…Проснулась в состоянии неосознанного животного страха.
Где она? Что с ней?
К горлу подступала тошнота. Ее всю трясло. Нет, это трясло вагон. Осмотрелась.
Она лежала на второй полке плацкартного купе вагона с зарешеченным окном, за которым пробегали осенние леса, поля, луга, полустанки…
Вспомнила!
Да ведь она заключенная и находится на пути в места лишения свободы.
Так далеко от дома она никогда еще не уезжала.
Пугающая неизвестность – что впереди, что ее ждет?
Господи, ну почему! За что ей такое наказание!
Надо взять себя в руки (ничего не изменить), успокоиться, отвлечься, вспомнить что-то хорошее, к чему располагал мерный перестук вагонных колес.
Стала перелистывать свою жизнь, на глаза сами собой навернулись слезы...
…Босоногое счастливое детство – ни забот, ни тревог, родительский дом на берегу реки.
Выходишь из дому, всего несколько шагов, и чистая, прозрачная искрящаяся гладь.
Ступаешь в ласковую прохладу – тихое неспешное погружение в счастье.
Несколько взмахов руками, и ты на том берегу. Благодать – заливные луга, раздолье, звенящий от прозрачности воздух.
Откидываешься спиной на траву – небо синее-синее, облака проплывают белыми клочьями ваты, а ласточки так высоко, что лишь далекие восторженные крики обозначают их невидимое присутствие…
– Надолго ли упекли и за что? – вдруг отвлекла ее от воспоминаний женщина, лежавшая напротив.
Не хотелось вступать в разговор, да соседка не отвязывалась, уж очень хотелось той выговориться, запричитала:
– Дура я, дура, это же надо было так залететь, ведь могла отделаться лишь “условным” сроком, да за язык потянуло, не сдержалась, ляпнула лишнее! А все из-за него, муженька! Ничего, вернусь – мало не покажется!
Она не слишком внимательно слушала, но постепенно втянулась в нехитрую историю:
– Я работала на рынке, – продолжила вынужденная попутчица, – купила место, муж там же работал продавцом. Познакомились, поженились.
Проворовался, падла, выгнали. Зарабатывала я неплохо, на двоих хватало. Дети у нас не получались, “соскакивали”, можно было бы и подлечиться, да как тут рожать – единственная ведь кормилица в семье. Да, гребанная семейка-то. Деньги не считала, но чувствовала, что муж тратит лишнее…
Все бы хорошо, да как-то в субботу на рынок должна была наехать “налоговая”, пришлось закрыться, умотала домой. Утром перед уходом на работу приготовила борщ, оставила довариваться, попросила мужа выключить через час.
Еще на лестнице чувствую сильный запах борща – на кухне большая кастрюля так и стоит на огне. Треть уже выкипела. Ну, сейчас выдам ему, небось, дрыхнет!
Захожу в комнату, а на нашем супружеском ложе колышется знакомая голая задница – муженек старается.
Меня как обухом по голове – бегу на кухню, хватаю горячую кастрюлю, боли не чувствую, мчусь в спальню и выворачиваю кипящее варево на прыгающий зад!
Не рассчитала! Ох, и визгу было! Он отделался легче, успел вскочить, быстро стекло, ей досталось больше – два месяца отлежала в больнице, кожа полезла с лица, шеи, груди, живота, досталось даже интимным местам. Вердикт – причиненные увечья…
На суде заявительница сидела одна, муженька рядом не было, как не было у него и претензий ко мне. Дура, кому теперь такая красавица нужна, придется правда ей выплачивать пару лет…
Помолчали…
– Ну а у тебя что?
– Долгая история.
– Ничего, времени на сто твоих историй хватит.
Не хотелось рассказывать, да заговорила:
– Растлительница я!
– Да, ну! Не гони!
Стала вспоминать. Вслух…
С чего же все началось? Да, конечно, со свадьбы!..
…Была весна, май – теплынь.
Вторые сутки село неистово гудело – свадьба.
Весенние свадьбы, да еще в мае в деревне редкость, да отступать дальше было некуда – невеста (ее двоюродная сестра) стремительно и неумолимо теряла стройность фигуры.
Свадьбу, как всегда, проводили на площадке с навесом, освещенной разноцветными гирляндами, специально предназначенной для такого рода торжеств.
Ее презентовала брачующимся новоявленная деревенская бизнесменша Аня (не бесплатно, разумеется).
Появилась она недавно (года три), открыла магазин, купила в центре села участок, построила роскошный дом, стала скупать другие участки. Треть села уже выкупила – места здесь привольные…
Второй день свадьбы подходил к концу. На небе высыпали звезды. Устала, все это ей порядком надоело – бесконечные накрывания столов, уборка, мытье посуды, вновь накрывание, и не было тому конца и края.
И не в радость было ей всеобщее пьяное веселье, упрямо и настойчиво поддерживаемое лившейся рекой водкой, хотелось домой, к тому же скотина не кормлена, корова не доена, да и домашних дел поднакопилось.
Подошла к Ане, руководившей застольем, стала отпрашиваться.
Та согласилась отпустить, посоветовав заодно взять несколько ведер с объедками, переполнявшими чаны, дабы специально не готовить скотине.
Наполнили четыре больших ведра, осталось найти помощника.
Подошла к мужу, тот отрицательно мотнул головой, даже не собираясь подниматься, впрочем, его, едва державшегося на ногах, впору самого было волочь, да до конца свадьбы от стола его не оторвать…
Оглянулась кругом в нерешительности.
– Алеша! – услышала голос Анны, – хватит водку жрать, помоги! – сын распорядительницы нехотя поднялся из-за стола.
Она с сомнением посмотрела на хоть и рослого, но уж очень тоненького и хрупкого юношу.
Тот неожиданно легко поднял два тяжелых ведра и неторопливо потянулся к дороге…
Не без удовольствия поглядывала на колеблющуюся впереди гибкую стройную юношескую фигурку.
По дороге на ее попытки разговорить юноша не реагировал, лишь исподтишка стрелял глазками, оценивая ее рост и стать…
Дотащились, слава богу!
Попросила вынужденного помощника наполнить из ведер корыто поросятам, сама же пошла в хлев. Разбросала корм телятам.
Когда освободилась, Алеши и след простыл.
Не простился, а жаль – не успела отблагодарить, чаем бы напоила с пирожками, милый мальчик, но уж больно неразговорчивый…
Весенняя ночь уверенно завладела селом, лишь вдалеке была слышна гармошка – свадьба, затихая, устав от веселья, нехотя перевалила на третий день.
Можно, наконец, и самой улечься, но заснуть почему-то не удавалось – то ли усталость, то ли томление молодого тела.
Муж давно не радовал ее, хотя от него пьяного толку, да и непьяного!..
В последнее время вовсе сбрендил – раздавит о постель и храпит не завершив, порой и не начав…
Встала, вышла к крыльцу, выплеснула на себя раздетую пол ведра воды, дабы унять раздражение плоти, постояла, охлаждаясь…
Надела ночную сорочку на невысохшее тело, а когда проходила мимо сарая, где хранилось сено, почудилось какое-то шевеление, заглянула.
Глаза привыкали к темноте, в углу едва виднелась странно колеблющаяся тоненькая фигурка.
Алеша? Что с ним? Лихорадка?
Нашла выключатель, юноша резко развернулся к ней.
Пойманный врасплох, поторопился прикрыть руками срам, хлопая испуганными глазенками, и все пытался дотянуться до приспущенных трусиков, стреноживших коленки.
Не даром ей все время казалось, что чьи-то глаза следят за ней – он не ушел, подсматривал, как она тут голым задом сверкала, не выдержал, бедняжка, уединился!..
Все ее женское естество возмутилось – она мается, а он тут!..
Хотела пожурить. Его глазки виновато смотрели, но не скрывали мужской интерес.
Сделал судорожное глотательное движение, взгляд тревожно заметался по ее телу.
И было от чего беспокоиться!
Еще не высохшие нескованные груди едва ни разрывали прилипшую к ним рубашку, просвечиваясь коричневыми кругами, бедра и живот туго и прозрачно натягивали ткань, темный мокро обозначенный треугольник призывно венчал всю эту женскую притягательную силу.
Непроизвольно сделала шаг к юноше.
Его руки безвольными плетьми пали вдоль тела.
Ее глаза выкатили из орбит.
Ого!!!
Господи, не дай пропасть!
Взгляд магнитом приковало к такой невидали, что достоинство мужа представлялось теперь главным его недостатком…
Дальнейшее происходило вне ее сознания.
Руки затеребили бретельки на плечах.
Сорочка стала лениво сползать, приоткрыв решительно высвободившиеся раскинувшиеся груди, талию, выпуклость живота, задержалась на раздавшихся нетерпеливо ерзающих бедрах, освобождаясь от них, и, наконец, нехотя стекла к ногам соблазнительницы.
Приблизилась вплотную к юноше, обездвиженному невиданным зрелищем, ухватила за плечи, и рухнула спиной на сено, потянув на себя…
Молодой вихрь трудно ворвался, забился в ней, и через минуту юное тело уже содрогалось в ее объятиях, увы, лишь слегка потешив плоть…
Пришел в себя. Слезы восторга застилали его глаза. Ее шепот:
– Все хорошо, не плачь!..
Юноша лежал на спине, медленно приходя в себя.
Его еще совсем недавно мутные от наслаждения глазки очистились, лучась радостью первой победы над женщиной, первого ее постижения.
Нет, это еще не была победа, лишь пригубил…
До предела взведенная, не оставляя надежды повторной (более успешной) попытки, она продолжила ласки, увлекая юношу в удивительный, таинственный мир, который сама еще толком не знала…
Он же полностью доверился ее рукам, их нежной откровенности…
Склонилась над ним, уронила на его лицо вожделенную тяжесть грудей, качая телом, водила набухшими бутонами сосков по губам, по безволосой груди, животу, ниже, лаская, теребя…
Добилась – непостижимая картина пробуждения!
До сего дня муж (единственный ее мужчина) направлял, наставлял, обучал ее, сдерживая естественные порывы.
Нынче же она (впервые) повела основную партию, управляя музыкой любви.
Встала на колени над распростертым юношей, с трудом оседлала…
Необычная наездница, да и седло не совсем обычное – живая лука туго разверзла плоть…
Она с трудом сдерживала себя, да удастся ли?..
Размеренный шаг, можно иноходь, только бы не сорваться в галоп!
Не сладила, встала на стремена, помчалась навстречу ветру…
Захлебнулась криком, пала сраженная! Два бьющихся тела слились в заключительных аккордах любви!..
Медленно нехотя возвращалась в себя…
Истома, приятная усталость, ноги как чужие – не шелохнуть.
Что с ней? Как это? Что это было?
Впервые она испытала такое! И с кем, с мальчишкой?!
Что ж было раньше, до сих пор?
Шесть лет замужества со зрелым мужчиной и ничего даже похожего!?
Они лежали утомленные, он бессвязно лопотал что-то.
Прислушалась.
– Спасибо, солнышко мое, радость моя, миленькая моя, любимая, несравненная...
Таких слов ей никто и никогда еще не говорил…
– Как здорово, как мне хорошо, какой подарок на день рождения, спасибо, девочка моя!..
Нашел девочку!
– Ну и сколько же тебе стукнуло?
– Четырнадцать.
– Сколько!!!
– Четырнадцать.
Слетела с любовного ложа.
Какой ужас! Что она натворила!
Обманулась внешней взрослостью!
Потянулась в дом, в спальню, рухнула на постель, не в состоянии прийти в себя:
– Что я наделала, что наделала! – удрученно шептала она…
Так и пролежала до утра, не смыкая глаз…
…В серой призрачности рассвета увидала тоненькую фигурку, подходившую к ее супружескому ложе:
– Уходи! – зло велела она, – запомни, ничего не было, тебе приснилось, не приходи ко мне больше никогда, слышишь, никогда!
Он не уходил.
Присел на краешек постели – не достать:
– Я тебя люблю.
– Убирайся, щенок!
Она выкрикивала обидные слова, еще надеясь, что они хоть как-то его остановят.
Несмелая рука коснулась ее плеча, обожгла.
Плоть застыла, замерла в предвкушении, а глотка продолжала выбрасывать грубые, злые, жестокие слова…
Тело уже внимало невозможно, невыносимо нежным рукам мальчика, а уста продолжали твердить:
– Уходи, убирайся!
Его губы целовали ее груди.
– Пожалей, не губи меня! – взмолилась, чуть не плача, но его уже было не остановить.
– Господи, за что мне такое наказание! – в сердцах вырвалось из нее, руки же жадно охватили, притянули упругое тело…
Повержена, распята…
На этот раз он оказался на удивление умелым, сумел сдержать себя, дождался заключительных ее стонов, содроганий, ее горьких завершающих слов:
– Ты – моя сладкая погибель!..
…Так началась эта странная, удивительная, нелепая любовь четырнадцатилетнего мальчика и замужней двадцатишестилетней женщины…
Лето не заставило себя ждать. Муж уехал на заработки (так он сказал), на самом деле отрывался там с такими же, как он бездельниками и девками, приезжая к осени без денег, черный от беспробудного загула и пьянства…
Она же с утра до ночи управлялась на поле и по хозяйству, изводя себя усталостью, стараясь изжить это наваждение, это помутнение рассудка.
Усталая ложилась в пустую супружескую постель – не могла уснуть, страшась и ожидая робкого стука в окошко.
Дождавшись, боролась с собой, терзаясь муками вины и раскаяния, но желание пересиливало, вскидывалась, отворяя двери и себя…
И получала: чистоту и нежность, мед наслаждения и неистовость страсти, истому и негу…
Она беспечно и благодарно принимала его семя – не беспокоилась, считая себя бесплодной. Шесть лет супружеской жизни не дали детей – знать не суждено.
Муж даже запил с тоски (так он объяснял), отчаявшись услышать детский лепет.
– Сука! – пьяно укорял ее, – ты даже забрюхатеть не в состоянии, пустышка, пустоцвет!..
На Троицу убрала дом ветками березы, устелила пол травами, пошла в церковь.
Мужчин в селе было мало, в основном гуляли девушки и молодицы, приглашали и ее “на складчину” с караваем в березовую рощу, где на берегу реки плели венки, завивали ветви берез, кидали венки в реку, гадали на суженного:
“Ой, пущу стрелу вдоль по улице,
Ты убей, стрела, добра молодца…”
Ей не хотелось, чтобы стрела настигла ее Алешу, твердо решила убить в себе это непотребство.
На ночь заперла дом на все засовы. Он бродил вокруг дома, звал, умолял.
Господи, дай сил!
Хоть к кровати вяжи!
Ее твердости хватило лишь на час. Сорвала путы благоразумия, птицей взлетела, слилась в объятиях и… вновь пропала!
Как от него пахло! Запах парного молока, скошенных трав, полей и лугов!
…Солнечный мальчик с золотыми кудрями – любимое юное нежное создание, свет в ее окошке!
Телом – мужчина, душой – ангелочек.
Сколько в нем чистоты!
Ни пошлости, ни хамства, ни цинизма, ни эгоизма, ни злобы, ни тупой требовательности. Отдавал, дарил все, что имел – нежность, ласку, доброту, любовь…
К ее любви густо примешивалось несостоявшееся материнство, хотелось укрыть его, защитить от невзгод и страданий, от грязи и мерзости…
А он рвал и дарил ей букеты полевых цветов, выражая этим восхищение, восторг и преклонение перед своей избранницей, своей королевой.
Показалось недостаточно.
Принес дорогие золотые украшения, видимо взял в магазине матери. Вернула со словами:
– Еще раз сделаешь что-либо подобное, не взыщи!..
…На Ивана Купала затопила баньку, приготовила веники из березы с вплетенными цветами иван-да-марьи.
Стемнело. Алеша не шел, загулял с дружками-подружками.
Вышла из дому, спустилась к реке.
Девушки опускали на воду березовые венки с горящими лучинами (только бы не затонули!), некоторые купались нагишом.
Мальчишки подсматривали – когда еще такое увидишь…
Молодые со смехом прыгали через костры, отгоняя нечисть, та (невидимая) улепетывала, пряталась в воде.
Неожиданно увидела мать Алеши:
– Кого высматриваешь? – Анна пронизала ее пристальным изучающим взглядом.
– Никого.
– Когда мужа ждешь?
– К осени.
– Алешу не видела?
Пожала плечами. Дурные предчувствия холодом поползли по спине.
Пошла домой, у дома из темени вышла знакомая тоненькая фигурка.
Душа истерзана страхами и сомнениями – как удержать себя?..
Нещадно хлестала своего милого березовым веником, затем вылила на него ковш воды, любуясь окрепшим за лето, загоревшим его телом, целуя всего, лаская.
Любовь захлестывала ее, переливалась через край, хотелось побаловать чем-то совсем уж необыкновенным:
– Хочешь поцелую тебя… Там?..
Он не понял, опустилась на колени, еще сопротивляясь дикому неудержимому порыву…
Кольцо губ… Развратница!..
Голова поплыла, лишь успела подумать: “Господи, что я творю!” – раньше такого она и в мыслях не смела позволить!..
Возбудилась до неистовства, мотая обезумевшей головой!..
…Потом уже он хлестал ее, остудил из ковша, легла на спину, приходя в себя, отдыхая.
– Хочешь я поцелую тебя… Там? – повторил он ее вопрос.
– Совсем рехнулся?!!
Он как бы не стал испытывать ее, отвлек внимание, обманул.
Когда же почувствовала его губы, было поздно, затрепетала, сопротивляясь, охватила двумя руками его голову, отдирая от себя, а вместо этого прижала и… тихо умерла…
Пришла в себя от идиотского хихиканья – кто б это мог быть? Да ведь это из нее исходит! Непроизвольный ее смех перешел в слезы, всхлипывания – такого взрыва эмоций она еще не знала, лишь причитала:
– Развратница, распутница…
…Она неожиданно расцвела, засветилась счастьем, на лице сама по себе появлялась странная, загадочная улыбка, точно она знала такое, что другим неведомо, недоступно. Тело налилось любовью, набухло, как почки на деревьях по весне, груди вздулись, обрывая пуговицы на блузке, походка стала раскованной, свободной, заставляя мужчин долго и тяжело смотреть вслед, раздражая взгляд беспечной небрежностью раскачиваемых бедер…
Она еще не знала, чему обязана этим набуханием плоти…
Когда же началась эта беда?..
На Медовый Спас вечером нежданно-негаданно нагрянула в гости Анна.
Удивилась, пришлось пригласить на чай.
Пили чай с маковым пирогом.
Разговор ни о чем.
Вот незадача! И чего ей надо?
Сидела как на иголках – с минуты на минуту мог появиться Алеша.
Анна не уходила, выдерживая ее терпение:
– Кого-то ждешь?
– Нет!
Стук в окно – Алеша! Что делать?
Быстро выкатила на крыльцо:
– Алеша? – намеренно громко спросила она, что бы такое придумать! – Ты за матерью? – нашлась она, – Мы пьем чай с ней. Заходи!
Анна вышла вслед за ней:
– Как ты нашел меня? Я никому не говорила.
Юноша залопотал что-то невразумительное…
Над ними сгустились тучи.
Всю неделю Алеши не было.
Не пришел он и на Яблочный Спас, она уже не находила себе места.
Не могла уснуть – в глазах стояли его светящиеся любовью васильковые глазки, белокурая головка, стройное, загоревшее тело, пахнущее полынью, чудились его нежные руки, ласковые губы, да и что греха таить, восторг раздражаемой плоти…
К ночи необычно громкий стук разбудил ее, она легко выпорхнула на крылечко в надежде. Увы, это был не Алеша.
Узнала старшего его брата, от того сильно тянуло спиртным, по лицу размазалась бессмысленная улыбка, по-мужски гаденько осклабился:
– Алешу ждешь?
– Иди домой, проспись!
– Не жди, не придет, – икнул он. – Сегодня я вместо него.
Пошла в дом.
Вдруг почувствовала руку на своем заду. Резко развернулась. Наглец нахально смотрел на нее, охватил за бедра, облапил.
В противоположность брату он был ниже ее, но оказался цепким и сильным.
Пришлось потрудиться, вырвалась, сильно оттолкнула, он покатился по склону.
Испугалась – не расшибся бы.
– Б…, ну, погоди, доберусь еще до тебя!
Поняла – жди беды!
В этот вечер на Яблочный Спас зашло ее солнышко, настали тяжкие времена…
На следующий день явилась, не запылилась мать Алеши Анна.
– Что ты с моим старшим сделала, на нем живого места нет.
– Спроси у него самого!
– Я все знаю про вас с Алешей, он сам мне рассказал, я тебя по судам затаскаю, сука, за совращение малолетнего…
На неделе вечером приволокся сам Алеша с букетом цветов.
Взгляд был виноватый и вместе с тем испытывающий.
– Почему не приходил? Что случилось? Твоя мать все знает, откуда, кто ей наплел? – он угрюмо молчал.
– Тебе больше нельзя приходить сюда, ступай!
– Это правда, что брат говорил, будто ты была с ним?
– Правда, правда, нешто не видел, как расцеловала, разукрасила? – осерчала она, – катись-ка ты!
Как ей хотелось прижать его к себе, вновь услышать ласковые слова, ощутить нежность его рук, губ, наконец, прорваться страстью!..
Вновь приперлась Аня.
Сходу пошла в атаку:
– Мы с Алешей написали на тебя заявление в милицию о совращении его (малолетки).
Если не хочешь, чтобы я дала ход заявлению, уговори мужа отдать нам его участок земли, что у пруда, иначе не обессудь!
Промолчала, не зная, что и сказать…
Через день наведался уже отец мальчика.
Он был пьян, нехорошо улыбался:
– Че, будущая родственница, нальешь?
– Перебьешься.
Подошел, плотоядно глянул, ухватил за зад, и тотчас схлопотал!
Утирая щеку, сказал:
– Я бы на твоем месте был поласковей, без меня ход заявлению Алеши не дадут, так что от тебя все зависит.
Стал теснить к спальне.
Потянулась за плетью – он все понял…
…По селу гадюками поползли сплетни и слухи.
Хоть в магазин не ходи, бабы шушукаются, косятся.
Мужики стали цепляться по дороге, чего раньше не бывало.
А некоторые даже наладились в гости, проверяя слушок – вдруг на самом деле что обломится.
И чем резче получали отказ, тем убедительней затем хвастались.
Поняла – покоя ей уже не видать…
В середине сентября получила повестку в районную прокуратуру.
Приехала в район на автобусе.
Следователь – здоровенный хряк – залоснился глазками, примериваясь к призывно выпирающим ее выпуклостям, сообщил, что на нее получено заявление от гражданки Н-ой, которая обвиняет в совращении ею ее четырнадцатилетнего сына, в неоднократном его растлении, и “светит” ей до четырех лет тюрьмы.
Но он может “войти” в ее положение, если она будет благосклонна к нему, сократить срок, сделать “условным”, а может и вовсе не дать ход заявлению.
Сделала вид, что не поняла его намеков, тогда она еще не верила, что дело дойдет до суда…
На Покрова приехал благоверный, через час все уже знал.
Пришел, едва держась на ногах.
Не говоря лишних слов, ухватил ее за волосы, стал возить лицом по скамейке, затем снял ремень, задрал подол, приложился раз, другой, вырвалась, схватила кочергу, испуганно захлопал зенками. Отступил…
Вечером, однако подкатил к ней – довелось все же исполнить супружеский долг, только не она это была, ее мертвая оболочка, перед очами же стояли васильковые глазоньки, глядевшие с укоризной…
…Утром попыталась договориться с мужем по поводу участка его земли у пруда – пропадает ведь все одно, а иначе ее посадят.
В ответ услышала:
– Я буду даже рад, курва, если тебя укатают!..
Суд над растлительницей почему-то решили провести выездным в их селе.
Разместились в самом большом в их селе актовом зале школы, где преподавала ее мать.
Мать сидела на последней скамье в самом конце зала, ссутулившись, прикрывшись платком. Вокруг сидели ее ученики – как она теперь будет смотреть им в глаза?..
Подсудимая сидела на скамье на виду у всех, понуро уставившись в пол.
Зал был переполнен, мест на всех не хватило, приехали и из соседних сел.
Все ждали увлекательное зрелище, спектакль, действо.
Лица любопытные, нехорошие – так ей казалось – ни намека на сочувствие, поддержку…
Первыми вызвали родителей пострадавшего.
Анна подробно рассказала о совращении ее сына.
Что мальчик не хотел, а растлительница его подпоила и пьяного соблазнила.
Что многократно “пользовала” его по всякому, а также выманивала деньги и драгоценности, заставляя тащить все это из дому, назвала баснословную сумму украденного.
Что преступница также совратила и ее старшего сына. В результате сделала мальчиков ущербными, потерянными для общества.
Ее показания подтвердил и отец пострадавшего. Впрочем, кроме как на “угу” и отрицательное качание головой его не хватило, слава богу, хоть мог стоять, отрыгивая грозно и убедительно…
Затем вызвали самого пострадавшего.
Было смешно глядеть на этого рослого юношу, вытирающего слезы, самого способного (судя по внешности) кого угодно совратить.
Он не поднимая головы, односложно отвечал на вопросы обвинения и защиты, путался в ответах, но опровергнуть показания матери не решился.
Обвиняемая, широко раскрыв глаза, с изумлением взирала на своего любимого мальчика, будто видела впервые:
– Что за напраслину ты несешь, Алеша, взгляни мне в глаза!..
На уточняющие вопросы к ней судьи и обвинения не отвечала, причитая:
– Как же так, что вы с ним сотворили?..
Старший брат пострадавшего подтвердил ранее сказанное, дополнив небылицами, что, мол, совратительница однажды напоила его с двумя одноклассниками и по очереди имела, впрочем, называть их имена не стал…
Вызывали других свидетелей – они подтвердили, что неоднократно видели выходивших от нее мужиков, Алешу, его брата…
Побеспокоили и ее мужа.
Тот оказался настолько пьяным, что не смог ответить ни на один вопрос, мыча, ничего не соображая, отпустили с богом.
Отправился неровной походкой на свое место, бубня, как попугай одно и то же:
– Б…, курва, проститутка. Убью!..
Однажды зал все же развеселился.
Это произошло, когда с места взял слово конюх, давно оставшийся без работы по причине отсутствия в их селе лошадей, тот даже ровно стоять был не в состоянии (качался), не то, что подойти к трибуне.
Икая, он сообщил, что сам не раз наведывался к ней и вполне успешно.
Тут она не выдержала:
– Да он бывал у меня! – Зал удовлетворенно загудел.
– Поднимите рубаху на нем! – попросила она, что было тотчас исполнено его веселой соседкой.
Зал рухнул от смеха – все увидели следы от плети, перемежавшиеся с грязными полосами, на давно не видавшей мыла спине…
Выступление защитника поразило всех: и ее, и судью, и обвинителя, и зал.
Это был немолодой невысокий мужчина с уставшим печальным лицом. Негромко начал:
– Взгляните на этого рослого парубка!
О каком совращении может идти речь? На вид ему все восемнадцать.
Могла ли его полюбить женщина? Могла! Рано развившийся мальчик, вполне созревший для любви.
Она виновата лишь в том, что полюбила этого красивого юношу. Джульетте тоже было четырнадцать…
Повернулся к обвиняемой:
– Обвиняемая признала свою вину, но виновата лишь по букве закона, не по жизни, не по правде.
– Я очень надеюсь, что Суд оправдает ее, – сказал он, обращаясь к судье.
– С ней все ясно. А вот как быть с пострадавшим?..
Задумался, пауза затягивалась.
– Она его совратила, пусть так, не знаю чего здесь больше для него – вреда ли пользы? Но то, что сделали мы, куда ужасней, куда непоправимей!
Помолчал. Заговорил, вдруг резко повысив голос:
– Нет, не она растлила его – мы! Не сможет юноша, предавший свою любимую женщину, свою первую, главную любовь, стать полноценным мужчиной.
– Что он несет? – Мать пострадавшего в гневе вскочила с места.
Зал возбужденно загудел.
Голос защитника уже с трудом пробивался сквозь шум:
– Обвиняемая из него делала мужчину (когда-то это случается со всеми мальчиками), точнее попыталась – не удалось, не смогла.
Вмешались мы, в результате перед нами – недомужчина, недочеловек!
Шум в зале усилился.
Судья застучала молотком, возвращая тишину в зал, обратилась к защите:
– Вы не забыли, что вы защитник, а не обвинитель?
Тот как бы не слышал ее замечания:
– Есть ли нам оправдание? Есть ли оправдание ему, так и несостоявшемуся мужчине?..
– Прошу защиту говорить по сути дела!
Защитник продолжил, теперь в голосе его проступили нотки обреченности и горечи:
– Вы думаете – мы судим совратительницу, растлительницу. Нет, мы находимся на поминках по убиенной душе этого мальчика…
Защитника почти не стало слышно из-за шума.
– Судя по тому, что происходит в зале, многие из вас заражены не сочувствием, не состраданием, не жалостью, а жаждой крови и зрелища!..
Судья, уже не переставая, стучала молотком.
– И все же надеюсь, – завершил защитник, повернувшись к судье, – Суд сумеет отыскать смягчающие вину обстоятельства и не осудит излишне строго женщину за любовь, увы, поруганную!..
Последнее слово дали обвиняемой.
Она обратилась не к Суду, не к родственникам совращенного нею юноши, к матери:
– Мамочка, прости, лишь перед тобой я чувствую себя виноватой.
Лишь ты имеешь право меня осуждать, ведь это тебе я нанесла самый тяжкий удар, надеюсь, ты выдержишь весь этот ужас, этот кошмар, прости, если можешь!..
Тишина в зале, лишь негромкий голос:
– Да простит тебя бог, я тебя простила…
Обвиняемая обвела взглядом зал:
– Да, я виновата, но оглянитесь вокруг, взгляните на этих мужиков, увидите ли вы что-либо светлое, чистое? Беспробудная пьянь, рвань, похабщина и мерзость!..
Моя вина лишь в том, что я полюбила мальчика – славного, лучистого, нежного, ласкового, непорочного.
– Господи, что вы с моим мальчиком сделали, изуродовали душу, растоптали, загубили, – поникла, ссутулилась, села…
Обвинитель, как положено, запросил два года тюрьмы (общего режима), подразумевая, что судья скостит до “условного” срока.
Судья (старая дева) не познавшая ни мужчины, ни любви, ни предательства, поступила по закону, не по совести.
Она искренне считала, что должна остановить этот навал растления, породивший педофилию и проституцию, насилие и разврат. Оставила в силе срок, что запросил обвинитель…
Когда осужденная шла под конвоем по залу, односельчане виновато отворачивали головы, отводили глаза.
Они считали – ну, пожурят ее, попугают, да отпустят с миром.
Ан, нет!..
Вдруг на ее пути стала помеха. Подняла голову – ее солнечный мальчик, размазывающий слезы, прячущий виноватые глаза:
– Я не виноват, не хотел, меня заставили, это не я – они!..
Не сказала ни слова, лишь плюнула под ноги…
…Она лежала на полке, растревоженная воспоминаниями, а перед глазами как живой стоял ее Алеша, светло улыбался, отражая синеву неба лучистыми глазками.
Вдруг ее снесло с полки, согнулась над ведром для уборки, вывернула содержимое желудка.
– И давно это у тебя? – спросила ее соседка.
– Да нет, притравилась наверное.
– Знаю я твое отравление, давно заметила.
Залетела ты, милашка, да не боись – это твое спасение.
Сейчас с этим стало проще.
Через пяток месяцев тебе будет большое послабление, а когда опростаешься тебя, скорее всего, выпустят, так что благодари бога!
– Господи, что мне делать, я не хочу рожать!
– Дура! Муж у тебя есть?
– Есть, да дитя не про его честь. К тому же он отказался от меня.
Теперь она знала, кто виноват в отсутствии у них детей!
– Ну, тогда радуйся! На аборт не соглашайся – изуродуют.
Надеюсь, отец ребенка не потребует его?..
Отрицательно мотнула головой (какое!..).
– Значит через полгода, а то и раньше будешь на свободе…
– Завидую тебе, а у меня вот ни детей не предвидится, ни скорой воли!..