В ярко-желтом купальнике утром бегу с подружками на пляж, наслаждаясь долгожданным отдыхом, покупаем лимонад с кусочками льда в бутылке.
После обеда едем с мамой на дачу. Своей машины тогда не было, приходилось ждать на пыльной остановке городской автобус. Выходим из подъезда, навьюченные увесистыми сумками с едой и шлангами.
Грузная соседка кричит с пятого этажа:
- Куда вы, девочки? Война!
Война? Переглядываемся с мамой, та недовольно жмет плечами – в своем ли уме пожилая женщина. Опаздывая на транспорт, все же поднимаемся к ней, выслушиваем сбивчивый рассказ. Вернувшись домой, включаем телевизор.
Полуденные новости: боевые действия в Ичкерии; захвачено несколько административных зданий; наши положили столько-то боевиков.
Все началось несколько лет назад, а оказалось – много раньше. Завязка относила нас к восьмидесятым, когда первые повстанцы заговорили неумолимым языком оружия о независимости.
Названная в честь русского царя столица мистически оправдывала название – потоки беженцев из Грозного наводняли юг страны, семьи бросали недвижимость и бизнес, на последние деньги покупая билеты в безопасную жизнь.
Неважно, что карта неумолимо демонстрировала: Хасавюрт – в 40 км от нас, Шатой – в 70. Новости привычно сообщали о потерях с обеих сторон, хроника смертей буднично вошла в представление о неспокойном Кавказе. В городе появлялись прошедшие службу в зоне военных действий парни с искалеченной психикой; они стояли на учете в ПНД, метались и орали по ночам, избивали своих девушек и матерей, резали вены и бросались с крыш, кололись или спивались.
Это было не с нами; незримая граница в сотню километров отделяла миры гражданского и военного населения.
Мама побледнела, схватив меня за руку:
- Сегодня группа чеченских террористов под предводительством Шамиля Басаева устроила обстрел мирных жителей и отделения милиции в городе Буденновске Ставропольского края и захватила в заложники пациентов центральной больницы.
Телефон не работал. Папа на работе, нет возможности узнать, что с ним.
Мама курила на кухне, стараясь восстановить в уме цепочку недавних событий в стране: Распад Югославии, резня в Нагорном Карабахе, Афганистан. Мамина знакомая бежала из Армении во время заварухи, осев в нашем городе. Все, что удалось спасти – чемодан с вещами и маленького сынишку Артема; тело ее мужа не нашли.
Происходящее казалось дурным сном.
Жаркое утро, прогретое озеро, крики чаек. Урчащий холодильник «Витязь», пыльные книжные полки, кровать с незаправленным пледом. Поскуливающая собака просит выгулять.
Телефон не работает.
«Сиди молча, приду и открою сама», мама накинула халат и спустилась к соседям.
На улице она увидела бегущую в окровавленном платье женщину и уверилась в реальности кошмара. Соседи слушали радио, передавали противоречивые данные о числе погибших. Террористы диктовали условия правительству.
Оцепенев, я сидела на диване и ждала маму.
Время измеряется тем, сколько мы успеваем сделать и о чем подумать. В тот день время остановилось.
Рабочий день на главном предприятии города заканчивался в пять, в маминой пепельнице полегло двадцать семь окурков, я погрызла палец до крови. Хотела погулять с собакой, мама сказала: «Не смей выходить!».
Новости врали, что уже приехала комиссия парламентеров из Москвы, и скоро все кончится. Радио уверяло, жертв будет еще много. Мама переписала мне все адреса и телефоны родни и друзей от Ставрополья до Петербурга, сказав, если что случится с родителями, я должна взять запас денег и добраться на поезде до моей родины в Подмосковье. Меня не трясло, мозг заторможено реагировал: «хорошо, мама».
Мама закрыла и занавесила окна, запретив к ним подходить. Над озером с ревом летали штурмовики, людей на улицах не было. Город вымер.
Я поняла, что такое война и как она к нам близко. Тогда рассказы Ремарка впервые предстали в четком освещении. А у меня внутри случилась истерика, которую никто не увидел.
Когда в пять вечера в квартиру вошел бледный как мел папа и вместо привычного:
- Привет, гуси! Как дела?
сказал непослушными губами:
- Живые?
Эпилог
События 14 июня 1995 года в г. Буденновске Ставропольского края памятны не только тем, что это один из первых крупных терактов в стране, унесший жизни около ста двадцати жителей и повлиявший на несколько тысяч мирных граждан. Для населения маленького южного городка в пятьдесят тысяч это огромная цифра.
Это был пример неожиданного нападения в особенно зверской форме – захват не просто мирного населения, но больных, стариков, женщин и детей. На тот момент в больнице находилось много рожениц, прооперированных и пожилых; их ставили на окна как живой щит и наши войска были вынуждены стрелять по обезумевшему от страха персоналу и пациентам больницы.
Июньский теракт показал полную неспособность центральной власти страны руководить ситуацией. Вызванной из столицы легендарной группе штурмовиков «Альфа» давали взаимоисключающие приказы – штурмовать, а позже отменить штурм; сводки новостей не были едины в представлении и оценке событий и в передаче числа жертв.
После кровавых событий на центральной площади установили памятную стелу, где постоянно лежат цветы с траурными лентами. За счет федерального бюджета выстроили новую больницу, а в учебниках истории появились пять строк, посвященных июньским дням 1995 года.
В августе на работу не вышла мамина коллега, погибшая в первые часы обстрела больницы; женщина ходила получать медицинскую справку и нечаянно решила записаться на тот злополучный день.
Нашей семье повезло: многоэтажка располагалась в новом микрорайоне города, в отдалении от центра, где террористы выбивали прикладами двери частных домов и сгоняли в больницу новых заложников.
Три дня терракта папа сидел у двери с топором, готовый до последнего защищать семью. Вечерами он, пригнувшись, ходил под окнами выгуливать собаку. У дома стояли робкие молоденькие солдаты, которых оставили с хлипким оружием охранять микрорайон от вооруженных до зубов бандитов; сердобольные женщины выносили им поесть и попить: стояла жестокая жара.
Влюбленная до крайности в свои вазочки, картины и украшения мама перевозила их в наши переезды во времена моего детства. Она сказала, что поняла в эти жуткие летние дни: отныне ей ничего не нужно. Кроме горсти драгоценностей, чтобы не пропасть с голоду, - и ее семьи, живой.