовал. Он большую часть пути проводил в одной из повозок, в отгороженном углу, который и служил ему, как-бы, маленькой комнатушкой.
– Он боится покинуть свои цветы, – ворчал Поль. Потому и не выходит оттуда
Но, под укоризненными взглядами труппы, он умолкал, и только губы продолжали шевелиться, показывая, что фокусник еще продолжает возмущаться.
А в это время Лягур сидел с своем углу и вспоминал, дни своего детства.
Он родился в маленькой деревушке, вокруг которой были бескрайние, дремучие леса. С детьми он часто ходил в лес и всегда с восторгом смотрел на высоченные сосны, которые , как ему казалось, своими верхушками упираются в небо и не дают ему упасть на землю. И, даже когда он немного подрос, то не потерял этого ощущения. Он совершенно иначе воспринимал мир. Все вокруг ему казалось загадочным, почти что сказочным. Свеча, которая по вечерам горела, виделась ему не свечой, а девушкой, которая горько плачет, а капли воска, это ее слезинки. Огонь в очаге тоже предсталялся волшебным. Ведь каждый всполох пламени так непохож на другой.
Лягур был уверен, что когда дрова горят, то они постоянно разговаривают друг с другом, прощаются, прежде чем превратятся в пепел, вспоминают те дни, когда они были густыми деревьями в лесу. Он и сам пытался поговорить с пламенем, понять язык горящих головешек.
Родители это замечали и посмеивались:
– Опять Лягур разговаривает с огнем, – переговаривались отец с матерью. – Он часами может смотреть на него.
Однажды, когда мальчугану минуло десять лет, он так же сидел и смотрел на разгорающиеся поленья. И тут он ясно услышал:
– Смотри, как эти дубовые ветки медленно разгораются. Не то, что мы, сосновые. И пламя у них совсем иное. Нет в нем задора и веселья.
Лягур подумал, что это ему послышалось. Видимо отец с матерью разговаривают. Но тут он вспомнил, что отца нет дома, что еще час назад тот пошел помочь соседу поколоть дрова.
А разговор продолжался:
– Может, мы и не так ярко горим, но горим дольше вас. И угли от нас еще до утра будут согревать дом. Это дубовые поленья возражали кускам сосны.
– Какая разница кто ярче горит? – Все равно к утру мы все превратимся в пепел.
– А это кто вмешивается в наш разговор? – Спросили дубовые дрова. И огонь дал яркий всполох.
– Это я, полено из осины – раздался ответ.
– Фи, осина, – возмутилась сосна. – Ты только и умеешь, что дрожать. Так, что тебе лучше помолчать. А мы такие высокие, и зимой и летом зеленые. И сколько на нас шишек.
Раздался смех.
– Зеленые... Это где вы зеленые? Сейчас мы все горим одним пламенем и скоро станем золой. А утром очаг вычистят и нас выбросят за дверь.
– Нет, мы еще будем тлеть, – возмутились дубовые дрова. – И нас не выбросят.
– Выбросят, выбросят, – снова рассмеялось полено осины. – Это в лесу ты был могучим, раскидыстым дубом, а тут такая же деревяшка, как и мы. И нечего тебе и сосне задаваться.
– Ах, так, ну погодите! – И кора сосны ярко вспыхнула. – Сейчас мы вам покажем, кто тут хозяин.
И чем больше между собой спорили поленья, тем жарче разгорался огонь.
– Пойду все расскажу маме, – решил Лягур. Он уже встал, чтобы пойти, но опять присел. – Конечно, никто мне не поверит, что дрова разговаривают, что я был прав, думая, что каждый язычок пламени, это отдельное слово. – И он решил никому никогда не рассказывать, что стал понимать язык огня.