Сквозь кружевные дырочки свисавшей с постели простыни было видно, как множество ног
толкутся вокруг стула, на котором бессильным кулем с обвисшими руками сидит, всё сползая
на сторону, бледный окровавленный Мишка.
Коленки трясутся, приходится стискивать их руками изо всей силы, но тут зубы
начинают предательски громко стучать.
…и хочется пятиться всё дальше под кровать, и чтобы там был подземный ход…
…или чтобы вдруг превратиться в невидимку и проскользнуть сквозь весь этот кошмар…
…или остановить время и повернуть его вспять – ну хоть на десять минуточек…
…ну по-жа-луй-ста…
старые ходики неожиданно поперхнулись
гиря медленно поползла вверх
стрелки часов закрутились
в обратную сторону
У забора, прячась в его неверной полосатой тени от раскалённого солнца, привалившись к нему облупленными спинами, сидели на корточках рядком братовы дружбаны.
Белобрысая макушка Мишки явно выделялась своей необыкновенной снежной белизной.
Жара вымотала так, что даже и разговаривать было лень, не то что конуру строить.
Дворовый пёс клацкал зубами, пытаясь дотянуться до вьедливого репья под хвостом,
но, осознав бессмысленность этой затеи, обессиленно свалился у кучки кирпичей, вывалив
длиннющий влажный язык и быстро-быстро дыша.
Постройка кирпичной конуры для Шарика откладывалась на неопределённый срок,
по крайней мере до того, как солнышко перестанет палить.
А так было бы хорошо, Шарик спрятался бы от жары в своём собственном домике -
вон сколько кирпичей со стройки натаскали.
И кирпичи такие красные, тяжёленькие.
Вот если такой кирпич подержать немножко в руке, чтобы пообвыкся, притёрся,
а потом так плавно-плавно отвести руку в сторону и выпустить его…
Далеко улетит?
Кирпич улетел недалеко – ровненько до Мишкиной белобрысой макушки, оставив
на ней «особую примету»,которая и предъявлялась юной метательнице кирпичей каждый раз,
когда она приезжала на каникулы.
А в памяти осталась только эта нестерпимая тоска
и чувство неотвратимости наказания,
и звук приближающихся шагов…