— Всё будет настоящим, — успокаивает ее Раневская. — Всё: и жемчуг в первом действии, и яд — в последнем.
(Фаина Раневская)
Мысли въедаются так, что уже дыра
прямо в груди — я чувствую это кожей.
Если же это игра, то теперь пора —
просто стреляй. Я знаю, что мы похожи:
каждый в итоге становится подлецом,
каждый идёт по трупам, чтоб как-то выжить,
при этом всегда неплохо держа лицо,
запечатлённое на страницах известных книжек.
Ну, же — стреляй! Я умру, а потом воскресну
просто собой, без масок и обязательств.
Если летишь отчаянно прямо в бездну,
как-то не верится в то, что ты сам — Создатель
жизни своей. Зависимы мы? Едва ли.
Я же стою, бесцельно роняя строки.
Я ничего отныне не выбираю:
мы всё равно трагически одиноки.
Я чувствую запах страха, огня и гари,
нелепость попыток действовать, обречённость.
Мы же и так постоянно где-нибудь умираем,
так что же ты ждёшь от милой простой девчонки?
Ведь ей бы любовь да тортики печь и вафли,
смеяться, ходить в рубашках, писать картины..
А выпало здесь пред тобою стоять и чахнуть,
смотреть прямо в дуло, огню подставляя спину.
Так и что же теперь? Давно уже перестала
завывать луну, свирепствовать и буянить.
Я могла бы, наверное, ветренно — по вокзалам —
абсолютно свободной в достигнутой враз нирване.
Да, я знаю, что много слов. Вот такой характер —
всё! Пометь нас в титрах — была в ролях.
Известно: если ружьё повешено в первом акте,
то в последнем оно непременно должно стрелять.