В основном, все в моей жизни происходит неожиданно. Как, например, однажды появился ты, дерзкий и прямой.
- Девушка, огоньку не найдется? - подвалил ты ко мне на репетиции нашей джаз-группы, где я подпевала бэк-вокалисткой, а ты был джазменом группы-конкурента.
"Не курю" - "Ну и зря", огорошил ты меня запредельной наглостью, после чего стянул сигарету у нашего барабанщика и начал дымить неподалеку, оценивающе взглядывая на мои джинсы. Я стушевалась в туалет и там, негодуя, расспрашивала девчонок о тебе.
Выяснилось: ты неглуп, окончил МГУ по философии, но из аспирантуры тебя выперли по причине пропуска больше половины занятий из-за концертов (на тот момент ты был расхватан сразу несколькими группами, но впоследствии отдал предпочтение джазу). Тебя приглашали на конкурсные выступления в разные страны, но о постоянном отъезде ты не очень думал, потому что в Питере у тебя растет маленький сынишка. А жена? Она-то слиняла зарубеж, как "жена выдающегося музыканта", хотя официально вы уже подали на развод.
И первые грустные стихи от тебя я услышала именно о вашем разрыве:
Все опошлено. Только секс.
Изменив, ты взяла с собою
Всю любовь; и вернулась без
Сожаления. Что с тобою?
Все разгадано. Интерес
Своевременно испарился,
Как и ты, он недолго бился
За свободу жить просто БЕЗ.
Все оболгано. Ерунда,
Что ты больше не будешь сниться.
Знаешь, можно переродиться,
Но без прошлого - никогда.
Я и сын - мы с тобой мосты,
Но не я тебе нынче нужен.
Мне не важно, что есть на ужин;
Мне важней - с кем на ужин ты.
Ты не сразу стал мне доверять. Конечно, ты долго смотрел исподлобья на наших репетициях (наши коллективы часто вместе арендовали репетиционные помещения), как я эмоционально исполняла "Summertime" и улыбался, прикрывая рот, или отворачивался, чтобы я не видела твою реакцию.
Мы смогли встретиться в кафе, где наши группы отмечали День джаза, когда за счет заведения Jazzz-Hall нам выдали по бесплатной текиле, сделали общее фото на память и начался творческий вечер "выступают все!". Я тогда тоже вышла на сцену в длинном бордовом платье с разрезом, как говорит мама, "до пупа". Ты с интересом разглядывал, где заканчивается этот разрез и начинается пуп, но традиционно не подавал виду, разговаривая с лидером ансамбля. Но вы почему-то начали посмеиваться и затихли только, когда я вышла на сцену.
Я пела что-то вроде:
Спасибо за раскрытие души...
Не часто в нашем сумрачном пространстве
Мы вылезаем из своей тиши -
И видим мир в загадочном убранстве,
Где память притулилась у стола,
А совесть приоткрыла наши очи.
Когда-то и Она тебя ждала,-
Когда еще любила, очень-очень.
Тогда и ты застенчиво искал
Дорожку между грудью и любовью.
Однако, идеалом идеал,
Но вдруг не та сидит у изголовья?
Ты сможешь жить. Сквозь боль летят года,
Хотя на сердце радужней не стало;
Но женщина, чьи в памяти уста,
Уже давно слетела с пьедестала.
Здесь ты отвлекся от коктейля, на который ты перешел от халявной текилы, и серьезно уставился на меня. То есть, взгляд был еще мутный, как у любого подвыпившего, но в нем читались одновременно такие боль и понимание каждого пропетого слова, что я осеклась - впервые за три года, что мы выступали на разных подмостках Питера. Извинившись, я продолжала, и затем попросила парней подыграть что-нибудь повеселее, но это не так заинтересовало тебя.
На свое выступление ты нацепил на оранжевый блейзер черный фрак друга и прикрепил бабочку, которая постоянно слетала набок. Но это не смущало тебя и даже подзадоривало публику:
- Давай, Джун, подлей на раскаленные камни! Добавь парку! А то бабочка улетит...
Ты улыбался и действительно задал жару своему медному начищенному для случая саксу. Старый инструмент выдал блестящие партии "Nostalgie" и "The Sun", что вызвало аплодисменты зала.
С видом заправского мэтра ты откинул назад длинные спутанные волосы и посмотрел на зал взглядом равнинного льва, неожиданно залезшего на скалу над прерией. Перед тобой было море жующих, пьющих текилу и коктейли за счет заведения друзей, коллег и незнакомых музыкантов, их гостей и арт-пипл, которые жаждали общения не меньше чем нуждались в качественной музыке. Именно сегодня, в знаменательный для них день.
Будучи по сравнению с ними новичком в джазе - три года не срок для подлинных любителей этого стиля - я наслаждалась самой атмосферой творческого веселья и общения.
Неожиданно ты обратился к залу с просьбой почитать стихи:
По макушке шлепнет лист -
Рыжий, как кокетка-лис.
Мне сегодня слишком грустно,
Я и сам скатился вниз.
В атмосфере - слякоть дня;
Под ногами - плач небес.
Мы расстались. Можно "без" -
Сына, нас, тебя, меня...
Но, немного погодя,
Этот день напомнил мне,
Как за руки мы с тобой
Убегали от дождя,
Что лупил по мостовой,
Как безумный, как больной.
Но беспечны были мы -
В серость прятались от тьмы.
Город тоже убегал
От дождя - в объятья нас.
Но никто тогда не знал:
Это все - в последний раз.
Город также разлучил,
Как когда-то обвенчал.
Просто стало меньше сил,
Словно сплавилась свеча.
И сел за свой столик. Но я чувствовала, эти строки словно были обращены ко мне.
В тот вечер я изменила своим правилам, найдя в себе смелость для более близкого общения. Присев в перерыве напротив, я спросила, давно ли ты пишешь, и почему тебя зовут Джун. Ты отвечал, что пишешь с детства, а Джун произошло от джунгарского хомячка, с которым тебя сравнивали друзья. "Когда напьюсь пива, я раздуваю щеки и мастерски изображаю хомячка" - "Шутишь!", веселилась я - "Конечно!", и ты радостно засмеялся, что провел меня. "Просто ты похож на хомяка, когда играешь на саксофоне, угадала?" - ты развел руками.
Но это была лирика, а еще ты рассказывал о сынишке, которому через год идти в школу. Жена не захотела брать с собой зарубеж "лишний груз", а спорить или судиться с ней ты не хотел, и поэтому, когда уезжал на гастроли, оставлял мальчика с бабушкой, своей мамой.
"Она всегда поощряла мое творчество, отдав меня в музыкалку, на последние деньги оплачивая учебу там и покупая новые диски, пластинки и инструменты. Я же всегда стремился оправдать ее надежды, понимая, что она прислушивалась к моим самым сокровенным потребностям в душевном и духовном развитии.
Еще в детстве я переслушал всю классику джаза, когда была возможность, в юности разъезжал по европейским концертам на конкурсной основе - меня брали в составе "разогревающих" музыкантов, и это мне всегда нравилось. Дорога совершенно не утомляла меня. Что это я, как старпер?" - прервался ты. Я попросила подлить текилы, после чего почувствовала, как теплеет не только в гортани, но и в животе и шумит в голове.
Заметив, что я расслабилась, ты любезно подвез меня домой. Ты даже не пытался приставать, чего я, признаться, ожидала, держа наготове пару колких фраз. Просто привез меня к парадной, любезно помог выйти, довел до входной двери и серьезно спросил, надо ли помочь дальше? Когда отказалась, ты мило попрощался и поехал к друзьям, по крайней мере, так сказал. Я добралась до кровати и, сняв только рубашку для выступления, брюки и колготы, заснула сном младенца.
Через день по телефону я, сама удивляясь своей откровенности, рассказала тебе, как мы расстались с мужчиной, бывшим в моей жизни те самые три года до памятной встречи в совместной репетиционной.
- Я даже посвятила ему стихи, достаточно колючие и жесткие, как пересушенная рыба.
"А разве бывает пересушенная рыба?", удивился ты - "Бывает. Хочешь, приезжай? Покажу тебе, как этой старой камбалой можно забивать гвозди. Но вначале почитаю тебе:
Недавно мы были рядом,
А нынче так далеко.
Оправдываться не надо,
Расстанься со мной легко!
И в городе утомленно
Повесятся облака;
А в памяти воспаленно
Возникнет в руке рука.
Ты сети любви, пожалуй,
По берегу собери.
Прощаньем меня не балуй -
И в сердце моем умри."
"Сильно", согласился он - "Я сейчас приеду". В трубке раздались гудки, а я начала собираться: поставила в духовку пирог, вытерла пыль со старого пианино и приняла душ.
Когда ты приехал, уже приятно пахло яблочной начинкой, а от меня - ромашковым шампунем и духами Шанель. Ты, кажется, впервые меня обнял.
Мы очень мило побеседовали. Возникла такая особая близость, после которой неохота ругаться на правительство страны, обсуждать ерунду вроде бытовых проблем или склоки в творческой среде. Смакуя «Бейлиз», мы слушали джаз на пластинках - почему-то захотелось немного стиля ретро в духе перестроечных времен. Все-таки новое не может быть лучше старого; это всего лишь то, чего раньше не было - диски и флэшки, но они не способны переплюнуть по значимости для меломана шестидесятых хотя бы "пластинки на костях" или фарцовку. Мы обсудили и это, затягиваясь кубинским самокрутным табачком из подаренного папе серебряного портсигара.
Я соблазнила тебя сама. Не жалея ни секунды, что стягиваю с себя шелковый пеньюар вместе со своими принципами, я задыхалась от желания понравиться тебе. А ты ждал, когда я отдышусь, чтобы сыграть свою партию в любовной игре. И играл ее так долго, что я не могла поверить, что я - это я, а ты - существуешь на самом деле.
Джаз играл и играл, мы кружились в любовном танце на постели, сминая белье и запутывая друг другу волосы. Наконец, ты уткнулся вздернутым носом в мою на мгновение разжавшуюся ладонь и сказал:
- Всё.
Там внизу было мокро и тепло. Как будто брызги моря внезапно оросили простынь, выплеснув свои воспоминания о медузах и путине водорослей. И это море окатило и меня тоже, и даже проникло внутрь, вероятно, встретившись с водами моей пещеры. Это было так необычно, что я долго лежала, прижав твою голову к своей груди. Ты сопел, как младенец, но мне в голову не пришло обидеться на то, что ты заснул в такой момент. Виновато чмокнув во сне, ты обнял меня за талию и в твоей руке запульсировала жилка. Затем я тоже заснула, за компанию.
Утром ты долго извинялся, когда мы уже сидели на кухне и я жарила яичницу с беконом:
- Ты обиделась, наверное?
"Ну чего ты?", я обняла его и взлохматила взъерошенную челку, "Я подумала, что ты устал и хочешь отдохнуть. А тут я тебя охмуряю".
"А знаешь, я очень давно так не делал..." - "Как?" - "Ну... так!" - "Да как - так?" - "Ну... не кончал в женщину. Мне стыдно сказать, но с женой у меня не получалось. Собственно, с сыном именно получилось единственный раз, когда супруга залетела".
Это было потрясение для меня. Мой бывший мужчина обвинял меня в том, что со мной у меня ничего не получается из-за того, что я неумеха в постели. А тут все само собой получилось, и мне не было искусственно-хорошо.
Мы просто были одним целым, и при этом не теряли границы собственных ищущих свои половины полноценных "я", стараясь отдать максимальную часть этих "я" другому.
В голове нарисовались строки, которые я тебе позже прочту, когда они сложатся в мое самое любимое стихотворение:
Я уже разучилась летать.
Может, ты меня снова научишь?
Ты смотри: получается лучше -
Если падать опять и опять.
С высоты в полевые цветы,
Камнем вниз - чтобы снова в осколки,
Словно ваза летит с верхней полки -
Избежать сувенира тщеты.
И осколки привычно собрав,
Мозаичную сделаешь вазу.
И она всем понравится сразу...
Если будет стоять, не упав.
А сейчас же я просто заплакала. А ты засмеялся!