«Сегодня в пять часов вечера мне исполнится двадцать пять лет. Уже двадцать пять километров жизни я отмотал, двадцать пять раз пробили мои биологические часы. Но что, же поделать, взросление – это неотъемлемая часть нашего существования. За пять лет ничего не изменилось в творческом плане, в профессии. Пять лет скитаний за спиной. Нищета, голод, отчаяние остались там же. Надеюсь, они не пойдут больше за мной. Хотя кто знает, что там впереди, что нас поджидает на трассе «Жизнь», да и вообще, что такое жизнь?
Вечер. Я зачем-то перечитал первый этюд, пролистал своё пятнадцатилетие и вспомнил, что тогда кое-что забыл написать, а может быть, специально это не отметил. Не знаю. Впрочем, вот что ещё в тот день произошло: около часа я тогда плакал, после увиденного мною гроба с двадцатилетней красавицей, а потом услышал разговор моей мамы с соседкой:
- …
- …
- А ты знаешь, что за день до похорон Виктории (девушки в красном платье) в этом доме погиб мужчина, да что же я говорю, погибают на войне, а здесь просто помирают. Так вот этот человек покончил жизнь самоубийством, а сейчас туда приехали врачи, вроде как из дур. Дома и кого-то насильно забирают к себе. Ужас. – Сказала на одном дыхании баба Клава из тридцать второй квартиры.
- Кошмар, - ответила мама.
- …
- …
Потом они ещё долго беседовали. Излив душу, соседка ушла.
После этих воспоминаний как-то накатило и захотелось выпить. Я достал из буфета водку и прямо из горла стал хлебать. Что такое жизнь? – лез вопрос в мою пьяную голову, но мозг уверенно отвечал, что жизнь – это всё-таки дорога, с которой можно в любой момент сойти, например, перерезав вены к чёрту, а можно идти и добиваться успехов до гробовой доски, или бороться за счастье, и в этой борьбе придти в психиатрическую лечебницу. Да, сложная штука, эта жизнь…»
Прочитав эту главу, Вовка заплакал, но сквозь слёзы перешёл к четвёртому этюду, и улыбка проскользнула по лицу мальчика.
Тем временем в спальне родителей парня висело на люстре напряжение. Катерина (мать Вовы) уснула после продолжительной истерики в объятиях мужа. Но вскоре Андрей не смог сдержать себя и скинул скупую мужскую слезу на красную шёлковую простынь. Он поднялся с кровати, поцеловал жену и стал писать. Закончив это дело, Андрюшка (так звала его Катя) свернул лист формата А4, оставил его на прикроватной тумбочке, взял из ящика новое блестящее очень острое лезвие и ушёл…
