Довелось мне в молодые годы много путешествовать пешком по Кавказу.
Будучи человеком русским, сроду не видавшим иноверцев и не жившим среди них никогда, я был поражен незнакомой их жизнью и грозными обычаями.
Особенно заинтересовали меня разбойники. Живя в Европейской России, я встречал в газетах телеграммы с Кавказа, извещающие о вооруженных нападениях разбойников то на заводы, то на поезда владикавказской и закавказской железных дорог, а иногда об убийствах отдельных лиц.
Происшествия эти, и более крупные, производят странное впечатление для конца XIX века, который выдумал снаряды, способные уничтожить целые армии, но не способен справиться с шайкой разбойников, разоряющих целые области.
На месте же оказалось, что суть не в том, собственно, что шайки горцев нападают то на топографическую экспедицию, то на поезд, а в том, что они держат в страхе и периодически разоряют деревеньки и аулы населения трёх пограничных с Персией губерний – Бакинской, Елизаветпольской и Ериванской. От набегов горцев страдали молокане, армяне и татары, населяющие приграничье. Бывали случаи, когда разбойников ловили и посылали под конвоем чапаров в острог, но по дороге через Муганскую степь или горы, - они бежали или бывали выпущены стражниками. Случалось, разбойника исчезали вместе с конвоирами и года через два-три конвоиры попадали в руки правосудия как разбойники. Беглецы, обыкновенно, переходили границу Турции или Персии и спокойно устраивались там на средства, награбленные в Закавказье и заранее отправленные к знакомому человеку, а когда эти средства иссякали, снова формировали шайку, переходили русскую границу и принимались за своё разоряющее местное население ремесло.
Давно хотелось мне разобраться в этом явлении, да не всякий был готов об этом со мной беседовать, и решил я набраться собственных впечатлений.
Однажды забрел я в станицу Божедуховскую и остановился у тамошнего казака Капитона Чёрного. Сели вечерять. Я и говорю:
- А что, Капитон, много здесь у вас разбойников промышляют? Вот, Керим, говорят. Ходить не опасно?
Капитон прищурился на меня, опрокинул рюмку домашнего вина, хрустнул пучком зеленого лука. За столом притихли.
- Сам-то, как дошел? - Спрашивает.
- Дошел.
- Ну и вот! - Закругляя тему, сказал Капитон. – И мы ходим.
На этом – всё. Понял я, что рано разговор этот завел и утром, распрощавшись, отправился по своим делам.
Прошло три дня.
Тёплой южной ночью мне не спалось. В хате душно. Вышел я на улицу, закурил. Гляжу – у плетня казаки сидят, и разговор про меж них медленный, неспешный такой. Подошел я поближе. Вижу – Капитон. Кивнул он мне, мол, давай, подсаживайся. Мое появление нисколько не нарушило плавное течение их беседы.
Говорили они о Кериме. Я много слышал о нем в Тифлисе. Сейчас, по сведениям кавказской администрации, он жил при дворе в Тегеране, будучи на службе у шаха. Керим – елизаветпольский татарин, «бэк», разоренный каким-то земельным процессом с богатым и влиятельным русским землевладельцем. Есть много рассказов о его рыцарском характере. Этот Керим , ныне персидский вельможа, весьма часто играл роль судьи в спорах аулов, семейств и отдельных лиц и всегда играл эту роль очень добросовестно и справедливо. Однако, это не мешало вчерашнему Соломону, не стесняясь, назавтра являться разбойником и собирать потребную ему дань. Один из уездных начальников, трижды ловивший этого Керима, однажды совсем, было, поймал его – на глазах начальника и его чапаров Керим прыгнул в окно одной сакли. Саклю моментально окружили… Но никто из чапаров не шёл в неё и никто не выходил из неё. Наконец вышел буйвол-теленок. Вышел, посмотрел на чапаров, все не решавшихся войти в саклю, на начальника, понукавшего их, одного чапара даже понюхал, получил от него щелчок в нос и благополучно ушел со двора на улицу аула. Наконец, чапары решились войти в саклю. Там не было никого, кроме курицы. Повесив нос, начальник и его чапары пошли прочь и на дороге увидели шкуру буйвола…
Разговор казаков, однако, всё продолжался, и вот один рассказ, что я услышал и записал тогда:
«Ездил Керим в Турцию, хотел он поступить к султану в паши, но то ль не сошелся он с султаном и вот поехал опять в Россию. Переплыл море. В Новороссийске его человек ждал с конем. Сел Керим на коня и едет по Кубани. Подъезжает к Тифлисской станице – видит, в кустах казак с двумя черкесами на шашках бьётся, и одолевают черкесы казака. Вот Керим подскакал к ним, спешился и стал рядом с казаком. Черкесы узнали его.
- Керим, зачем русскую собаку защищаешь?
А он им и говорит:
-Вас двое на одного и, коли вы оба одного не можете одолеть, какая же вам цена? Пусть лучше вы оба и будете убиты, а храбрый человек останется жив.
И посёк он с казаком обоих черкесов, посёк до смерти, и поехали они с казаком в станицу. Едут. Казак говорит Кериму хорошие слова, куначить с ним обещал и вдруг – задумался. Смотрит на него Керим сбоку и говорит ему.
- Знаю я, кунак, о чём ты думаешь, знаю. Думаешь ты, что хорошо бы тебе выдать разбойника Керима. Верно?
Вздохнул казак и говорит:
- А что ж? Верно,… надо говорить правду, верно, Керим?
- А на что тебе нужно меня выдать? Для денег? – спрашивает Керим.
А казак говорит:
- Для денег, Керим. Очень они мне нужны, денги-то. Разорилось моё хозяйство, хлеба кто-то стравил, волы все пали от чумы, а а сватаюсь я к есауловой сестре, люблю девку больше себя, десять раз сложил бы голову за неё… но не отдаст её мне есаул, потому что беден я…
И поник он, казак, головой. Вздохнул и Керим.
- Я, говорит, это знаю,… бывало то же и со мной. Тебе я помогу… Я тебе больше денег дам, чем ты мог бы за меня получить – хочешь?
- Давай! – говорит казак.
- Ну, вот и хорошо!
Остановились они, снял Керим своё седло с лошади и, подпоров его, выдал казаку сто двадцать русских полуимпериалов – как одну денежку.
Казак ему в ноги. “Брат ты мой родной!” – говорит. А Керим отвечает:
- Где же брат, ты – русский, я – мусульманин, ты казак – я разбойник…грешно перед Богом из-за золота родниться! А в станицу к тебе я не поеду, потому что хоть есть у тебя деньги, но ты, может быть, еще их захочешь, да и выдашь меня. Прощай!
Уехал он, Керим, а казак тифлисский по сю пору о нём Господу Богу молится. В поминальнье своё записал его именем Керима и каждую обедню за него частичку вынимает».
Задумался я. Казалось бы, романтизм не может иметь место среди этих солидных и бородатых, зажиточных воинов, так хорошо устроившихся в своих станицах, которые очень редко уступают в красоте и достатке таким приволжским «городам», как Васильсурск, Сундырь и т.п., и так богато наделёнными сочными чернозёмными степями. Но, должно быть, стремление к романтизму и поклонению культу героев лежит очень глубоко в натуре человека, так что кубанское казачество рисует себе Керима чем-то вроде Ринальдо Ринальдини, а это-то именно и странно.
(по материалам закавказских газет 1892-1898 гг. и ранней публицистики Максима Горького)