Тактичность и ранимость мужчины не оставляла сомнений: там, в его загадочном прошлом, что-то произошло. Такое, что невозможно было ему теперь идти вперед, - только ковылять, беспомощно оглядываясь на ту боль, что намертво привязала его к непростой юности. Я не лезла в душу – вернее, лезла, но только в моменты сладостных соитий он крепко сжимал жилистыми руками мою голову, складывал ладони вокруг моих щек «домиком», так что я ощущала себя самой счастливой на свете. Тогда он раскрывался. Не так как я, распластав в разные стороны ноги и доверчиво льня к нему. Он неистово щурился как мартовский кот. Я полагала, он тоже счастлив.
А в одно из таких счастливых единений он внезапно, «окончив дело», встал и ушел на кухню курить. Там он долго вглядывался в окно, будто вид в питерский колодец не был знаком ему уже двадцать один год. И, когда я подошла, он недовольно отстранил меня:
- Малыш, мне надо побыть одному.
Одному? Но мы же только что были вдвоем. Почему он меня отталкивает? Я обиженно отправилась спать – чтобы через минуту он догнал меня уже в постели и порывисто обнял, сказав, что нечто гложет его и он пока сообщить мне не может.
Так между нами появилась тайна.
Паззл жизни Германа включал изменившую ему жену и взрослую дочь, недавно вышедшую замуж. С его слов выходило, жену он принципиально хотел невинную. Тем более удивительно, что он нашел во мне? Я сменила десяток неудачных отношений; уходила от своих партнеров, меня также предавали. Я боялась нового опыта. Но Герман опережал мои опасения, в отличие от меня он был не паникером, а философом. И к отношениям относился легко – река принесла, река унесла.
Выяснилось, и это не так. Во время нашего свидания (сидели в кафешке Пушкинского парка) позвонила его бывшая жена и в требовательной манере стала интересоваться его финансами. Собственно, он был уже ничего не должен своей совершеннолетней дочери, но жена считала иначе. Она требовала и вымогала, угрожала и добилась своего: Герман напился в хлам и я почти принесла его домой. Но у него не осталась – было непривычно видеть обычно сдержанного мужчину в раздробленном виде. Помощи он совершенно не выносил и буквально выгнал меня среди ночи на проспект.
Оскорбленная в чувствах, я поймала такси и уехала домой в южную часть города.
Он звонил мне неделю. Пытался объясниться, но я психовала - я же не вымогала у него деньги, а хотела помочь ему. Но помощь ему не была нужна. Герман пьянствовал неделю, я не хотела более вмешиваться.
Он побыл на свадьбе дочери, выполнив последний финансовый «долг» перед ней. Жена его была с новым мужем и, видя, что ему было неприятно находиться там, поддевала его.
Меня он не пригласил – и я была этому рада.
Так или иначе, в постели все было нормально. Мы обнимали друг друга так, как оба любим – со спины. Особое доверие в том, чтоб раскрыться там, где себя не видишь, другому человеку. Знак душевного единения.
Ночью он иногда мог разметаться в постели и пробормотать: «Жанна!». Кто это – я не знала. Его жену звали Ирина.
Закрытые кусочки его личной жизни очень часто не были связаны со мной. Ему звонили – он поднимал трубку и уходил разговаривать наедине. Звонили мне – ему было все равно, кто, во сколько и по какому поводу. Я не хотела заставить его ревновать, но это было и невозможно. Он был выше страстей и чувств, «вещь в себе», не желающая, чтобы ее постигали и не позволяющая этого. Он часто просил, чтобы я давала ему возможность побыть одному сутки-трое. Исчезал, надавав кучу инструкций: покормить рыбок, покраситься (он любил рыжий), приготовить его любимый шпинат к возвращению.
Приезжал, как всегда, неожиданно. Самолетом, если бывал далеко; поездом или электричкой, если оставлял меня на неделю; попутной машиной – если не позволяло время остаться наедине с собой надолго.
В его отсутствие я находила чем заняться; но порою часто стояла у окна, испепеляя взглядом стенку дома напротив. Лицо мое в этот момент лучше было не видеть.
Когда он возвращался, то старался быть нетребовательным и веселым. Мне не удавалось понять, какой он, когда остается один.
Он признавался, что не любит бывать на людях, которые утомляют его своей суетой. Я мечтала о суете в заброшенном пространстве пустой квартиры, в которой одиноко проживали двое горожан. Без взаимных обязательств, без ребенка и планов на будущее.
Была одна неувязка: судя по тому, что он не любил общества людей, он был жутко раним. Это означало скрытые эмоции и чувства. Я не могла выудить их на поверхность – чтобы разобраться в них и понять его до конца. Хотя бы в самом главном…
Ситуация, когда я жила в замке Синей Бороды, начала напрягать меня.
Разрешилось само собой. Я принесла домой таксу – подарили коллеги на работе. Маленькое длинное шоколадное создание с кривенькими лапками и любопытным носом тут же сделало лужу на диване. Герман поежившись, выпалил:
- Гулять сама будешь. Не люблю собак!
«Кого ты вообще любишь», выпалила я про себя в привычной манере. К тому времени я уже научилась разговаривать с ним про себя. Я и не собиралась сваливать на него ответственность за СВОЮ собаку. Наши материальные и духовные ценности я тоже научилась разделять.
«Я ненавижу их за то, что вечно лезут куда не надо» - «В смысле?» - «Однажды убил парочку таких же, с длинным носом, когда атаковали меня на велосипеде» - «???» - «С собой был нож, я немедленно пустил его в дело. Понятно, горе-владелец напустился потом на меня, глядя как его псина истекает кровью. В другом случае это была беспризорная тварь» - «А ты всегда носишь с собой нож?» - «Всегда».
Тем вечером мы особо не разговаривали. Я вообще не выношу поспешные решения. Но если там внутри что-то ломается – все, песенка спета.
Ночью он уснул первым, хотя мне самой не хотелось греть ему спину. Такса спала на коврике у двери.
Во сне мне приснилась огромная лохматая псина почему-то сиреневого цвета. Она сбежала от злых хозяев, а может, ее просто выкинули на улицу. По статистике, брошенные домашние животные выдерживают на улице не больше пары месяцев. Эта собака лениво перебирала лапами по мостовой, пока не увидела велосипедиста. Впервые за несколько месяцев она встрепенулась: есть развлечение. И, радостно бухнув свое «Ваффф!», помчалась за ним. Смуглый человек за рулем яростно матюкался, пытаясь отпинываться ногой, но тщетно. В азарте погони шкода настигла его и схватила за ту ногу, которой пинался.
Последнее, что она помнила – острую боль в грудине и то, как ее пнули напоследок, бросив на трассе.
Утром я выпила молоко из холодильника и долго курила, смяв окурок так, что его уже не опознают. Стараясь не греметь, сгребла рагу из сковородки в пакет. Посадила в заплечную сумку испуганного щенка. Поколебавшись у письменного стола, я все же не оставила спящему записки.
Мне повезло: у станции метро увидела кормящую псину с выводком, которой отдала рагу. Крепенькие «двортерьеры» довольно махали хвостиками и прятались в дыру под зданием. Их мать недоверчиво караулила выводок неподалеку.
Уже у себя дома я каждое утро выгуливала криволапую Джулию. Такса подбирала каштаны и хитро взглядывала на велосипедистов. Я думала, что совершила странный поступок, сбежав в середине ноября.
Не скрою, еще долго было тяжело не отвечать на его сообщения и звонки. Но убитые собаки теперь бесконечно пробегали перед нами…
В такие моменты я одергивала поводок и думала, что поступила правильно…