О кознях великого обманщика
Эта история произошла в пустынной Южной Африке, где зимой было так же тепло, как и летом, а летом непереносимо знойно и душно: температура порой поднималась до ста двадцати двух градусов по Фаренгейту.
Уголок местные кочевники прозвали «чудом природы». Это был оазис, окруженный со всех сторон желтым песком. Средь густых мангровых зарослей приютились банановые, масличные и пальй запах экзотических цветов – орхидей, жасмина, свинчаток, плюмбаго... Частенько раздавались голоса птиц – неумолчных попугаев, пурпурных цапель, поселившихся на небольшом озере, ткачиков, птиц-носорогов. А по самой земле ползали гигантские пауки, многоножки, термиты, моллюски.
И вот в один из таких погожих деньков, когда все обитатели оазиса занимались своими делами, меж листьев тенистых кустарников разнесся едва различимый треск.
Отец семейства буквально застыл на ветке драконова дерева. Вернее, одеревенел его длинный клейкий язык, которым он чуть было не подцепил дородную бабочку. Язык моментально убрался в рот, а сама ящерка засуетилась.
– Не успею, не успею! – раздалось визгливо.
Огромные пучеглазые глаза дико завращались, и следующим шагом рептилии стало то, что она начала тягуче разворачиваться, направляясь к стволу.
– Фух, – вздохнула бабочка, ее, кстати, звали Магнолией. Она блаженно расправила крылышки и, хмыкнув, гордо воспарила в безоблачное небо. Магнолия была вполне рада, что так удачно спаслась от смерти.
– Точно не успею, совсем не успею! – продолжала трындычать ящерка.
Она спешила, но все ее шаги были настолько медлительны и неповоротливы, что, казалось, пройдет целый день прежде, чем пресмыкающееся достигнет ствола. Да это и понятно, ведь ящерка принадлежала к древнему семейству Хамелеонов, для которых медлительность являлась титулом, – его передавали из поколения в поколение. Словом, ни один представитель хамелеонов не считал для себя зазорным ходить медленнее, чем черепаха. Тем не менее рептилия продолжала горлопанить:
– Не успеваю, всегда никуда не успеваю! Что за жизнь!
И так ей хотелось побыстрее добраться до того места, откуда продолжал нестись едва уловимый треск, что она начала краснеть. Вскоре нетерпение достигло своего предела, и ящерка побелела, следом – посерела. И вот, когда она почти добралась до ствола, – а к тому времени прошло около десяти минут, – кожа ее стала ядовито-желтой, словно она выпила пузырек гадкой микстуры.
– Что вы не успеете, многоуважаемый мистер Лип? – спросила Дурдака, зеленая мартышка, прыгнувшая с соседнего дерева на ветку, прямо перед хамелеоном.
– А откуда вы меня знаете? – недоверчиво спросил Лип.
– Видела, – расплывшись в самой обворожительной улыбке, ответила мартышка.
Не желая больше терять ни минуты, ящерка, покачиваясь на тоненьких лапках, обогнула любопытную обезьянку и поползла дальше.
– Не успеваю, – грозно раздалось из-под ветки.
Дурдака и не думала отставать. Свесившись, она затараторила:
– Что не успеете-то? Вот незадача. Думаю, чтобы съесть фигу на дереве, не обязательно куда-то спешить?.. А-а-а, – многозначительно протянула Дурдака, что-то смекнув. – Вы на праздник опаздываете к Хиксли? Ой, не торопитесь: еще вчера все съели...
– А зачем же идти к Хиксли, если там стол пустой? – продолжая спускаться по стволу, спросил мистер Лип.
Обезьянка перепрыгнула через рептилию и снова загородила ей дорогу. Она примостилась на стволе вниз головой: в таком положении ей было удобнее разговаривать с медлительным мистером Липом. Тот, как ни в чем не бывало, обогнул настырное животное и, пренебрежительно закатив глаза, заскользил своей дорогой. Должно быть, он сильно перенервничал, потому что его кожа снова окрасилась в красный.
Обезьянка заливисто рассмеялась:
– Скажу вам по секрету: эта простушка Хиксли совершенно не подозревает о том, что все ее приготовления пошли насмарку.
– И как же это произошло?
– А вот так!
С этими словами Дурдака снова перепрыгнула через ящерку, которая к тому времени ушла на шаг вперед по обезьяньим меркам, и вытащила из-за пазухи банан. Нахально откусив кусочек и поиграв бровями, она произнесла:
– Всегда не могла отказать себе в чем-то.
– Ваши воровские повадки порой шокируют весь лес, – пренебрежительно подметил мистер Лип.
– Хотите? – обезьяна подсунула недоеденный банан под самый нос ящерки.
– Фу, гадость! – скрючился мистер Лип и сплюнул.
Тут маленькая мушка появилась перед его глазами, точнее, перед одним из них, который смотрел назад. Стоит отметить, что все представители хамелеонов обладают удивительными глазами навыкате, способными вращаться по оси самостоятельно друг от друга.
– У-у, фполне прилишный эксемпляр, – зашепелявил мистер Лип, разглядывая одним глазом налипшую на язык букашку. Он покрутил длинным языком так и этак, точно хотел удостовериться, что эту несчастную стоит проглотить. Мушка тем временем попискивала от страха.
– Сгодится, – согласилась с ним Дурдака.
В мгновение ока язык юркнул в рот.
– В последнее время мелочь какая-то болезненная пошла! Съешь и три часа маешься под листиком, – мистер Лип довольно облизнулся и тотчас добавил как бы между прочим: – Ах, да, опаздываю!
И продолжил спускаться по дереву.
– Да куда вы так торопитесь? – не выдержала обезьянка и прыгнула на соседнюю ветку, чтобы быть поближе к мистеру Липу.
– Надо! – деловито ответил тот.
– Может быть, все-таки к Хиксли? Но там ведь действительно пустой стол. – Обезьянка задумалась: – Какой-то другой праздник... где будет много угощений... Куда вы идете, мистер Лип?! – завопила она, снова перегородив ему дорогу.
Ящерка ошарашено залупила глазищами.
– Куда? – грозно повторила свой вопрос Дурдака.
– Не успеваю, – только и смог промямлить мистер Лип и попытался обойти нахальное животное. Но обезьянка всякий раз перегораживала ему путь, заладив: «Куда вы идете, мистер Лип? Признавайтесь!»
– Прочь с дороги! – наконец не выдержал мистер Лип и клюнул длинным языком назойливую попутчицу.
– Ах, вы еще и пощечины раздаете?! – Юркая обезьянка хотела обидеться, но любопытство оказалось превыше всего. Она решила не отставать от мистера Липа. «Так можно, по крайней мере, проследить за ним и вовремя попасть в самую гущу событий», – подумала она, поглаживая ушибленную щеку.
Так они и продвигались по стволу: обезьянка – пятясь задом перед мистером Липом и таким образом стараясь не потерять неразговорчивого собеседника из виду. А он в свою очередь пытался успеть куда-то, но куда? – о том мистер Лип никому не хотел говорить. Он то и дело краснел, белел, снова краснел и снова белел. Правда, теперь его реакция была вызвана не тем, что он куда-то опаздывал, а тем, что его преследователем стала эта надоедливая мартышка, самая приставучая и пронырливая из всех обитателей оазиса. И ежесекундно до земли, от которой зверьков отделяло приличное расстояние, долетали их крики. Дурдака спрашивала, а мистер Лип ей монотонно отвечал:
– Куда?
– Не успеваю...
В ста ярдах от того самого драконова растения покоилось трухлявое дерево, упавшее от старости еще полвека назад. За столько времени от него осталась только кора, облюбованная с одной стороны, куда практически не доходили солнечные лучи, мхом, лишайником и поганками. Оно лежало на освещенной опушке леса и было вполне хорошим пристанищем и укрытием для некоторых жителей оазиса.
Внутри проживала веслоногая лягушка, объедавшаяся многочисленными букашками, которые, кстати сказать, тоже были не прочь прогуляться по толстой древесине. Хозяйка этого жутковатого пристанища выглядела тем не менее ужасно тощей и, в отличие от своих сородичей, вела дневной образ жизни. С первыми лучами солнца амфибия выползала из своего дома через узкое дупло и залезала наверх, где выбирала, прохаживаясь, удобное для охоты место. Следом замирала, как и мистер Лип, выслеживая лакомство. А вечером, с сумерками, спрыгивала вниз и забиралась поглубже в пустотелое дерево – туда, где не было слышно ни одного звука.
Мистер Лип и его жена были единственными поселенцами опушки, с кем дружил месье Бочка – так звали лягушку. Потому он охотно, как джентльмен, согласился посторожить кладку жены Липа, миссис Жа-жа. И с искренними заверениями усыпил бдительность мистера Липа, заладив, что к его приходу все яйца останутся целы и невредимы. Откровенно говоря, Жа-жа уже как год назад исчезла в неизвестном направлении. Это и послужило толчком к тому, что мистер Лип отправился на долгосрочную охоту – решил таким образом излечить разбитое сердце.
Под южной оконечностью пустотелого дерева миссис Жа-жа, – чтоб ей было пусто, думал Лип, спускаясь с драконова дерева, – зарыла тридцать яиц. Прежде чем, так сказать, созреть, потомство пролежало в сухой земле целый год. Конечно, мистер Лип знал, в какое время должны были вылупиться малыши, и, конечно, внутренняя интуиция ему подсказывала в тот миг, что зря он оставил свое потомство на попечение скряги Бочки. «Он всегда выглядел подозрительно, – размышлял сейчас Лип, косясь на маячившую перед глазом хитрую физиономию Дурдаки.
Кабы он знал, чтó в это время творилось за его спиной!.. Хотя за своим хребтом он точно все видел: и листву с тоненькими веточками, и толстого черного жука, грызущего высоко над головой кору драконова дерева, причем довольно аппетитного... Но вот за той, невидимой, спиной все сводилось к сумбурным догадкам. И тот едва различимый треск был не чем иным, как первым признаком долгожданного сердцу ящерки момента. Этот треск издавали его малыши, пытаясь выбраться из толстой скорлупы яиц. И, безусловно, этот шум мог уловить только чуткий слух отца семейства, но не обезьянки, или муравья, или геккона и уж тем более не слона. А ему ведь непременно нужно успеть, чтобы...
– Уважаемые господа, делайте ставочки, не скупитесь! – горлопанил изо всех сил месье Бочка, стоя перед обширной публикой в лице жителей оазиса и даже случайных зевак – лысой сороки, пролетавшей мимо.
Конечно, многие из них были самыми отъявленными хищниками, но это меньше всего беспокоило лягушонка, так как на время игрищ было заключено перемирие – так называемый «пакт о неприкосновенности личности», придуманный, к слову сказать, самим месье Бочкой.
«Жаба Голиаф, парочка зеленых тритонов, четыре голубя – эти, наверное, прилетели из любопытства, значит, будут жадничать, – щетинистая крыса, бородавочник, два лемура, семейство дикобразов, три носатых тукана, один страус, но какой большой! Ага, вон и черная Мамба спряталась за листвой акации, – оглядывал публику махинатор. – Так-так, кто у нас еще здесь?» Острый глаз месье Бочки приметил последних игроков – девять банановых лягушек, спрятавшихся за спинами дикобразов.
– Итого: двадцать девять, – тихо сказал он сам себе. – Маловато будет. – И тут же вновь завопил так, что чуть не надорвал глотку: – Согласно правилам, никто из присутствующих не вправе требовать возврата ставки. Выигрывает тот, кто угадает точную цифру.
Говорил он, растягивая букву «р». Впрочем, собственная картавость никогда не смущала месье Бочку, а наоборот, придавала ему уверенность. Он считал ее непоколебимым доказательством его французских кровей – ну, вроде французского шарма, некой восточной пикантности.
– А если никто из них не выживет? – спросила крыса.
Месье Бочка в растерянности почесал лысую голову, тут же котелок, сооруженный из половинки скорлупы грецкого ореха, слетел вниз. Отряхивая его от налипших комьев грязи, он сказал:
– По моим наблюдениям, все крошки живы. И их должно быть ровно тридцать. Разве вы не слышите, как они скребутся? – Он старался говорить уверенно и выглядеть строго.
Любопытство вконец доконало страуса, который опустил голову к самой земле и прислушался. Мало того, он не хотел выкидывать деньги на ветер, как и многие из собравшихся.
– В самом деле, что-то там, хм, даже не знаю, как сказать, – пробасил длинноногий.
– Скребется, – подсказал детеныш дикобраза.
– Стучит? – вставил один из четырех голубей.
– Это метеоризм, – заметил взъерошенный пузатый лемур и тут же икнул. Выглядел он, признаться, нелицеприятно по сравнению со своими сородичами. Этакий любитель пьянящего нектара прекрасного цветка панкрациума и лесных празднеств.
Все смерили его недовольными взглядами.
– Нет-нет. Они пытаются пробить себе дорогу в наш свет, – успокоил публику страус.
Все тотчас бросились, расталкивая друг друга, к небольшой горке под трухлявым деревом, все хотели удостовериться, что там кто-то есть.
– Эй-эй, – разогнал всех любопытных месье Бочка. – Вы так момент провороните. А азарт – превыше всего! – он поднял указательный палец вверх. – Итак, господа, – продолжила амфибия, когда все угомонились, – позволю себе заметить, что вы стали участниками уникального события. Пожалуй, самого грандиозного в природе! Рождения невинных... братьев наших меньших, – он прохаживался вдоль рядов замерших слушателей. – А потому, как вы сами понимаете, это зрелище стоило для меня солидных вложений, кхе-кхе... Словом, минимальная ставка – десять червяков или двадцать мушек! И поторопитесь, господа: время не терпит!
– Я согласна, – крикнула жаба Голиаф.
– Согласны, – раздалось из-за спин дикобразов, где продолжали прятаться ядовитые банановые лягушки.
– Мы согласны, – свесилась, прошипев, перед самым носом месье Бочки черная Мамба, чем порядком его напугала.
– Двадцать восемь к двум, – тут же выпалила расчетливая крыса и протянула в лапе копошащихся земляных червей – молодняк, который она по дороге сюда нарыла под корнем масличной пальмы.
Месье Бочка одним прыжком оказался возле грязного и изрядно облысевшего грызуна, поморщил нос от неприятного, какого-то кисловатого запаха. «Да, ей бы не помешало покиснуть в озере пару часиков или купить духи», – про себя отметил он, забирая ставку. Тотчас положил червей в снятый котелок и направился обходить ряды. Тем временем звери в нетерпении продолжали выкрикивать:
– Двадцать девять к одному... Одиннадцать к девятнадцати... Семь к двадцати трем... Двадцать к десяти...
«А если никто не угадает?» – подумал между делом месье Бочка и впал в ступор от собственных подозрений.
– Эй, пошевеливайся! – толкнул его в бок один из туканов и сунул в лапку червяков, держа их в клюве.
«Тогда лучше скрыться... Чем раньше, тем лучше», – пришел к выводу месье Бочка и машинально, не глядя, затолкал в шапку наживу. Каждый раз, получая товар, он старался утрамбовать его, чтобы поместилось побольше. А между тем со всех сторон продолжало нестись:
– И нас, нас не забудьте... Десять к двадцати... Восемнадцать к двенадцати... Пятнадцать к пятнадцати...
А в это время мистер Лип со своей попутчицей наконец-то дополз до земли, точнее, добрался Лип, а Дурдака уже давно поджидала его, развалившись на зеленой траве. Мартышка размахивала хвостом по типу веера, ведь на этом клочке пустоши солнце не скрывала густая растительность. Было действительно душно, отчего со лба мистера Липа градом заструился пот. Кроме того, он давненько не совершал столь длинных переходов.
– Жарко, – пожаловался он.
– Вот если бы вы не скрытничали, то давно бы были на месте, – Дурдака взмахнула плешивым хвостиком и безразлично глянула на Липа. – Даже ножки задрожали, как у рахитика.
Мистер Лип поднял переднюю лапку – пальцы действительно слегка подрагивали от усталости – и тут же спрятал ее за спину.
– Вот-вот, – не унималась мартышка, – так вы не дойдете, и мне ничего не достанется. – Вдруг обезьянка подпрыгнула от внезапно пришедшей к ней мысли: – Вы завещание-то успели составить? Знаете, я слышала о таких случаях, когда...
– Да не старый я! – взвился мистер Лип. – У меня еще полжизни впереди.
– Не старый, не старый, – передразнила Дурдака, снова опустившись на бок и подоткнув для удобства щеку лапкой, – а почему тогда так плететесь? – Она опять замахала метелкой перед своей мордой, теперь более интенсивно, пытаясь отогнать мошкару.
– Хамелеонам положено медленно ходить, – продолжая идти, сказал Лип. – В этом проявляется наша грация.
– Что? – удивилась мартышка, а следом разразилась гомерическим хохотом. Она каталась по земле, дико вереща от смеха и изредка поглядывая на застывшего в недоумении мистера Липа. – Грация, – иногда раздавалось в череде смешков. – Грация, ха-ха.
Вдруг Дурдака резко замолчала, спросив:
– Значит, все-таки можете, когда захотите?
– Можем. – Опомнившись, мистер Лип снова заспешил вперед.
– И?
– Тогда мы будем не хамелеонами.
– Вы же опаздываете! – возмутилась Дурдака. – Разве ради этого не стоит поспешить? – Она наклонилась и заглянула ему в глаза – как раз к тому моменту мистер Лип преодолел пространство от ног обезьянки до плеч. – А, кстати, сколько вы предполагаете затратить времени на ваше путешествие?
– Думаю, полдня.
Дурдака присвистнула.
– На север или на юг? – быстро спросила она.
– На... И что это вы пристали ко мне? Сказал же, что вовсе не на пир иду. Нет там еды, нет! Понятно? – грозно рявкнул мистер Лип, сверля глазами приставучую обезьянку, а следом продолжил неторопливо вышагивать.
– Знаете, мистер Лип, в оазисе звери не могут просто так идти куда-то. У всех здесь одна цель – пропитание. Поэтому, куда ни глянь, все спешат, потому что, промедли они минуту, и вкусного им не видать, как своих ушей. Так устроен наш мир.
– Тогда поспешите, чтобы успеть, – раздраженно бросил Лип из-за плеча.
– Не могу.
– Почему?
– Так я не узнаю, куда вы направляетесь.
Мистер Лип готов был взорваться. Эта пустая болтовня ему уже изрядно надоела, но он не представлял себе, каким еще способом можно избавиться от... (тут же глянул одним глазом на Дурдаку)... этой кошелки!.. приставучего примата... самого тупого из тупых приматов!.. Лип снова покраснел, как рак, и ненавистно поджал толстые губы.
Правда, в его положении ему не приходилось выбирать: он ни капельку не соврал, сказав, что может быстро перемещаться по поверхности... однако только в том случае, когда его никто не будет видеть. А здесь его тощий зад, как назло, открыт всем четырем ветрам. (Это – несмотря на то, что с левой стороны виднелась стена зарослей, а справа тянулись пески). Того и гляди: какой-нибудь родственничек объявится, подсмотрит, а потом... весь лес над ним будет потешаться: мол, чета Липов – позор самого древнего и уважаемого рода. «Ну, если уж от него сбежала супруга...», – припомнят такие, как Дурдака.
Поэтому ему ничего не оставалось, как тащиться по солнцепеку, гордо задрав голову. И как бы ему ни хотелось прибавить скорости, он просто не мог этого сделать, как и не мог признаться мартышке, что уже изрядно устал, оттого и тащится, еле поднимая лапы. А все потому, что он действительно старик – мартышка была права, – а он, увалень, не признался ей: побоялся постыдных насмешек. И, вообще, ему ужасно хочется сделать привал хотя бы на минуточку. Но эта гордость, этот проклятый титул...
Пока в голове мистера Липа бродили столь неприятные ему самому думы и он неспешно удалялся от Дурдаки, последняя не спускала с него глаз. Она смотрела на ящерку заговорщицки, чем-то завороженная, причем взгляд приковался как раз к тощему заду мистера Липа. Следом коварные глазки стали обшаривать ковер из сухой листвы.
Возможно, нетерпеливая мартышка и прочитала мысль Липа, иначе бы она вдруг, ни с того, ни с сего, ни вскочила с земли и ни побежала крадучись к крестовнику. Через секунду из-за ствола, как змея, выпрыгнула лапка и что-то схватила. Также крадучись Дурдака двинулась к ничего не подозревающему Липу.
Рука со старой иголкой дикобраза медленно поднялась и... Левый глаз рептилии метнулся назад.
– Что это вы задумали? – опасливо спросил мистер Лип, глядя на застывшую мартышку обеими пучеглазками.
Шип молниеносно был спрятан за спину, а сама мартышка зашаркала ножкой, выражая всем своим поведением мнимые стеснение и стыд.
– Да так, – Дурдака продемонстрировала самую обворожительную улыбку.
Тем временем в восьмидесяти ярдах от них страсти все больше накалялись. И если потрескивание скорлупы продолжало выстукивать молоточками в ушах мистера Липа, то услышать иной шум с такого расстояния он, конечно же, не мог. Честно сказать, за такой большой срок, что хамелеон не появлялся на опушке, он уже и позабыл, как, вообще, та местность выглядит, какие деревья там растут и сколько вкусных насекомых водится. На лицо – первые признаки старческого маразма, как порой Лип признавался сам себе. Тем не менее какой-то внутренний зов, внутренний барометр продолжал толкать ящерку вперед, к тому невысокому бугорку под упавшим деревом.
Что же касается Дурдаки, то она и подавно не уловила бы выкриков разгоряченной публики...
– Тридцать! – рявкнула черная Мамба.
– «За» или «против»? – поинтересовалась лысая сорока, склонив недоверчиво голову.
– «За», – сладким голосом прошуршала змея.
– О-о-о-о! – захлопали со всех сторон в ладоши.
– Неужели вы верите в то, что выживут все тридцать хамелеончиков? Мне кажется, это поспешное решение, – ни преминула подметить миниатюрная белая голубка, самая красивая и оттого самая важная из всех прилетевших на опушку голубей.
– Я никогда не проигрываю, – огрызнулась змея, по привычке зашипев, и в подтверждение обвела всех испепеляющим гипнотическим взглядом.
Она все также свисала с ветки акации над головами игроков и слегка раскачивалась. То ли от удовольствия, то ли от желания быть в курсе всех событий – мол, не обведете меня вокруг пальца: я все вижу, – хотя шансы на победу у всех были равные. И уж точно: никто из них ни при каких обстоятельствах не смог бы проглядеть момент вылупления отпрысков Липа и, более того, подыграть своей цифре, если вдруг... Так рассуждал месье Бочка, искоса поглядывая на собравшихся. Он все больше стал опасаться развязки представления.
– Хм, грубиянка! – парировала голубка и на всякий случай отлетела в сторону.
Не обращая на нее ровным счетом никакого внимания, Мамба придвинулась к месье Бочке.
– Быстрей! – скомандовала она. Щеки ее отчего-то стали раздуваться.
Месье Бочка торопливо раскрыл сетку, которую он накануне сплел из волокон слоновой травы, и в тот же миг змея выхаркнула туда из своего чрева ровно двадцать насекомых. Двадцать мух Цеце.
– Уж извини. То, что было, – заулыбавшись, призналась она, увидев округлившиеся глаза месье Бочки.
– Смотрите! Смотрите! – тотчас раздалось за их спинами.
Месье Бочка обернулся и увидел, как горка почти под его ногами зашевелилась.
– Ставок больше нет! – тут же закричал он и облегченно вздохнул.
– Вы знаете, – в это время спросила Дурдака, почесавшись; они продолжали идти, все больше отдаляясь от драконова дерева, – я ужасно не люблю комарье. Как присосутся, присосутся, так и хочется им в нос дать. Особенно москитам.
– Это не комары, – уточнил мистер Лип.
– Нет, комары, потому что у них есть жало.
– Что за глупый примат! Нет у них жала! – разозлился Лип.
– Нет есть.
– Нет! – раздраженно настаивала на своем рептилия. Кожа ее по привычке поменяла цвет, став чуть розоватой вместо лиловой.
– Да говорю вам: все москиты ужасно носатые...
– Хте носатые? Хте ты увитела у них зало? – Мистер Лип тыкал языком в морду остолбеневшей мартышки.
На кончике, где находилась присоска, сидела только что пойманная уродливая москитиха, жутко жужжала, жалуясь и поглядывая на парочку красными стекляшками-бусинками. Она явно была недовольна тем, что ее так бесцеремонно разглядывают в четыре глаза, да еще два каких-то странных типа. «Вот сейчас укушу, прямо сейчас. Только попадитесь», – говорил ее взгляд.
– Ну шо, видись?
– Угу. Она от страха его проглотила.
– Тфу, – мистер Лип со злости выплюнул несчастное насекомое, от толчка улетевшее высоко под небо.
– А-а-а... – протянула обезьянка, – разве вы не собирались ее съесть?
– Больно надо. Такие фрикадельки самые мерзопакостные, – отплевываясь, вставил мистер Лип.
Услышав последнее, решившая не мстить москитиха, погрозила им кулаком.
– В наше время приходится осторожничать, – продолжал мистер Лип, вышагивая по хворосту, – а не то зелеными пятнами покроешься. Слышала о таких?
Мартышка испуганно замотала головой.
– Еще почесуха начинается. Так тошно, – Лип поморщился, – что кожу хочется с себя содрать.
Обезьяна более интенсивно замотала головой.
– Да-а-а, – протянула ящерка, – были когда-то хорошие времена... – Лип глянул в небо, где над их головами продолжала кружиться, зудя, москитиха. – Пошли в лес, а то от жажды такими, как она станем.
С этими словами он свернул в кусты. Они шли, о чем-то беспрестанно болтая, вернее, неугомонно трындычала Дурдака. Однако теперь мистера Липа не волновала ни ее компания, ни ее неугомонный характер. Он даже в некоторой мере обрадовался, что ему в попутчики попалась столь говорливая особа, иначе, наверняка, было бы скучно ползти в одиночестве черти куда. Да и, кроме того, все чаще его стал посещать вопрос: «Как там мои ненаглядные?» И каждый раз в сердце закрадывалось какое-то смутное предчувствие...
– Пятый! – скандировали хором звери на опушке.
Они расположились полукругом рядом с корявым обрубком дерева. Сидели в два ряда, первый, разумеется, любезно предоставили самым мелким приглашенным – ядовитым банановым лягушкам и тритонам. По краям расположились страус и семья дикобразов. Мамба ни в какую не согласилась покинуть свой наблюдательный пост и переместиться на землю. Не помогли никакие уговоры и даже угрозы. Потому ее голова премило зависла у самой горки, один глаз был ехидно прищурен на протяжении всего подсчета. Можно сказать, что вылезающие из-под земли малыши первым делом видели не голубое небо над головой, а это всевидящее желтое око с узким черным зрачком.
Месье Бочка все время прохаживался взад-вперед перед зрителями. Руки он заложил за спину и оттого выглядел особенно деловито. Банановым лягушкам-лилипутам все время казалось, что перед их глазами мелькают ходули – ноги месье Бочки действительно были чрезмерно длинными и весьма худыми, отчего походили на спички. Но возмутиться лягушки не посмели, так как тоже сделали ставку. Да и, вообще, они чувствовали себя несколько неуютно в компании с этими... и уже успели пожалеть, что ввязались в малоприятную авантюру.
– Смотрите: шестой! – крикнул один из тритонов.
Земля наверху горки в очередной раз зашевелилась, будто внутри работала умелая землеройка, решившая расширить свою норку. Мамба интуитивно придвинула огромный глаз ближе к зашуршавшим сухим листьям.
– Эй, ничего не видно, – возмутился бородавочник Хлюп.
Мамбе пришлось отодвинуться на пять дюймов.
Земля еще некоторое время походила ходуном, и вот, наконец, показалась маленькая, чуть влажная черная головка.
– Шестой! Шестой! – загорлопанили звери.
– Почему-то я уверен, что больше никто не появится, – толкнул своего соседа в бок лемур, тот самый неопрятный весельчак. Его звали Ай-ай.
Он поставил как раз на «шесть к двадцати четырем», и ему ужасно хотелось выиграть, хотя червяков и букашек как пищу он терпеть не мог. Впрочем, стремление быть победителем во всем еще сызмальства толкало его порой на рискованные поступки, как этот: он не любил проигрывать.
К тому же в тот день Ай-ай был единственным из всех наблюдателей, кто посасывал любимый напиток с пьянящим ванильным запахом. Для этого ничего не требовалось, помимо трубочки, которую полуобезьяна соорудила из веточки тростника, и самого цветка панкрациума. Его Ай-ай предусмотрительно принес с собой, вернее, с десяток сорванных еще вчера у озера растений, часть из которых уже была уничтожена и сейчас валялась где-то за зеленой стеной.
От напитка его еще больше разморило, так что теперь победа казалась ему чем-то, поселившимся рядом с ним, – стоило только протянуть лапу, чтобы вовремя схватить причитающееся, но... в какой-то момент земля снова зашевелилась.
– Седьмой объявился! – радостно взвизгнул один из близнецов-тритонов. По его мнению, самой счастливой цифрой следует считать семерку, поэтому он и поставил на нее. – Я выиграю! – вырвался из него возглас счастья.
– Это фальсификация! – не выдержал Ай-ай и вскочил, чтобы ударить обидчика, но не месье Бочку, который от его вопля готов был провалится сквозь землю, а нахального выскочку.
– А что вам не нравится, милейший? – Тритон тоже встал со своего места.
– Мне не нравится... твоя уверенность. – На последнем слове Ай-ай толкнул свисающим животом противника.
– Ах, уверенность?! Ревнуешь к моей семерке, потому что проиграл?
– Нет, это ты проиграл. Вон, смотри, восьмой появился.
Десятки глаз глянули в сторону бедной горки, где действительно наполовину показался восьмой хамелеончик. Тот ошарашено осматривал окрестности. По всему его виду было понятно, что он готов забраться обратно в яйцо, чтоб не встречаться, во-первых, с этим устрашающим желтым глазом (Мамба как самая мудрая решила не ввязываться в разборку и продолжала наблюдать за вылуплением «птенчиков», как она их прозвала). А во-вторых, не видеть тех страшных чудищ, зачем-то громогласно орущих на всю округу...
Ай-ай теснил большим животом нахального тритона вглубь сидящих на земле зрителей, выкрикивающих «у-у-у», что на языке животных означало предел эмоционального возбуждения. В секунду все вскочили и обступили задиристых забияк. Ай-ай продолжал звучно сербать вкусным напитком, который он держал за стебелек. Также шумно лемур орудовал массивным животом. Слышались глухие удары.
Сначала тритон отвечал ему тем же, но, видно поняв, что его плоский атлетический животик только щекочет противника, он размахнулся мясистым хвостом и опустил его точно на маковку Ай-аю. Цветок моментально выпал из лапок последнего, как и трубочка из перекосившегося от неожиданности рта. Постояв две секунды на ногах, лемур рухнул навзничь.
– Уверенность моя, видите ли, ему не нравится, – уходя и отряхивая лапы, хмыкнул тритон.
Он не заметил, как быстро Ай-ай поднялся и одним прыжком оказался возле выскочки. Через секунду тритон летел в кусты папоротника, подкинутый мощным ударом живота лемура. Звери заулюлюкали, что несколько смутило Ай-ая. Он шел подобрать выпавший цветок с нектаром и, конечно же¸ горячо им любимую тростниковую трубочку, когда споткнулся о кочку. Предполагая самое худшее, он завопил, вскочив:
– Кто мне подставил подножку? – Ай-ай исподлобья обводил взглядом круг наблюдателей.
– Вы споткнулись, – пробасил страус.
– Нет, это она, она сделала. – Крыса соврала в надежде увидеть первоклассную заварушку. Мосластый перст ее указывал на лысую сороку.
– Я? – удивилась та.
– Ах, ты-ы-ы?! – тут же бросился на «обидчицу» рассвирепевший Ай-ай.
– Или он... – Перст крысы тотчас, как флюгер, медленно переместился вправо, где стоял один из туканов.
Моментально траектория бега Ай-ая изменилась, разумеется, с уклоном в ту сторону, где находился опешивший и заикающийся тукан. Он все пытался сказать: «Это не я», а выходило: «Эт-эт-эт-я». В ту же секунду вытянутые вперед передние лапки лемура со скрюченными пальцами вцепились в горло бедной птички и начали неистово ее трясти, отчего голова длинноносой, как неваляшка, заходила взад и вперед, вправо и влево.
– Вспомнила! – вдруг завопила хитрая крыса. – Подножку подставил не тукан, а дикобраз. Он! – Перст молниеносно указал на отца семейства.
– Ну, я вам скажу... – дикобраз не успел договорить, его глаза мгновенно округлились, потому что на него оголтело несся Ай-ай. Вытянутые вперед лапы лемура, как у лунатика, действительно выглядели устрашающе. Дикобраз успел только закрыть глаза и нахохлиться, отчего его иголки всегда начинали топорщиться...
– Ай-ай-ай, – завопил Ай-ай, но было уже поздно.
– Ну все, хватит! – решил, наконец, остановить потасовку месье Бочка.
Все притихли и поплелись к своим местам, явно недовольные, что драка так быстро закончилась.
– Впредь попрошу соблюдать тишину, – чуть сбавив тон, добавил месье Бочка. Он уже стоял перед рассевшейся публикой.
Пока что ему не стоит сбегать под шумок, решил лягушонок: просто сейчас представился не самый подходящий случай для того, чтобы незамеченным испариться с наживой. На его душу еще подвернется ситуация и получше... или он сам ее разыграет.
В гробовом молчании, изредка прерываемом шорохом шагов расхаживающего месье Бочки и легкими вскриками Ай-ая, выдергивающего из груди иглы дикобраза, они сидели и ожидали нового чуда – появления девятого хамелеончика. Прошла минута, потом вторая, пять минут, десять.
– Я выиграла, – не утерпела жаба Голиаф.
– Шшшш, – раздалось со всех сторон.
– Да никто больше не вылупится, – сварливо продолжала она. – Дело ясное, – покряхтывая, она встала и вразвалочку направилась к искусственному пьедесталу.
Это были уложенные в ряд наподобие лестницы сухие толстые ветки с небольшой площадкой наверху. Рядом стояла ваза-кубок – цветок белой лилии, куда и были сложены призовые бонусы – жужжащая сетка с насекомыми и червями. Тут же стоял и котелок месье Бочки, сверху донизу набитый все теми же земляными гадами. А чтобы они не выползли, лягушонок предусмотрительно набросал сверху камней.
Жаба хотела забрать и котелок, и сетку, когда месье Бочка загородил ей дорогу.
– Дорогая, вам следует повременить, – вкрадчиво сказал он.
– Это почему же? – задыхаясь, спросила жаба.
Она страдала отдышкой по причине неимоверно толстого тела, и всякий раз, когда говорила, ее жирные щечки подрагивали в такт каждому произнесенному слову.
– Э-э-э, нам нужно подождать еще две минуты... таковы правила.
– Это почему же?
– Правила такие, – послышалось за их спинами.
– А-а-а, – протянула жаба Голиаф и мешком опустилась прямо у вазы, подняв ворох сухих листьев.
На счастье месье Бочки, тучная амфибия села спиной к пьедесталу, тем самым полностью загородив расчетливого лягушонка и таким образом предоставив ему самый удачный случай, чтобы смыться без проблем. И к тому же за широкой спиной жабы, похожей на гору, разлилась почти кромешная темнота.
«Двигаться задом, тихо, чтобы ни одна веточка не хрустнула, ни один листик не шелохнулся», – мысленно напевал себе месье Бочка, действительно пятясь боком к цветку-кубку. Удача, пожалуй, в этот день благоволила ему, потому что он подошел к сетке и котелку практически незаметно – только раз зашуршала травинка, но то был слишком неуловимый звук. Тем не менее на миг месье Бочка замер, как вкопанный. В следующий момент он уже стоял к кубку спиной и правой лапкой, очень похожей на весло лодки, пытался нащупать наживу. И как только его узловатые пальцы с перепонками дотронулись до перевязанной усиком лианы сетки, впереди послышалось, как гром среди ясного неба:
– Они уже давно все вылупились. – Кажется, сказал страус.
– Как вылупились? – заголосили звери.
– Как вылупились?! – возмутилась жаба Голиаф и на удивление молниеносно вскочила со своего места.
Месье Бочке пришлось быстро убрать лапку. Физиономия у него была, надо сказать, самая кислая за всю его жизнь. Правда, приметив, что на него никто не обращает внимания, он хотел в ту же секунду убежать галопом, конечно же, прихватив приз, как вдруг решил, что разворачивающиеся события просто требуют его присутствия. Поэтому сразу же раздался его вопрошающий визг:
– Что здесь происходит?!..
– Ладно, убедила, – прозвучало в это время в пятидесяти ярдах от зверей. Голос принадлежал мистеру Липу и проскрипел так, словно он сию минуту решил распрощаться с жизнью.
Довольно странным выглядело и поведение мартышки, которая после слов начальника вдруг заметалась из угла в угол. Она носилась, как метеор, заглядывала в густые кустарники, под каждый маломальский камешек, лежалый мох, разгребала с земли войлок почерневших листьев, рылась в покинутых хозяевами норах, под корнями деревьев. Поднимала полчища микроскопических насекомых, облюбовавших самые укромные уголки и трещинки, и разгоняла толпы мохнатых пауков, которые вылезли погреться в последних лучах опускающегося за горизонт солнца. А мистер Лип стоял в одиночестве, возле кустика буйволового молочая, его отчего-то трясло, как осиновый лист.
В какой-то момент из глубины зарослей раздалось протяжно: «Нашла!» – и через несколько секунд возле мистера Липа появилась запыхавшаяся обезьянка.
– Нашла, – тихо повторила она. – Вот. – С этими словами она продемонстрировала большую черную колючку, очень похожую на шип дикой розы, только этот был в три раза больше. Колючка блеснула в лучах заходящего солнца. – Если бы я ни выкинула дикобразову...
– Некогда, – оборвал ее мистер Лип. – Давай, коли быстрее. Только смотри не промахнись, – быстро добавил он.
Мистер Лип стоял в несколько странной позе – сильно зажмурив глаза, поджав длинный хвост спиралью и прижавшись животом к земле. Голос у него явно дрожал, когда он раздавал наставления:
– Только не со всей силы. Небольшой укольчик, запомнила?
– Угу.
Хамелеон от страха не заметил глумливой ухмылки обезьяны. Она в эту минуту обходила ящерку, оглядывая ее. В поднятой лапке, словно копье, Дурдака держала колючку, – мартышка явно выбирала самое подходящее для «укольчика» место на теле рептилии. К тому времени мистер Лип успел сменить уже три цвета – сначала его кожа окрасилась в светло-зеленый, потом – в болотный и под конец сделалась практически черной – такой, что даже белых пятен и полосок стало незаметно. Наконец после второго круга Дурдака остановилась возле скрюченного и подрагивающего хвоста рептилии и подняла шип еще выше.
– Стой! – вдруг завопил мистер Лип.
– Неужели передумали? – с долей сожаления спросила мартышка.
– Да нет... боюсь, что кто-нибудь увидит... ну, из моих родственников.
– Ой, да перестаньте. Кому вы нужны в этом захолустье, – отмахнулась Дурдака.
– Все-таки надо проверить. – Глаза мистера Липа, как сумасшедшие, закрутились по сторонам.
Тени уже стали сгущаться. Многие растения выглядели, как большие темно-зеленые силуэты, напоминая каких-то чудных животных. «Ага, вон на лиане заснул свинцово-серый попугай жако. А точно ли он спит? Нет, все-таки спит, даже голову свесил: расслабился. Справа еще не дремлют павианы, расселись, как стая черных ворон, только глаза в темноте светятся. Чего-то ждут, а может, всю дорогу наблюдали за нами, а затем все передадут дядюшке Питчу или мистеру Кутаку. О-о, за теми не станется – сразу растрезвонят, что видели, как несчастный Лип, нарушив все запреты и переступив через древние традиции, бежит сломя голову... Хотя, вроде, павианы не такие корыстные и вредные, как мартышки. Нет, все-таки надо взять с нее слово».
– Дай мне слово, что ты никому не расскажешь, – тут же зашептал мистер Лип.
– Что не расскажешь? – Глаза обезьяны подозрительно скосились на ящерку.
– Ну... – Тут мистер Лип указал взглядом на торчащий в лапке мартышки шип.
– Не понимаю, – растерянно произнесла Дурдака.
– Да это-это. – Снова последовал говорящий взгляд.
– Ах, это, – мартышка хихикнула. – Даю самое честное обезьянье слово. Начнем?
Мистер Лип снова предусмотрительно зажмурился, разом перед глазами наступила ночь. В следующую секунду он готов был взвыть, но все же сдержался. Когда хамелеон открыл глаза, то увидел замелькавшие перед ним стволы деревьев, стебельки травы, кустарники. Все стремительно убегало от него, или это он сам убегал?
– Ну как? – слева появилась всклокоченная и радостная морда Дурдаки.
– Теперь успеваем, – задыхаясь, крикнул мистер Лип и глянул вниз – все его четыре лапки работали как заведенные. Расстояние до гнезда Жа-жа уменьшалось со стремительной прогрессией. – Как будто лечу, – решил он поделиться впечатлениями с мартышкой, мчавшейся за ним. – Только вот зад побаливает...
Они наперегонки молниеносно продвигались к конечному пункту их путешествия, где звери, собравшиеся на опушке, проводили некое расследование. Перед тем, как начать его, они выслушали доводы наблюдательного страуса. Первым делом птица попросила угомониться игроков, а потом, откашлявшись, сказала следующее:
– Все дело в том, что я приметил некоторое несоответствие. Видите? – пробасил страус, подойдя к горке. – Земля взрыхлена, словно в ней копались, извините, сотни червей. А какая она была в тот момент, когда началась потасовка? – От его слов Ай-ай слегка покраснел. – Правильно! Листики были чуть приподняты, а теперь они валяются у самого основания горки. Поэтому я и сказал, что все малыши давно вылупились.
– И что нам теперь делать? – раздался плаксивый голосок банановой лягушки из окружившей страуса толпы.
– Подсчитать крошек! – веско отчеканил страус.
Каково же было их удивление, когда у горки они обнаружили пустой вольер. Впечатлительная жаба Голиаф даже рухнула в обморок при виде этого, чуть не придавив двух ядовитых лягушек, а остальные молчаливо застыли от обиды и разочарования.
Сложно сказать, могли ли убежать новорожденные. Ведь конструкцию из поперечных и продольных палок, по мнению строителя, месье Бочки, соорудили вполне сносную и, главное, непроницаемую. По крайней мере, это он пытался внушить всем присутствующим перед началом игры и даже продемонстрировал надежность вольера, несколько раз запрыгнув в него и выпрыгнув. Более того, вдоль деревяшек были просунуты листья лобелии, похожие на страусовые перья, – великолепная преграда, опять же по мысли месье Бочки, для любых юрких малышей. Это он и пытался сейчас разъяснить теснившей его к баобабу публике.
– Я ни в чем не виноват, клянусь вам, – визгливо запричитал месье Бочка, поняв, что дальше двигаться некуда.
Мысленно же он проклинал себя за то, что так глупо решил остаться на опушке, в то время как мог бы быть уже за милю от чертовой шайки кровожадных хищников, да еще с кучей вкусных червячков. А теперь... И вдруг, о, аллилуйя!
– Нужно раскопать гнездо! – заверещал он.
– Что? – одновременно спросили братья-близнецы тритоны.
– Говорю вам, – затараторил месье Бочка, – нужно раскопать гнездо, чтобы убедиться, что все хамелеончики, – тут из него вылетел нервный смешок, – живы. Так мы сможем определить победителя, если, к примеру, обнаружим непроклюнувшиеся яйца.
– Хорошая идея, – заулыбалась лысая сорока. Месье Бочка облегченно вздохнул и стер со лба выступившие капли пота.
За дело взялась крыса, так как у нее были самые острые коготки. Копала она быстро, земля летела в разные стороны, шлепалась комьями на столпившихся позади нее зевак. А уже через пять минут стало понятно, что ничего они не найдут. Плодом всех трудов стал единственный экспонат, продемонстрированный крысой, – чей-то огромный желтый зуб. «Льва», – уточнил всезнающий страус, наклонившись.
И в то время как все дружно, затаив дыхание, следили за работой крысы, месье Бочка задом направлялся к цветку-кубку. Он шел как-то урывками – то сделает шаг, то остановится, затем три быстрых прыжка и снова секундная заминка. Какие мысли бродили в его голове в тот момент, сложно сказать, потому что их было так много и они так быстро ускользали из хитроумного черепа лягушонка. Как бы то ни было, месье Бочка благополучно преодолел пространство, отделяющее его от главной цели. Он успел только услышать вопрос красивой голубки: «А где Мамба?» – и ответ голубя: «Я не видел ее на протяжении получаса», – как все дружно обернулись в поисках пропавшей и от неожиданности обмерли.
– Держи его! – вдруг закричал бородавочник Хлюп. – Обманщик!
Второпях месье Бочка напялил котелок с червями, часть из которых тут же просыпалась на землю, прихватил сетку и бросился наутек. Страх гнал его вперед. Он не чувствовал, как стебельки травы и ветки кустарников хлещут по лицу, норовя попасть в глаз, залезть в ухо, зато он ощущал, как мерзко копошатся на его голове гады. Правда, расставаться с ними, а тем более с любимым котелком он не собирался. «Вот еще, буду я делиться наживой со всякими», – думал Бочка, поэтому и придерживал лапкой головной убор, чтобы тот ненароком не свалился. А позади несся устрашающий топот.
Выходит, задуманное все же свершилось: добыча все равно стала его. И, несмотря на то, что преследователи не отставали, месье Бочка был уверен, что выпутается и из этой передряги. В тот момент лягушонка совершенно не заботил вопрос о том, что стало с потомством его знакомого Липа. Впрочем, он никогда не волновался по поводу малышей, ведь всегда жил по принципу: «Чем больше еды, тем жить веселее».
– Попался. – Остановил ход его мыслей чей-то голос.
Месье Бочка вскрикнул от неожиданности и упал, тотчас перед ним возникла ехидная морда черной Мамбы. И, как прежде, змея прикрыла один глаз, левый. Может, это означает, что она голодна?
– Еще тепленький, вкусненький, сладкий кусочек, – прошипела Мамба и упала с ветки, с которой она секунду назад свесилась.
– Ах ты... подлая зверюга!.. Чего пугаешь? – сказал месье Бочка, вскочив на ноги, и для храбрости выставил перед собой кулачки.
– Я не пугаю, я охочусь.
– Разве мы ни дог-говорились о неп-прикосновенности на время игрищ? – заикаясь, промямлил месье Бочка и попятился.
– Она закончилась, – сладко произнесла Мамба, точно промурлыкала.
– Но...
– Что «но»?! Съем я тебя сейчас, разве непонятно? – Ее слова прозвучали слишком резко и еще больше напугали лягушонка.
Месье Бочка панически пытался найти выход из сложившегося положения. За короткий миг в его голове пронеслись сотни мыслей с сотнями решений. В их числе было и бегство, и драка, и крик о помощи, и мольбы. Но неожиданно он понял, чтó ему нужно сделать в следующую минуту, и даже обрадовался собственной гениальности.
– А вот и не съешь, – развеселился лягушонок и начал пританцовывать вокруг грозной змеи. Он словно дразнил Мамбу.
Змея явно не ожидала подобной реакции. Вопреки тому, что она была уравновешенным пресмыкающимся, эта клоунада ее, честно сказать, ввела в состояние замешательства, отчего она непроизвольно спросила:
– Почему?
– Ядовитый я, – радостно сообщил месье Бочка, продолжая выплясывать. – Вот смотри, какие сиреневые полоски по всей спине, – на этих словах он повернулся боком и указал пальцем на рисунок, – а эти желтые пятна на брюшке ты видела? И вот сюда глянь. Хорошо видишь? – Лягушонок тыкал в глаза змеи то одной ступней, то другой. – На правой синяя бородавка, а на левой пятке красная. Я самый ядовитый лягушонок на всем белом свете. Поэтому когда ты меня съешь, тут же окочуришься. Сечешь? – свирепо уставился он на змею, стараясь не моргнуть.
Это был нокдаун для Мамбы. Такого отвращения, написанного на ее лице, месье Бочка еще ни разу не видел в своей жизни. И, как следствие, пресмыкающееся трусливо заспешило прочь от «ядовитого» паяца, который мог бы стать закуской в этот вечер.
– Эй, ты куда? – погнался за беглянкой месье Бочка. – Да постой же!
А в ответ услышал:
– Я вегетарианка.
Мамба все быстрее улепетывала, спасаясь. И когда она скрылась из виду, месье Бочка не вытерпел и захохотал. Он смеялся до колик в животе, до ломоты в суставах, верещал так безудержно, что в итоге повалился наземь и задрыгал лапками в исступлении...
– Быстрее, – в эту минуту подгонял сам себя мистер Лип. – Чует мое сердце, что все не к добру.
Запал уже пропал, и той сноровки и необходимой энергии как не бывало – мистер Лип по привычке плелся неторопливым шагом, медленнее, чем черепаха. Теперь он не поспевал за обезьяной, которая так и норовила убежать вперед: он рассказал все Дурдаке, поэтому мартышка тáк торопилась. Единственная мысль грела его в эту минуту – он нашел настоящего друга. Совершенно немыслимая для него вещь, ведь мистер Лип действительно считал, что все обезьяны корыстолюбивые себялюбцы, а тут вышло наоборот. «Стоит, наверное, изменить мнение о всех приматах», – в очередной раз подумал мистер Лип.
– Не каркайте, как старая ворона. От такого пессимизма можно удавиться, – пыталась подбодрить ящерку мартышка. – Вот я в свое время боялась темноты. И к чему это привело?
– К чему? – машинально спросил Лип.
– Сплю в гнездах птиц.
– А разве у тебя нет родственников, подруг? – удивился мистер Лип.
– Да кто ж меня такую вытерпит: я разговариваю даже ночью. Ах да... и ужасно храплю, так храплю, что деревья трясутся.
– А птенцы?
– Что птенцы?
– Ты же их, наверное, будишь своим храпом.
– А-а-а, – Дурдака рассмеялась. – Так я гнезда с яйцами выбираю или, вообще, пустые.
«Странная какая-то, – пронеслось в десятый раз в голове мистера Липа. – Впрочем, она уже с первого взгляда выглядела не лучше ленивца».
– А может, я сбегаю, посмотрю, пока не поздно? – спросила Дурдака. – Одним глазком и сразу к вам. – Она устала семенить возле ящерки, точнее, прыгать из стороны в сторону, взбираться на деревья за плодами, заглядывать в кусты.
Мистер Лип некоторое время думал, прежде чем ответить:
– Смотри не заблудись... и сразу возвращайся! – Он не успел моргнуть, как обезьяна скрылась в зарослях.
«Наверное, все-таки решила сбежать, – подумал мистер Лип. – Скучно стало с таким стариком, как я». Лип тяжело вздохнул и потащился дальше.
Сколько прошло времени, он точно не знал, да и, вообще, не разбирался в этом вопросе, как и все животные оазиса: его биологические часы работали по принципу восхода и захода солнца. Еще он с уверенностью мог сказать, когда пойдут дожди или наступят холода, хотя понижение температуры считалось среди местных экзотикой. Как бы то ни было, в тот момент, когда мистер Лип впал в полнейшее уныние, решив, что Дурдака никогда не вернется, она неожиданно возникла перед его взором. Точнее сказать, первым делом рептилия приметила одним глазом движущийся меж зелени, во втором ярусе растительности, хвост обезьяны. Его невозможно было спутать ни с чем: слишком уж примечательным он был – грязно-зеленым, с проплешинами у самого кончика и каким-то желтым пятном ближе к основанию.
Спрыгнув на землю перед самым носом ящерки, Дурдака завопила:
– Нет там никого! Ей-богу, пустая поляна. А под деревом... под деревом...
– Да скажешь ты, наконец, или нет! – разозлился мистер Лип.
– Дыра! – выпучив глаза, выпалила мартышка.
– Какая дыра?! – не на шутку перепугался Лип.
– Огромная. Вот такая, – Дурдака развела лапы, пытаясь показать размер углубления. – Нет, скорее, вот такая. – Она еще шире раздвинула лапы.
– О, мои бедные детки. – Мистер Лип в отчаянии схватился за голову.
Когда они оказались на опушке, там действительно никого не было. По тому, как неприглядно выглядела полянка (везде валялись поломанные веточки, сухой ковер из листвы был словно вспахан по всему периметру), можно было сказать, что здесь произошло столпотворение. А в самом центре, где лежало пустотелое дерево, разверзлась земля, как показалось мистеру Липу с первого взгляда. Он шел, боязливо оглядывая окрестности и клича лягушонка, но все безропотно молчало. Около той самой дыры рептилия чуть было не разрыдалась; ноги подкосились, и он обреченно присел возле ямы.
– Может... может... кто-то из них выжил? – неуверенно спросила обезьянка.
Она перепрыгнула через мистера Липа и заглянула в вольер. Увидев вопрошающий взгляд ящерки, мартышка произнесла:
– Пусто.
– Это все моя медлительность, – яростно, с ненавистью, прошептал мистер Лип, продолжая глядеть вглубь ямы. – Этот чертов титул королевских рептилий во всем виноват, – он встал и пошел прочь, опустив голову.
– Постойте! – крикнула Дурдака. – Давайте все-таки проверим.
– Да нет там никого, – сухо ответил мистер Лип.
Все же он подошел к обезьянке и стал наблюдать, как она перерывает землю в поисках уцелевших яиц. Лапки Дурдаки работали так оперативно, что их движения было практически невозможно уловить. Сначала Дурдака копала вниз, следом стала расширять ямку, предположив, что часть яиц могла затеряться где-то справа или слева. Вначале мартышка стояла по пояс в углублении, но уже через несколько секунд скрылась в дыре с головой и все продолжала копать, словно намеревалась прорыть туннель до ядра Земли.
Все это время мистер Лип не понимал, зачем он сидит рядом с могилой и чего, собственно, ждет, ведь все вполне понятно, как божий день: кто-то буквально полчаса, а может быть, час назад поживился кладкой. Это мог сделать кто угодно, даже такой с виду доброжелательный месье Бочка.
Изредка Дурдака появлялась и спрашивала у ящерки, ни этот ли корешок, или камешек, или косточку следует считать яйцом Жа-жа.
– Нет, – отвечал обреченно мистер Лип либо мотал головой.
Внезапно обезьянка вынырнула из ямы и загадочно произнесла:
– По-моему, я кое-что нашла.
Мистер Лип даже не поднял головы.
– Одно-единственное, – продолжала мартышка, – самое драгоценное... Яйцо! – выкрикнула она и сунула под нос мистеру Липа что-то круглое.
Он недоверчиво скосил на предмет левый глаз, ожидая увидеть очередной камешек, но каково было его удивление, когда он действительно увидел яйцо в фиолетово-перламутровой оболочке! И, кажется, там кто-то шевелился. Ящерка протянула дрожащие лапки. Когда сокровище оказалось в отцовских объятиях, Лип поднял его на свет. В заходящих лучах красно-оранжевого солнца силуэт под скорлупой просматривался более отчетливо, и он... в самом деле двигался – пошевелил лапкой и головой.
– О, мой дорогой, – снова обнял яйцо мистер Лип. – Клянусь, что ни при каких обстоятельствах не брошу тебя и воспитаю самым быстрым и смелым хамелеоном.