"А брось ты ее..." (Рассказ / миниатюра)

На аэродром   пришла весна. Над головой чистое синее небо с легкими облаками. Склоны сопок покрыты  зеленью. От бетона веет теплом и керосином. Полеты временно отбили. Настроение у всех хорошее – можно немного отдохнуть от бесконечных предварительных, предполетных, послеполетных подготовок и устранения неисправностей. На стоянке стоит самолет. Возле самолета группа техников и механиков что-то живо обсуждают.   Верхняя створка забора воздуха за кабиной летчика отсоединена от гидроцилиндров. Воздухозаборник подъемных двигателей под створкой тоже отсоединен. И две эти тяжелые железяки, закрепленные противоположными концами к фюзеляжу шарнирами, удерживаются над головой техника самолета лейтенанта Сергеева, матросом Сидоровым, механиком самолета, молодым, очень исполнительным, как все молодые матросы, но  немножко тугодумом. Техник безуспешно пытается подсоединить тягу в отсеке ПД. Это очень кропотливое дело. Он стоит на самом верху стремянки, голова его в отсеке, а туловище – снаружи. В отсек одновременно помещаются только две части тела - или две руки, или голова и одна рука. Нужно сначала заглянуть в отсек, определить, что и как сделать, а затем, вынув голову и глядя в весеннее небо или толпу зевак у самолета, помогающих уместными и неуместными советами, вслепую вставить наконечник тяги в ухо и соединить их болтом, наживить гайку, затянуть и законтрить. Для новичка – это невыполнимая задача, но для техника и механика – повседневная работа. Но сегодня работа не идет. То ли виновата весна и техник не может сосредоточиться, то ли помощники невпопад дают советы.
Мимо проходит техник звена капитан Иванов. «Ты что, еще не закончил монтаж?» сердито спрашивает он у техника. «Да тяга не идет» - кисло отвечает техник. «Сколько можно возиться? Ану слазь!» - ворчит Иванов. Техник медленно выползает из-под нависшей створки и спускается со стремянки, вытирая грязные руки о куртку. Капитан Иванов поднимается наверх. Народ вокруг самолета затихает. Взгляды устремляются наверх. Все знают, что капитан Иванов не шибко силен в «железе» и немного удивлены его желанием. Зато Капитан Иванов, или просто Коля, или Колёк, или, среди близких сослуживцев - «Ботало», умеет болтать о чем угодно и сколько угодно. Ботало – колокольчик на шее коровы, чтобы хозяину легче было найти в стаде. Он постоянно позвякивает от любого движения животного. Так и язык капитана Иванова болтает по любому поводу и без повода. Речь из него течет как вода из сломанного крана и остановить ее ничем невозможно. Не менее чем наполовину она состоит из матюков. Это у Коли особый дар. Так как он, изощряться в матерщине не может никто. И, что самое интересное, это удается ему безо всяких усилий, само собой. Поэтому все с добродушием относятся к Колиной болтовне, не веря ему ни на грош, зато, получая заряд положительных эмоций. И сейчас все затихли, предвкушая хороший спектакль. Колёк худой, вернее сказать совсем тощий. Поэтому он как-то ухитряется залезть в отсек с головой. Конечно, так работать намного удобнее. И Коля работает. Он шарит в отсеке руками, чем- то стучит, что-то просит у механика, извивается всем телом, от чего стремянка ходит ходуном и ее придерживают стоящие рядом. Но больше всего у него  работает язык. То, как обстоят дела в отсеке, стоящие рядом механики и техники представляют себе до мелочей. Все буквально кожей чувствуют, что там темно, как у негра в заднице, что проклятая тяга не идет, зараза такая! Коля кряхтит дергается, извиваясь всем телом, стремянка качается, норовясь выскочить из-под Коли. «Ух …!» - вот она, тяга, наконец-то пошла, родимая. «Ай!» - въехал рожей в автоматику! Из отсека наконец-то высовывается рука: «Сидоров, болт!». Болт моментально оказывается в руке, и рука опускается в отсек. Подшипник «бычий глаз» не проворачивается и тяга, ее мать,  не проходит в ухо. Из отсека опять показывается рука – «Пассатижи!». Пассатижи попадают точно в руку и исчезают в отсеке. «Ах! …  твою мать!» и «бычий глаз» встал на место. «Ух!  … ту Люсю!» и  тяга вошла в ухо. «Сидоров! Ты можешь поднять створку повыше! Передавил меня, ни вздохнуть ни выдохнуть!». «Есть, товарищ капитан!» И створка с заборником поднимается  выше. «Сидоров, болт!» И болт исчезает в отсеке. «Зашибись!» Коля на миг замирает, затем  дергается, стремянка выскальзывает из-под ног, в фюзеляже что-то гремит. «… твою мать!!!» - чуть не разрывается фюзеляж. «Болт! Где болт?!» - кричит Коля. «Да выпал он, товарищ капитан!» - успокаивает капитана Сидоров.  «Так подай!» - диким голосом орет Иванов. «Да не могу я, товарищ капитан!» - отвечает боец. «Как так не можешь! Тебе капитан приказывает!» - звереет Коля. «Я же створку держу!» - слезно оправдывается боец. «Да брось ты ее на …!!!» - в сердцах орет, срываясь на хрип, Коля. Этот рев будто ветром сдувает бойца со стремянки, а килограммов 50 металла, на глазах у оцепеневших техников и механиков, падают как ножницы, на Колину шею, стремясь отделить ее от туловища.  Все на мгновение цепенеют, и только боец, уже сообразивши, что совершил оплошность, поднимается по стремянке и виновато тянет: «Вот болт, товарищ капитан!». «Да выбрось ты его …» - еле слышно отвечает товарищ капитан, медленно приподнимая килограммы железа и  показываясь из отсека живой и невредимый. Дикий хохот взрывает воздух. Хохочут все от майора до матроса. Пытается смеяться сквозь слезы и Коля, потирая ушибленную шею и грудь. Смущенно улыбается боец, в мыслях пытаясь найти ответ – правильно или неправильно он поступил, выполнив приказание  начальника. И вообще все хорошо – и небо, и солнце, и самолеты и весна, и сама жизнь.