Когда моя мать, в самом деле, решила начать новую жизнь, излечившись от алкоголизма, к которому пристрастилась во время своей поездки на север ещё до моего появления на свет, поведала она мне вот какую историю.
Лечилась мать от своего недуга в психиатрической больнице. ЛТП миновала лишь потому, что пришла лечиться добровольно. История же, рассказанная матерью, касалась её соседки по больничной палате. Звали её Таня. С детства страдала она наследственной шизофренией, что, впрочем, никак не помешало ей кое-чему выучиться в каком-то ПТУ и работать.
Потом вышла замуж. Муж оказался горьким пьяницей, да и просто – отменным негодяем. В первый же год замужества избил её до тяжелейшего сотрясения мозга. Таня сошла с ума. Муж, конечно, её оставил. За полтора года пребывания в больнице Тане вернули рассудок. Нынче ещё и не то вылечивают. Хотя, ни о какой работе теперь и речи быть не могло. Вот, собственно, и всё.
Сказать – никто не поверит. Не иначе, я сам рехнулся от услышанного. Захотелось мне отыскать эту Таню и жениться на ней. Хотя, даже не представлял: какая она из себя. Казалось, что знаком я с нею целую уйму времени. Даже казалось, что я её люблю. А ещё хотел отыскать её мужа, теперь уже бывшего, для того, чтобы его… убить.
Впрочем, чему удивляться… Ведь было мне тогда всего лишь шестнадцать «с копейками». В подобном возрасте бывает и похлеще заносит.
Должен признаться: рос я ребёнком достаточно трудным. «Своеобразным», как говорила одна наша дальняя родственница. Предсказывали злые языки, что мой врождённый дух противоречия меня погубит. Они оказались недалеки от истины. Впрочем, я с ними не согласен, поскольку у меня с ними разные понятия о том, что такое гибель, и что такое спасение. Но, это – так, к слову.
В школе носил кличку «диссидент», возникшую не на пустом месте. К восьмому классу успел побывать под следствием «за политику», и даже – полгода в психушке отсидеть по той же статье. Восьмой класс «домучил» с грехом пополам, и, к моменту описываемых здесь событий, оставив школу, - после всего вышесказанного, сами понимаете – поступил работать на городской главпочтамт разносчиком телеграмм.
…Помню, учась в школе, ещё в первом классе, шёл на занятия морозным утром. Шёл улицей, круто спускавшейся вниз. Там, внизу, в чернильно-синей морозной дымке, в туманности раннего, зимнего утра, в далёкой низине, за рекой, покрытой льдом, рассыпались огоньки – по одиночке и кучками. Они поблёскивали, догорали, гасли. Становилось светлее. Вставало солнце. Как же хотелось спуститься туда, в это таинственное царство мерцающих и растворяющихся в свете наступающего дня огоньков. И почему-то думалось: именно туда я когда-нибудь и уйду. Уйду во взрослую жизнь. Так потом и вышло.
…Вскоре после тех событий, о которых было сказано вначале, работа моя вынужденно прервалась. Угодил в больницу на переосвидетельствование, каковое якобы потребовалось в связи с вновь открывшимися обстоятельствами моего старого «дела».
Закон подлости… Таня всё ещё пребывала там… Даже – в одном корпусе со мной… Но, за месяц, проведённый здесь, я «ухитрился» её ни разу не встретить. Здесь свои порядки. Каждое отделение изолировано от других. Зато, реабилитировался целиком и полностью. Теперь я – не псих.
Кстати, успел вовремя смыться. Через неделю после моего ухода, здесь разморозились батареи. Температура в палатах не поднималась выше трёх градусов ниже нуля. Какое счастье, что весь этот кошмар начался уже без меня! Я же, со спокойной совестью, оставил эти стены. На сей раз, навсегда.
…Таню я всё же разыскал. Случайно встретил в трамвае одного из своих прежних «товарищей по несчастью». Он и поведал, что Таня, выйдя из больницы, пробыла дома почти год, потом ей стало хуже, и теперь она – снова в больнице. Но, на сей раз, она посещает больничные мастерские, куда водят тех, кому назначена трудотерапия. Я тоже бывал там, в дни моего пребывания в психушке, и потому знал, что порядки в тех мастерских гораздо более вольные, чем в отделениях. Многие этим злоупотребляют. Иные злоупотребляют весьма сильно. Но, об этом лучше вообще не говорить.
Вновь была зима. Она выдалась на редкость холодной и суровой. Даже старожилы не могли припомнить таких лютых морозов в наших краях.
…Вот она, та самая мастерская. Полуподвальное помещение. Хлопья инея на стенах. Заиндевелый металл решёток. Заиндевелая, покрытая всё тем же белесым инеем, точно плесенью, древесность дверей.
Нажимаю на кнопку звонка. В звенящем морозном воздухе звенят слова. Заведующий мастерскими, по старой памяти, пускает внутрь. Хотя, делать что-либо подобное, по инструкции строжайше запрещено. В коридорчике витают свинцовые облака табачного дыма.
…Дальше – всё, как в тумане…
-Татьяна, а вы красивая…
-Вы – тоже…
…В тот день работал я в вечернюю смену. Над городской площадью, неведомо откуда, тянуло гарью. Ветер откуда-то нёс пепел. Много пепла. А когда стемнело, я сам видел с городских склонов огонь, точно пляшущий за рекою, в низине. Позднее узнал: кто-то подпалил заросли камыша. Виновного, как водится, не нашли. Не знамение ли то было?
А в воскресенье шёл я к Татьяне на свидание на «законных» основаниях – как её жених.
Странно, но после нашей первой встречи окончательно я позабыл и про Таниного бывшего мужа, и про своё «скромное» желание относительно его персоны – словно и не было его вовсе никогда.
…Удар всегда приходит оттуда, откуда его не ждешь. Ещё немного, и быть бы нам мужем и женой. Здоровье у Тани шло на поправку. Дело двигалось к полному снятию инвалидности. Мне же мои обидчики, пусть и не без волокиты, разбирательств и всевозможных многочисленных проволочек, выплатили компенсацию за перенесённые по их вине моральные и физические страдания. Я подыскивал себе работу поприличнее.
…Говорят, рак сердца бывает очень редко. Не знаю. Судить не берусь. Таню скосил именно он. Скосил быстро. Почти мгновенно. Молодые умирают от рака быстро, - об этом мне неоднократно доводилось, и прежде того, и после того, слышать из уст знающих людей.
Тогда-то я и пережил свой первый инфаркт одновременно с мозговым кровоизлиянием. Больше года практически полной неподвижности. Потом, заново учился ходить. А заодно – и говорить, и писать. Получение пенсии по инвалидности не заставило себя ждать.
Довелось, правда, позднее и ещё немного поработать. Несколько мест работы переменил. Но особо осталось в памяти то время, хотя и совсем недолгое, когда работал сторожем в цеху одного конструкторского бюро. Цех этот – во всяком случае, при мне - никогда толком-то и не работал. Находился он на отшибе за городом. Тишина, и практически полное безлюдье. А вокруг, насколько хватает глаз, простиралось безмерное, необозримое садово-огородно-дачное царство. В травах копошились ёжики и ящерицы. Попадались иногда ужи. Однажды, в душную, летнюю ночь, когда дверь сторожки почти не закрывалась, туда вполз уж. Я выгнал его веником. Какая всё же гадость. Хотя, и не ядовитая.
…Прошло много лет… И вот, однажды… Я встретил её… Встретил случайно. Встретил там, где встретить не мог никак. Повторял её имя, будто во сне… Оля… Оля…
Мы шли по мосту над рекой. Шли в ту самую низину, что когда-то так тревожила мои мечты. Шли навстречу сгущающимся сумеркам, навстречу тем самым огням.
В степных травах серебристые колокольчики росы прозвенели волшебной музыкой наши имена, покачиваясь в волнах прелого ветра, нежданно налетевшего. Отполыхал безумным пламенем душный июльский закат. Где-то, внизу, под мостом призывно зазвучал гудок стремительно пронёсшегося поезда.
…Падали снежинки. Будто маленькие-маленькие звёздочки, маленькие-маленькие жемчужинки. Чем-то слегка тревожащим, как бывает нередко в зимних сумерках, потянуло над станцией. Наш поезд тронулся с места.
Отъехали уже порядком. За окном, сквозь темень, едва-едва можно было что-нибудь разглядеть. Поезд проезжал мимо замёрзшего, окованного льдом моря.
-Смотри, - Оля нарушила тишину, установившуюся в купе, где не было никого, кроме нас двоих, - море, как ледяная ваза.
-Скорее – жемчужная, с жемчужным вареньем, - отозвался я полушёпотом, также в тон ей.
-Такая огромная ваза, а в ней – жемчужный морс…
-Напиток для нашей свадьбы…
-Конечно…