Сергей Афанасьевич приехал несколько минут назад. Сумка, с которой он путешествовал, еще стояла на полу в прихожей, не разобранной. Сам он, вместе с Марией находился в кухне.
– Новостей накопилось, – Мария вздохнула.
– По Иванчуку?
– По нему тоже и, конечно, больше всего.
– Ну, рассказывай!
– Прихожу я к старикам в воскресенье. Сидят оба расстроенные. Ну, я там, чего да что? Показывают мне статью. Читаю. А они кипятятся! Мол, как можно так написать? Книгу, мол, Сухотин и не читал, сразу, мол, заметно! Дед – тот вовсе порывался позвонить в редакцию и все такое.
– И как, позвонил?
– Позвонил. – Мария скривилась, – Ему редактор, или кто там, ответил, что никаких опровержений публиковать не будет. Пусть, мол, на него жалуются.
– Так и сказал?
– Да, прямо так и сказал, и хамски бросил трубку! Короче сказать, – вздохнула Мария, – жалко было на стариков смотреть!
– А Иванчук?
– Его не было, – как–то отстраненно ответила Мария, видимо переживая за своих стариков, – пропал совсем.
– Как пропал?
– Дело в том, – ответила Мария, сосредоточившись, – что старики оказываются, имеют номер его телефона. И я слыхала, как они ему звонили. Но жена Иванчука все время отвечала, что–то невразумительное. И хотя они, оказывается, и жену Иванчука знают, все равно ничего узнать не смогли.
– И это все? Немного, чего уж там. А говорила, что новостей – ворох! – недовольно сказал Сергей Афанасьевич.
– А что – мало? Да и не все еще. Понимаешь, во всех этих разговорах с его, Иванчука, женой, я стала догадываться, что что–то не то. Проскользнуло, например, что Иванчук, вроде как чем–то болен. Не уверена, но, кажется, сердце, и за него все волнуются.
– А он сам знает?
– Похоже, что так.
– Тоже говорили?
– Прямо не говорили, но что–то мне подсказало, что знает.
– Знаешь, Марго, я вот тебя слушаю, и мне начинает казаться, что твои старики тебя опасаются, – задумчиво произнес Сергей Афанасьевич.
– Ты думаешь? – встревожено спросила Мария, – мне иногда тоже так кажется.
– Иногда?
– Да, потому, что они, мои старики, то вовсе избегают разговора, то вдруг начинают сами обо всем говорить.
– Как это? – удивленно поинтересовался Сергей Афанасьевич.
– Наверное, увлекаются и забывают, что то или другое, решили не рассказывать. Но знаешь, в разговоре, то да се, и проговариваются.
– И что еще говорили? Ты, случайно, телефон Иванчука не достала?
– Телефон – нет, но раз есть – достану, – пообещала Мария, – тут другое.
– Что именно?
– Мне показалось, что что–то не вяжется у Иванчука с выпуском.
– Ты думаешь, что Валька нашла типографию? – быстро спросил Сергей Афанасьевич.
– Не знаю. Она не скажет.
– А почему ты так подумала?
– Видишь ли, – задумчиво ответила Мария, – в разговоре с женой Иванчука, как я слышала, пошел разговор об этих книгах. Ну, там и были такие слова, – Марго заговорила, подражая кому–то, – «Как? И ничего нельзя сделать? А, может, еще получится? Так что делать? О, Боже», ну, и так далее.
– Да, действительно интересно, – тоже задумчиво произнес Сергей Афанасьевич, – а что Сухотин говорит?
Мария раздраженно отмахнулась:
– Ничего! Я, мол, ничего не знаю, меня не волнует и прочее.
– Ну, в своем стиле. «Моя хата с краю», это знакомо, – засмеялся Сергей Афанасьевич, – Надо было с Валькой говорить.
– Да найдешь ее, как же! Какая–то, вроде, срочная поездка у нее, как специально. Не знаю, может, уже и дома. Вчера утром, я знаю, ее еще не было.
– Точно знаешь?
– Да кто их поймет? Может, опять закрылись дома.
– Верно! Потому и делает вид, что уехала. Я сейчас позвоню.
– Звони, звони. Тебе, может, и ответят, – Мария принялась говорить кофе.
Сергей Афанасьевич набрал номер телефона. Послушал и вдруг сделал Марии знак рукой.
– Валя? Добрый день! Да, приехал. Да, нормально. Как у вас? Все в порядке? Бог дома? А, ну, хорошо. Перезвоню домой, – он положил трубку и сказал Марии, – я звонил на мобильный. Похоже, что так и есть. Никуда она не уезжала. Ну, сейчас узнаем, – он набрал новый номер.
– Алло! Борис? Доброе утро. Да, все прекрасно. Да, сделал. Прямо к дому подвезли. Нет, все хорошо. Как у вас? Порядок? У меня тут такой вопрос: есть ли новости по Иванчуку? Нет? И Валя ничего не знает? Да, понимаю, понимаю: знала бы Валя, знал бы ты. У нас? Да тоже ничего конкретного. Вот только что–то Марго узнала, что у Иванчука какие–то и, похоже, серьезные проблемы с выходом книг. Откуда? Да от своих родственников. Что? Нет, я как раз и хотел узнать у тебя или Валентины. Не в курсе? Так, понятно. Да, зайду к Яничеву, возьму статейку. Да, буду, – он положил трубку.
– Ну, что? – спросила Мария.
– Нет, похоже, ты права. Им ничего не известно, – сказал Сергей Афанасьевич, – сколько сейчас времени? – он взглянул на часы, – так, одиннадцать. Ты сегодня не звонила своим старикам?
– Нет, а что?
– Так позвони. Ну, там, мол, беспокоишься о них, как здоровье… Повод есть позвонить.
– Хорошо, – Мария подошла к телефону. Сергей Афанасьевич уступил ей место, сам сел за стол. Мария набрала номер.
– Алло! Доброе утро. Это я. Как здоровье? Что? Не может быть! Так, так. И где он? – Мария уже не говорила, а только слушала. По ее виду Сергей Афанасьевич понял, что что–то произошло, – Да, да, – наконец, сказала Мария, – может, я чем могу помочь? Нет–нет, располагайте мною. Да, – вновь наступила тишина. Мария напряженно слушала, а Сергей Афанасьевич тоже не шевелился. Наконец, Мария заговорила: – Да, это ужасно. Может все–таки приехать? Да. Но если что, сразу звоните. Хорошо, я позже перезвоню. Да, да, но постарайтесь не волноваться, себя берегите. Да. До встречи, – Мария положила трубку на рычаг, повернулась и, отвечая на вопросительный взгляд Сергея Афанасьевича, коротко сказала: – У Иванчука инфаркт!
Сергей Афанасьевич явно опешил. Мария шагнула к столу и уселась напротив мужа. Она тоже не знала, что сказать. Наконец, Сергей Афанасьевич прервал молчание:
– Это точно?
– Откуда я знаю? – с раздражением в голосе, ответила Мария, – Старики сказали, что отвезли его в больницу. Сейчас пытаются сами выяснить, что и как. Они уверены, что инфаркт. Старики, – пояснила она.
– Понятно. Второй случай за неделю, – вдруг сказал Сергей Афанасьевич задумчиво.
– А, – злобно отозвалась Мария, – сколько уж этих случаев! – Она решительно встала, открыла холодильник и, достав оттуда початую бутылку коньяка, поставила ее на стол. Потом порылась в шкафчике на стене и вытащила плитку шоколада. Достала оттуда же, из шкафчика, рюмки. Сергей Афанасьевич молча наблюдал за ее действиями. Наконец, Мария прервала молчание: – Разливай, – сказала она и добавила: – тошно все!
Сергей Афанасьевич осторожно пожал плечами и разлил коньяк.
Выпили молча, не чокаясь. Только положив в рот кусочек шоколада, Мария жестом указала Сергею Афанасьевичу на рюмки. Тот снова налил. Выпили. Опять помолчали. Мария вдруг спросила:
– Ну, что скажешь?
Сергей Афанасьевич ждал этот вопрос. «А что сказать?» – мелькнуло у него в голове, и он точно так и ответил: вопросом на вопрос:
– А что сказать?
Мария сама наполнила рюмки. В голове у нее мелькали сцены из последней встречи с Сухотиным. Она словно увидела себя со стороны. Мария затрясла головой и еще выпила, забыв о Сергее Афанасьевиче. Тот молчал. Мария вдруг словно проснулась и увидела его.
– Ты что? – и кивнула, указывая на рюмку.
– А, ну да, – и Сергей Афанасьевич выпил.
– Стариков жалко, – сказала Мария.
– А они при чем? – Попытался что–то вставить Сергей Афанасьевич.
– При том! Они в этом Иванчуке души не чают! И, верно, есть за что! Видел бы ты их! Эх, все противно! – на Марию, похоже, начинал действовать коньяк. Она оборвала сама себя, – молчи о них, давай выпьем!
Она подняла бутылку, глянула сколько коньяка еще в ней осталось и, ничего не произнеся, поставила вновь на стол. Сергей Афанасьевич взял бутылку и наполнил рюмки. Мария, все также молча, встала, открыла холодильник и достала из него еще бутылку. Встретив вопросительный взгляд Сергея Афанасьевича, вдруг, с какой–то необъяснимой ненавистью сказала:
– Хочу напиться!
Сергей Афанасьевич опять промолчал. Он уже по опыту знал, что лучше сейчас ничего Марии не говорить. Так иногда, очень редко, но бывало. Лучше делать, как она хочет.
Выпили еще. Мария вдруг заговорила, причем, как машинально отметил Сергей Афанасьевич, совершенно спокойно.
– Не понимаю. Неужели, действительно, только так и можно?
«Это о Сухотине», – понял Сергей Афанасьевич. Вслух сказал:
– А что делать? Жизнь такая.
– Это мы такие, – произнесла Мария как–то устало, – да что говорить. Стариков вот жалко, – вдруг добавила она.
– Ну, может, обойдется, – не знал, что сказать, Сергей Афанасьевич.
– Да не обойдется, – махнула рукой Мария, – похоже на то, что старики потеряли остатки веры в людей. А это, – она, вдруг, взглянула прямо в глаза Сергею Афанасьевичу, – знаешь ли – горько. И, самое главное, горько это осознать!
Зазвонил телефон.
– Не бери трубку! – тотчас сказала Мария, – нас нет дома!
Сделавший было попытку стать, Сергей Афанасьевич опустился на табуретку. Молчали, ждали, когда перестанет трещать звонок.
«Шесть», – почему–то посчитал звонки Сергей Афанасьевич, и когда наступила тишина, спросил у Марии:
– Выпьем?
Та кивнула, о чем–то напряженно думая. Сергей Афанасьевич разлил коньяк.
– Ты о чем думаешь? – осторожно спросил он.
Мария, словно голос Сергея Афанасьевича прервал ее на самом интересном месте, поморщилась, ничего не ответила, взяла рюмку и тут, вдруг сказала:
– Давай выпьем за то, чтоб все подохли!
– Кто все? – не понял Сергей Афанасьевич.
– Все! – упрямо повторила Мария, и какой–то дикий огонек блеснул в ее глазах.
Сергею Афанасьевичу не оставалось ничего, кроме как подчиниться ее желанию, то есть промолчать в ответ. Выпили, помолчали.
Вдруг Мария протянула руку, взяла бутылку и поставила ее под стол. Сергей Афанасьевич удивленно поднял на нее глаза.
– Хватит, – коротко ответила Мария на его немой вопрос.
Наступило долгое молчание. Его прервала Мария:
– Статья у Яничева еще?
– Да, сегодня–завтра возьму.
Мария согласно кивнула головой и сказала:
– Она не должна выйти!
– Кто? – как–то сразу не сообразил Сергей Афанасьевич.
– Статья Яничева, – в упор глянула Мария.
Сергей Афанасьевич растерялся и не нашел, что ответить. «А что сказать, – замелькало у него в голове, – она сразу своих стариков приплетет».
– Ну, может, позже, – осторожно вымолвил он.
– Может, – словно эхо, отозвалась Мария и добавила: – а, может, ты вообще о ней забудешь?
– Мне что? Сухотин не забудет.
В кухне опять наступило долгое молчание. Мария неожиданно нагнулась и вытащила бутылку из–под стола, водрузила ее на прежнее место и неописуемо безнадежным жестом указала Сергею Афанасьевичу: «Наливай». Однако, когда он налил, она не стала пить, а вдруг сказала:
– Вот не могу избавиться от мысли, что действительно что–то стоящее этот Иванчук написал.
– Ну, что ты опять заговорила: «Стоящее, не стоящее». Не все ли равно? Сама знаешь: никто читать не будет, – как можно более безразличным тоном, произнес Сергей Афанасьевич, надеясь отвлечь Марию. Но, к сожалению, достиг противоположного эффекта.
Мария посмотрела на Сергея Афанасьевича совершенно трезвыми, как он с удивлением отметил, глазами и сказала:
– Тогда зачем весь сыр–бор? До больницы, а, может, и до смерти уже?
– Ну, Марго, пойми простую истину, – заговорил Сергей Афанасьевич, решив, вдруг, что сможет объяснить, как он понимал, очевидное: – дело не в книге или Иванчуке. Мог бы Иванчук, что–то сделать, будь уверена, сделал бы! Дело в том, что изначально никто не может дотянуться до уровня великого Бориса. А до Бориса был другой «Борис», которого и съел в свое время этот. Но теперь, став великим, Сухотин и не хочет повторить путь своего предшественника! Он–то хорошо знает, как это делается! Потому и следит за каждым человеком, за каждой книгой! А тут, понимаешь ли, неизвестная фамилия, неизвестная книга, которую уже расхваливают. Свои–то книги ему самому расхваливать нужно. Да прихлебателям. А тут, совсем не по его! Одно это насторожит хоть кого!
– И тебя? – вдруг прервала его Мария.
– Ну, меня, – усмехнулся Сергей Афанасьевич, – меня не насторожит! Я уже стольких повидал! И где они? Кто в Москве, кто в Америке, кто вообще черт знает где! А мне куда ехать? Кому я нужен? И вот, приходится держаться сильного.
– Да, понимаю, – как–то вяло ответила Мария.
– Сама посмотри, – Сергей Афанасьевич заговорил с большим воодушевлением: – кому надо на рожон лезть, пусть лезет! Нам–то, какая выгода?
– Слушай, я тебя прошу, – Мария опять взглянула в глаза Сергея Афанасьевича и вновь он удивился тому, что она совершенно трезва, – сделай так, чтоб статья этого подонка Яничева не вышла.
– Ну, – пожал плечами Сергей Афанасьевич, – если удастся, – пожалуйста. Мне–то все равно. Мне, что Иванчук, что Яничев – все равно. Такая у меня работа…
Мария вдруг усмехнулась. В ее глазах, как показалось Сергею Афанасьевичу, проскользнула то ли насмешка, то ли пренебрежение. Однако она сказала вдруг, примирительным тоном:
– Ну, попытайся, все–таки. Да, разбери сам свои вещи. Пойду, лягу, а то совсем напилась, – она кивнула на нетронутую рюмку, – да и ты, приляг с дороги. Успеешь по делам, – Мария встала, и уже открыв ее, велела: – телефон выключи. Нас нет дома.
В это самое время Сволин звонил Сухотину. Он только что расстался с Ниной Касиновской, подбросив ее на своей машине к издательству «Принт–бакалавр». Когда она вышла из машины, и, отойдя на несколько шагов, обернулась и, помахав на прощание рукой, скрылась в грязном подъезде, где и располагалось издательство, он набрал номер на мобильном телефоне.
– Алло! Борис Борисович? Это Виктор. Я только что виделся с Касиновской. Да. Она говорит, что Иванчук попал в больницу. Откуда знает? Не говорит, вернее, говорит, что ей позвонил какой–то, по ее словам «любочка», из управления здравоохранения. В какой больнице – не знает. Это, мол, был вызов «скорой». Да черт ее знает, что она знает! Что? Нет, судя по всему, тут верно. Иванчук книгу свою подарил врачу «скорой помощи». Иванчук, как вы и думали, скорее всего – псевдоним. Настоящая фамилия? Не знаю пока. И она не знает. Надо найти этого врача. Что? В книге вызовов? А, понял. Сейчас поеду в «скорую». Узнаю. Да. Все.
Положив трубку, Сухотин сказал Валентине:
– Иванчук в больнице.
– Так, – ответила Валентина, – а в какой?
– Неизвестно. «Скорая» у него была.
– А кто сказал?
– Нинка Касиновская.
– А, что, больше ничего Виктор не узнал? – поинтересовалась Валентина, – ну, например, адрес Иванчука?
– Нет, не знает. Но он сейчас поехал в «скорую». Там, в книге регистрации вызовов, узнает. Обзвонит врачей, что дежурили, попробует найти того, кто получил книгу Иванчука в подарок.
– А, ну верно, – ответила Валентина, – будем ждать.
Они сидели на кухне. Молчание затянулось. Наконец, Валентина произнесла:
– Я уже отдала корректору все, что есть. Долго тебе еще?
– Нет, к концу недели закончу.
– Так, – сказала Валентина, туда–сюда две–три недели. А ну–ка, дай, я позвоню на телевидение.
Она встала, прошла в комнату и вернулась вскоре, держа в руках блокнот с телефонными номерами. Перелистала несколько страниц.
– Вот, – она принялась набирать номер. – Алло! Михаила Александровича можно? Это Валентина Сухотина. Да. А, здравствуйте, здравствуйте, дорогой. Как дела? Ну–ну, не жалуйтесь! Да, я вот, по поводу книги мужа. Почему? Ну, стесняется, говорит, что неудобно. Я? Ну, я так не считаю. Да–да, все на моих глазах! Книга – шедевр! Да, уж кому–кому, а мне дорого она стала. О чем? Об апостоле Павле. Еще бы не интересно! Я, честное слово, в церковь даже чаще обычного стала ходить. Вот–вот, духовность и еще раз духовность! Это вы тонко подметили. Да, как ни крути, а пришло время ценностей. Так когда? Книга? Недели через две–три. Что? Нет–нет, сейчас именно в самый раз! Да, согласен будет, это уж я беру на себя. Да, хорошо. Я с ним решу. Так, записываю. На четверг. Да. В десять! Ну, спасибо, спасибо, за нами не пропадет. Да. До встречи, – она положила трубку.
– Передачу с тобой будут записывать в четверг в десять. Годится? – обратилась она к мужу, улыбаясь.
– Пойдет, – Борис Борисович улыбнулся, – ну, раз начала – надо еще два–три канала подключить. Хотя, – он на секунду наморщил лоб, – Витьке Пущику я сам позвоню. Он мне кое–что должен.
– Что?
– Да за заметку об его программе должен рассчитаться. Вот и рассчитается!
Валентина кивнула.
– Пойдет. Ну, там еще вспомним кого. Еще статью, пожалуй, давай.
– Приготовлю, – Борис Борисович посмотрел на телефон, – что там Виктор копается?
– Да позвонит! Ты вот, лучше думай, как бы устроить премию.
– Какую?
– Ну, я знаю? Позвони там, кому.
– Потом, – Борис Борисович вздохнул, – нужно все равно, чтоб книга вышла.
– О, придумала, – оживилась Валентина, – какое там у нас есть литературное объединение, что к Союзу поближе?
– Ну, есть такое.
– Так пусть они и организуют премию. Ну, там, к примеру, Куприна или, на худой конец – Бунина.
– А что? – оживился Борис Борисович, – это идея, премия имени Куприна. Звучит!
– Вот–вот, – подхватила Валентина, – да не откладывай, а звони прямо сейчас.
Борис Борисович полистал тетрадь с номерами телефонов, что принесла Валентина, и набрал номер.
– Андрей? Да, я. Слушай, тут у меня мысль появилась. Нужно, чтобы твое литобъединение премию организовало. Да. За роман какой–нибудь. Ну, вот, к примеру, который сейчас у кого из наших выйдет. У кого? Ну, вот Ребров книгу выпустил. Ерунда? Ну, конечно, но дело не в этой именно книге. Может, кто другой выпускает, я, например, не знаю. Пусть будет. Да. В Союзе проведем, как классную инициативу. И как раз, с помпой, и вручим первому же роману, что выйдет. А, вот, вспомнил: Бартоков что–то говорил, что месяца через два–три собирается что–то выпускать. Вот–вот, надо старика поддержать. Я? Я не успею. Куда там! Тема, сам понимать должен, какая. Разве что, через полгода. Да, так и пиши – «За лучший роман». Да, первый, кто выпустит, тот и получит. Все честно! Имени кого? Давай, Куприна. Нравится? И я, вот, думаю, что хорошо. Нет, только в голову пришло. Да, да, завтра подпишу. И сразу ставь объявление об этом в газете. Ну, давай. Пока.
– Прекрасно, – с удовлетворением сказала Валентина, – а как книга выйдет, так еще и Сергей Васильевич что–то подкинет.
– Да, он молодец. За ним не пропадет! – засмеялся Борис Борисович.
– Кроме него, нужно тут побольше собрать, – добавила Валентина.
Зазвонил телефон. Сухотин взял трубку.
– Да, я. Ну, точно? – он долго слушал молча, только хмурился. Наконец, недовольно буркнул в трубку:
– А, вот оно что. Жаль. Но ты точно проверил, а не врет этот, как его, Серебров? Точно не он? Ну, хорошо, все равно спасибо. Да, звони, – он положил трубку и повернулся к Валентине.
– Это Виктор. Там у него не вышло. Взял адреса и дома, и больницы. Поехал домой. Там жена объяснила, что книгу ее муж подарил просто так, он не автор и автора не знает.
– А какая это книга? – спросила Валентина.
– Что была у нас, потом Сергей забрал для Яничева, – махнул рукою Сухотин, – так вот, – продолжил он, – этот Серебров, так его зовут, сам, вроде, историк. И, оказывается, очень высокого мнения об этой книге Иванчука. А когда стал хватать инфаркт – подарил вдруг врачу.
– И все? – разочарованно спросила Валентина.
– Все. Ну, там, Виктор все–таки поехал еще и в больницу. Видел даже Сереброва. У него оказался не инфаркт, а предынфарктное состояние. Спрашивал. Все подтвердилось.
– Да, неудача, – вздохнула Валентина.
– А! – раздраженно сказал Борис Борисович, – это все Нинка Касиновская! Сбила только. Да черт с ними всеми!
А Мария вновь уселась читать:
Савл вздохнул и огляделся. Дорога петляла среди холмов, которые были сплошь усыпаны цветами. За одним из холмов вдруг открылась даль, и Савл увидел, мерцающий на горизонте отблеск снегов, покрывавших вершину горы Хермон. Но долго любоваться этим зрелищем не пришлось. Дорога опять повернула, и очередной холм скрыл от глаз чудесный вид.
Савлу ничего не оставалось делать, как вновь погрузиться в размышления. На этот раз он вдруг подумал, что назаряне, наверное, привлекательны тем, что исповедуют свою веру все более открыто, и широкий доступ к ним в секту очень способствует увеличению их численности. «Да, – вспомнил он, – вот их проповедник, как и Стефан, как его, – наморщил он на мгновение лоб, – а, Николай Антиохиец, – обращен из язычников! Но прозелит ли он? В Талмуде говорится, – стал вспоминать Савл, – что если язычник желал сделаться прозелитом, то у него спрашивали о причинах этого желания, причем, говорили ему, что Израиль теперь находится в бедствии, преследуется и поражается всеми родами страданий. Если он отвечал, что знает это и не достоин, принять участие в их страданиях, то его допускают, но в то же время говорят ему о «легких» и «тяжелых» постановлениях для того, что бы предостеречь его вовремя от этого шага. Как сказал один раввин, – вспомнил Савл, – «прозелиты так вредны Израилю, как короста». Да, – вспоминал дальше Савл, – будущему прозелиту сообщаются правила касательно очищения, десятин, наказаний, налагаемых за каждое преступление закона, и отдельно говорят, что отныне, если прозелит осквернит субботу, он подлежит смерти через побиение камнями. Если он подчиняется всему этому, то его обрезывают и даже обрезывают во второй раз, если была допущена какая нибудь небрежность при первом исполнении этого обряда. После, он без замедления погружается в воду крещения и двое «учеников мудрых» стоят рядом, повторяя некоторые из «легких» и «тяжелых» постановлений. И все это ни к чему не приводит, – вздохнул Савл, – язычники, обыкновенно сосредотачивают свое внимание на простых, преходящих иудейских обрядах, а не на вечных началах, открытых им Богом. Да что говорить, – подумал Савл, – некоторые становятся прозелитами, только чтобы избежать военной службы, другие становятся прозелитами–шехемитами, то есть делаются прозелитами с целью жениться на богатых иудеянках. А вот некоторые стали «львами прозелитами», то есть из боязни. Но вот, Николай Антиохиец? Ясно, что этот, как раз и оказался в секте назареян именно потому, что верит в их Мессию и не только поверил сам, а даже был выбран среди лучших для распространения веры! Может, в этом сила назареян? – вдруг мелькнула мысль у Савла, – да, и в этом тоже, – ответил он сам себе. Он вновь тяжело вздохнул и посмотрел по сторонам.
Все то же. Маленький отряд, кто–то с кем–то говорит, но тихо, из–за почтения к нему, посланцу синедриона. Иначе и не могло быть.
Со своими спутниками он тоже не мог разговаривать; они просто были назначены ему для исполнения его приказаний. Савл вдруг вспомнил Тарс, счастливое время детства. Беседы с самыми простыми людьми, что бок о бок с ним плели длинные веревки из козьей шерсти.
Люди, что его тогда окружали, были невежественны, но как чисты сердцем и разумом! Только сейчас Савл вдруг ощутил, как открыты сердца тех, кто верил собеседнику! Он еще раз окинул взглядом отряд, сопровождавший его.
Какой разительный контраст, между тем, что было в детстве и сейчас! С ним ехали простые служители синедриона, сторожа храма. Для жителей Тарса – ученые, а для него – невежественные левиты, которые в отличие от его давних собеседников, могли бессмысленно повторять заученные фразы, не понимая и не вдумываясь в их смысл. Все дело их состоит сейчас в том, чтобы на возвратном пути конвоировать партию назарян. Савлу стало тоскливо – нет с ним никого, кто бы мог развеять его невеселые мысли.
Он вспомнил своего равви – Гамалиила. «Да, – подумал Савл, – вот человек, который учил только высшей мудрости. Но жизнь человеческая, все–таки не может подчиняться мыслям мудреца. Скорее, мудрец берет свои мысли от народа. Да, это так, – думал Савл, – но тогда секта назареян, как раз и выдвинула мудрецов из своей среды. Того же Стефана, к примеру. А я? Я получил знания от одного человека – Гамалиила. Странно, – подумал Савл и даже поежился, вдруг почувствовав, непонятно отчего озноб, – что–то не то я думаю. Знания наши от Бога! Но почему тогда, люди не хотят этих знаний и все время ищут лазейки, чтоб то ли не исполнять обряды, то ли, только для видимости исполнять их? Но, – вдруг сам себе возразил Савл, – не углубляем ли мы пропасть законами? Не стали ли мы отличаться большим законничеством, чем сам закон? Вот мы стали растягивать субботу в маленькую субботу, состоящую из одного часа до настоящей субботы и одного часа после нее. О, только ли это? – вздохнул Савл, – ну, хорошо, запрещено есть свиное мясо, но зачем избегать имени животного вообще и называть свинью не свиньей, а дабар ахер – некая вещь? От этого свинья не изменится, и раз Бог дал ей имя, то мы, основываясь на «ограде закона» – заставляем народ изменять то, что сделал Бог! И таких образчиков «ограды закона» не сосчитать, – вновь, в который раз, тяжело вздохнул Савл, – Но народ, пока его не заставишь теми же законами исполнять правила, не поймет, почему он не только не должен иметь в своих домах квасной хлеб во время пасхи, но и удерживаться даже от употребления этого самого слова!»
Савл даже мотнул головой, стараясь отогнать от себя неприятные мысли и стал размышлять о цели своего путешествия, о Дамаске и о том, к кому его отправил с рекомендациями Феофил, первосвященник иудейский – об правителе Дамаска, Арете, эмире Аравии.
Арета, как знал Савл, был тесть Ирода Антипы. Но с того времени, когда Ирод начал связь одновременно и прелюбодейную и гнусную, с Иродианой, женой его брата Филиппа, Арета сделался яростным врагом четверовластника Галилеи. Вражда их окончилась битвой, в которой Арета одержал блестящую победу. Антипа же обратился с жалобой к императору Тиверию, который послал Вителлия для наказания дерзкого эмира, осмелившегося разбить союзника Рима.
Но когда Вителлий прибыл в Иерусалим, то за ним пришло известие о смерти Тиверия. «Да, – усмехнулся Савл, – смерть римского императора так часто влекла за собою столь огромную перемену в политике, что неудивительно, что Вителлий просто не осмелился возобновить войну. Вместо этого Вителлий, после пышного приема в Иерусалиме, решил умиротворить иудеев, которые были обижены и раздражены жестокостями прокуратора Понтия Пилата, и для этого восстановил иудеям право хранения первосвященнического одеяния, которое со времени Ирода Великого содержалось в башне Антония. Арета, в свою очередь не решился захватить Дамаск, боясь Вителлия, поскольку тот был сильным легатом, да и императорский Рим не терпел даже попыток возмущения провинций. Ареда действовал умно – используя то, что новый император Рима Гай сразу полюбил распределять царства между своими любимцами, сумел через фаворита императора Агриппу, внушить недовольство Антипой и получить Дамаск, который принадлежал Навуфеевой династии. Арета, конечно же, был не одинок в получении милости императора Гая, – подумал Савл, – Так получил Итурею Согейм, Малую Армению – Котис, часть Оракии – Реметалк, Понтий и другие места – Полемон второй. Первосвященник Феофил, скорее всего, обласканный Вителлием, немало посодействовал своему другу Арете во всем этом. Как много зависит человеческих судеб от того, кто сумеет понравиться императору Рима, – опять тяжело вздохнул Савл, – а что остается? Эсфирь! – вдруг молнией мелькнула мысль. – Вот что остается и не только мне – всем! Не властен император Рима над чувствами! И я, вот, что могу, делаю ради жизни Эсфирь!»
Савл начал читать молитвы. И чем больше их читал, тем ему становилось легче на душе. Ему казалось, что его молитвы возносятся к Богу и Эсфирь будет спасена! И не прерываясь, Савл читал молитвы до тех пор, покуда отряд не остановился на отдых. Только некоторая суматоха в связи с этим, отвлекла его, на время, от молитв.
И вновь дорога, но теперь уже стало заметно, как приблизилась гора Хермон. Снег на ее вершине представлялся Савлу белоснежным венцом.
Окрестности Генисаретского озера привлекли внимание Савла. Он вспомнил, что наразеяне почти все упоминали, что их равви именно на берегу этого, Галилейского моря, призвал своих первых учеников.
Все это было Савлу известно, но почему–то, он вдруг представил себе, что тут ходил именно равви назарян. «Если верить слухам, – думал Савл, – его сопровождали толпы людей. Но откуда могло здесь, взяться много людей?»
Эта мысль его увлекла и, когда неподалеку от дороги он заметил небольшое стадо коз, он, жестом остановив своих спутников, один направился к пастуху.
Пастухом оказался средних лет иудей, который с должным почтением приветствовал неизвестного ему господина.
– Как твое имя? – спросил Савл.
– Варнава, – ответил тот.
«Интересно, – подумал Савл, – так зовут одного из апостолов назарян». Вслух спросил:
– Что ты знаешь о чудесах, что бывают тут?
– Чудеса? – удивился тот, – не знаю.
– Ну, – несколько лет назад, тут, говорят, бродил какой–то человек и за ним ходили толпы народа. Было так?
– А! – заулыбался Варнава, – Так было. Жаль, что он вскоре ушел.
– А ты сам его видел? – допытывался Савл.
– Видел, – кивнул Варнава, – но что говорил, не слыхал.
– А где ты его видел?
– Тут, и не раз.
– А он с тобой говорил?
– Да, ласковый такой, говорил, что я счастливый человек.
– И все? – удивился Савл.
– Все. Воды вот, попить, как–то просил.
– А что народу говорил, откуда знаешь?
– Многие рассказывали. Только трудно понять. Мне он только сказал, что я счастливый человек.
– А много народу за ним ходило?
– Наверное, много. Знаю, что со всей Сирии тут люди бывали. А потом разошлись.
– Так, выходит, они специально к нему ходили?
– Наверное.
– А почему?
Варнава пожал плечами.
– Не знаю. Многие проходили, да что–то толковали о Царстве Небесном. Но никто не задерживался. Между собой говорили, причем и все, послушав его, куда–то торопились.
– А что–то о чудесах говорили?
– Да что тут, только не говорили, – вдруг засмеялся Варнава, – да я ученый: пока сам не увижу, не поверю! Мало ли, что говорят?
– Ну, например? Самое странное?
– Странное? – задумался Варнава, – вот вспомнил. Как–то говорили, что этот человек был казнен, да воскрес.
– А что, так не может быть? – пытливо спросил Савл.
– Нет, – мотнул головой Варнава, – видел я казненных.
– Ну, а Бог, по–твоему, может воскресить? – поинтересовался Савл.
- Бог? – переспросил Варнава, – Бог может, – ответил он, – Но зачем? – неожиданно задал он вопрос Савлу. Тот, не ожидая такого странного вопроса, не нашел сразу, что ответить. – А потому, – продолжил Варнава, – что Бог не будет воскрешать, раз он решил лишить жизни! Бог все знает! Кому когда умереть! И если Бог воскресил этого человека, то он и не умирал.
– Верно, – ответил пораженный таким рассуждением Савл, повернулся и прошел к своему ослу. Отъехав немного, он обернулся. Пастух стоял на том же месте, где он его оставил и глядел вслед отряду.
«Бог все знает! – вспомнил Савл слова пастуха, – И это так. Но если воскрес этот назарянин, то какой смысл был этому? Нет, этого не было! – прервал сам себя Савл и вдруг, неожиданно для самого себя подумал: – а не потому ли, что этого не может быть, это и было? Бог все может!»
Савл, на какое–то время закрыл глаза, стараясь привести в спокойное русло свои бурные мысли. Когда он, немного успокоившись, вновь открыл глаза, то даже обрадовался, что снова оказался на дороге, которая была пустынна. Савл подивился этому, новому для себя ощущению. А что он мог увидеть? Ничего. Савл пожал плечами, стараясь показать самому себе, что странные мысли, не более, чем следствие утомления дорогой. И тотчас другие мысли, как всегда, когда он был чем–то взволнован, перенеслись к Эсфирь.