Пожалуй, это было первым воспоминанием Никиты. Во всяком случае – более или менее осознанным воспоминанием. Вокзал далёкого, незнакомого города. Рассвет, вползающий сквозь мутные от пыли стёкла огромных окон зала ожидания, таких огромных, что Никите тогда казалось, будто уходят они в самое поднебесье.
Никита проснулся, лёжа на деревянной, имеющей местами обломанные края скамейке. Под его тело было подстелено что-то из маминых вещей. Никитина голова лежала на коленях у его мамы. А мама сама дремала сидя, откинувшись на исцарапанную спинку всё той же скамейки. Вокруг – какие-то люди, чемоданы, сумки, узлы, тюки, баулы. И всё толпится, всё движется. Всё время говорит и говорит радиоголос, хрипящий, нарушаемый постоянными помехами, делая лишь краткие перерывы в своих бесконечных объявлениях.
Никита и его мама уже не первый день живут на вокзале. Но мама говорит, что в их жизни скоро что-то должно хотя бы начать меняться.
-По крайней мере, должно бы, - вздыхает она, и снова – уже в который раз только за сегодня! – начинает плакать.
Её всё время красные, воспалённые глаза, почти никогда не высыхающие от слёз – это тоже запомнил Никита на всю жизнь.
* * *
Трамвай, переполненный людьми, ползущий, взбираясь по склонам. Неимоверная жара. В вагоне подрагивают узорчатые тени густой листвы. Эта часть города удивительно зелёная. Тем не менее, какая жуткая жара!
Никите плохо. Темнеет в глазах. Сознание словно проваливается в какие-то бесконечные пустоты. Он снова перестаёт понимать суть происходящего.
* * *
Никита родился в Краснодарском крае. Родился с редким заболеванием психики, настолько тяжёлым, что с самого начала его не взяли в детский сад. Даже – в коррекционную группу. А ведь теперь ему было уже почти семь…
После появления Никиты на свет, отец оставил семью в первые же месяцы. Нет, он не винил Наталью - свою жену и Никитину мать - в факте рождения сына, страдающего столь ужасным заболеванием. Он понимал, что она здесь не при чём. Всё было гораздо проще, и вместе с тем – гораздо отвратительнее. Он побоялся ответственности. Ему легче было уйти и потом регулярно выплачивать алименты, нежели непосредственно принимать живое и деятельное участие в судьбе своего больного ребёнка.
Наталья же, прослышав о чудо-клинике, существующей здесь, на Дону, занимающейся лечением таких детей, помогая им в дальнейшем с той или иной степенью успешности втянуться в нормальную жизнь среди нормальных, здоровых людей, не являясь более – или почти не являясь – обузой ни для кого из окружающих. Даже аутизм здесь, случалось, излечивали. Говорили, что здешние врачи, кроме всего прочего, практически не применяют медикаментозную терапию, разве только – гомеопатические препараты, да и то – в особо исключительных случаях и на очень короткое время, при всём при том и к различного рода «целителям» и экстрасенсам относясь с нескрываемым презрением.
Тогда-то Наталья и решилась на этот отчаянный шаг. Она продала дом, доставшийся ей по наследству от умерших стариков-родителей, распродала вообще всё, что только можно было распродать, приехав с Никитой сюда, заранее, разумеется, созвонившись с руководством клиники, и договорившись если не обо всём (это пока было невозможно), то хотя бы о главном из того, что касалось основных вопросов.
* * *
Незаметно трамвайный вагон опустел почти на половину. Появились свободные сиденья. Дышать тоже стало как-то легче.
-Кто спрашивал остановку на улице Дальневосточная?, - женщина-водитель, полуобернувшись, выглянула из кабины.
-Вот мы и приехали, - вздохнула Наталья. И было в её вздохе столько отчаяния, и вместе с тем столько надежды…
Кто знает… Вдруг всё окажется напрасным. Ведь и здесь работают не боги, а живые люди, которые тоже не всемогущи. Если Наталья теперь убедится в этом, никаких надежд, даже самых что ни на есть призрачных, скорее всего, больше не останется… А может наоборот, возможны какие-то перемены к лучшему. И теперь они уж не за горами. Пожалуй, это был самый трудный, и, быть может, самый страшный для Наталии момент за всё время их путешествия.
* * *
В клинике имелась своя библиотека, фондом которой в основном пользовались сотрудники и родители детей, проходивших здесь курс лечения. Для Наталии это оказалось весьма кстати, поскольку ей всё равно где-то нужно было искать работу, а по образованию она как раз и была библиотечным работником, да и соответствующий опыт уже имела. Так и стала она в здешней библиотеке и заведующей, и библиотекарем – в одном лице. А по совместительству – ещё и уборщицей во всём помещении клиники.
Лечение стоило денег, а Наталии, как сотруднице, предоставлялись изрядные скидки, которые с годами обещали ещё увеличить. А дело обстояло именно так, что обдумывать всё следовало на долгие годы вперёд. Реальные результаты – первые и едва заметные, но всё же результаты – иногда проявлялись лишь на второй – на третий год. Но бывали они – у кого в большей, у кого в меньшей мере – почти всегда. И это обнадёживало.
Имелась здесь и своя школа, занятия в которой тоже являлись неотъемлемой – а по сути дела, основной, фундаментальной и фактически самой главной – частью лечения, направленного на восстановление психики детей, разрушенной от рождения. Этот процесс так и называли: «лечебная педагогика».
* * *
Для начала Никиту повели на урок русского языка, и попытались объяснить, что его задача состоит в том, чтобы внимательно слушать всё то, о чём говорит учитель.
К концу года Никита уже мог отвечать – при чём, отвечать достаточно толково – на вопросы о том, что же объясняли ему и другим детям на этих уроках. А на следующий год Никита сам попросил дать ему шариковую ручку и тетрадь, после чего сам попытался выводить буквы.
* * *
Со временем Никита стал делать успехи. По расчетам лечащего врача, его следовало начинать учить писать ещё примерно через полгода. А главное – он уже стал отличать друг от друга времена года, уже отличал утро от вечера, и день – от вечера и утра. Пробуждалось у Никиты и чувство времени. Появлялось и чувство собственного тела. У него уже было ощущение, и даже понимание того, что его руки – это его руки, что его ноги – это его ноги. И взгляд всё чаще и чаще переставал быть отсутствующим. Всё чаще Никита мог смотреть людям в глаза, а прежде смотрел как бы мимо, как бы сквозь. Значит, его сознание, медленно, но верно, начинало приобретать способность фиксироваться как на чём-либо, так и на ком-либо.
Наталья понимала всё это. Понимала, что всё это значит. Тем более, сама Наталья в том же году, не оставляя работу в клинике, поступила заочно в университет на факультет психологии, проникнувшись желанием, во что бы то ни стало, - теперь уже безотносительно того, в какой степени помогут здесь её сыну (а в том, что помогут – сомнений больше не оставалось) – связать свою дальнейшую судьбу, свою дальнейшую жизнь и свою дальнейшую работу с этой клиникой.
Что касается Никиты, то его дела с математикой обстояли гораздо труднее, нежели с русским. Но и в математике он начал со временем делать успехи. Конечно, сначала – относительные, а потом – и настоящие. Зато уроки труда Никита полюбил с самого начала.
На третий год Никита перешёл в нормальную школу для здоровых детей. Правда, и ему пришлось несколько поднапрячься, чтобы поступить туда сразу в третий класс, особенно не акцентируя внимания – как педагогов, так и своих будущих одноклассников – на прежних, так сказать, страницах своей биографии.
…Бывало, возвращался Никита из школы с синяками, ссадинами, царапинами, иногда, искусав губы едва ли не до крови, чтоб не расплакаться. Наталья всё видела и понимала, но тоже сдерживала слёзы, говоря:
-Это - жизнь, Никита. Всякое бывает. Всякое. Что ж теперь поделаешь…
И всё же, несмотря ни на что, радовалась тому, что её сын теперь учится в нормальной школе.
* * *
Это случилось, когда Никите было уже лет 16. Да, собственно говоря, ничего особенного и не случилось.
Он остался на некоторое время дома один. Мать попала в больницу: всё сразу – и простуда сильнейшая, что часто от сквозняков случается, и гипертонический криз. Сказалось перенапряжение в работе, да, наверное, и в учёбе, только что ею законченной. Между прочим, Наталья долго училась, с большими перерывами, что порою ни на один год затягивались.
Навещал Никита свою мать в больнице. А возвращаясь назад, шёл мимо стройки. Вагончик там стоял, где жили приезжие строители. Напротив строительного забора тянулась аллея. Там уставший Никита присел на скамейку.
Из ворот стройки вышел мужчина неопределённого возраста, в рабочей одежде, с красным, обветренным лицом. Пройдя неспешной походкой на аллею, и купив пачку сигарет в киоске, находящемся поблизости, он присел на скамейку рядом с Никитой.
Вечерело. Стрела подъёмного крана застыла в неподвижности над опустевшей кабиной, видневшейся из-за забора. Мужчина закурил.
-А ты, парень, не куришь?, - обратился он к Никите.
-Нет, - однозначно ответил тот.
-Правильно делаешь, - произнёс строитель. Было видно, что ему просто хочется поговорить.
-А ты – здешний?
-Можно сказать и так, - простодушно ответил Никита.
-Вообще-то мы с мамой – из Краснодарского края. Но уже давно здесь живём, - тут же продолжил он.
-И как же это вышло?, - без особой охоты полюбопытствовал строитель.
-Долгая история, - Никита ушёл от ответа.
-Бывает, - вздохнул строитель. И после паузы, длившейся с полминуты, протянул:
-Так, значит, мы с тобой – земляки. Я тоже из тех краёв. Как с женой развёлся, так всё и кочую по свету. То тут шабашка, то там. Через неделю сдаём этот объект, и – только меня здесь и видели.
Из ворот показался другой мужчина, с таким же обветренным лицом, одетый примерно также:
-Вовка, ты идёшь с нами в козла играть?! Или – как?!
-Да, иду!, - отозвался Никитин собеседник, вставая, бросив, обращаясь уже к Никите:
-Ну, бывай, земляк!
Просидев ещё несколько минут, Никита встал, и побрёл домой. Он не знал, что только что разговаривал со своим родным отцом. Это была их первая и последняя встреча. Никита не узнает об этом никогда, как никогда об этом не узнает и его отец.
* * *
Лето, лето… Которое лето в жизни Никиты?! Которое в неспокойной жизни его матери?! Тротуары белеют от опадающих лепестков отцветающих акаций и тополиного пуха.
Раннее утро в коммунальной квартире, снабжённой частичными удобствами, где уже много-много лет снимают комнату – всего лишь одну единственную комнату – Никита и его мать. Большее не позволяют финансы. Да и вряд ли когда-нибудь позволят.
В окно вползает летний рассвет, будто масляной краской комнату разукрашивает – неторопливо так, за мазком – мазок, за мазком – мазок. Спит Никита. Спит его мать. Комната перегорожена шкафом. Одна половина Никиты, другая – его матери. А в шкафу их нехитрые пожитки.
Сегодня, и правда, можно поспать подольше. У матери отпуск. А Никита вчера сдал в школе выпускные экзамены. Пусть на троечки, но всё же сдал. Не зря, видно, была в своё время среди рабочих такая поговорочка: «Третий сорт – не брак». Так и здесь. Нормальный, в принципе, аттестат, выданный в нормальной школе. Много лет назад, отправляясь в это путешествие, так затянувшееся, и пока что ещё не оконченное, Наталья о таком и мечтать не могла.
Что с самим Никитой было за истекшие годы? – Да, много чего было. Как дела школьные шли, как отношения складывались с учителями, с одноклассниками? – Да, всякое бывало… Только, зачем теперь об этом… Ведь это уже в прошлом.
Всё ещё спит Наталья. И Никита тоже спит. Часто бывает так, что силы покидают окончательно тогда, когда всё сделано.
А впереди у Никиты жизнь… Какая именно? – Как знать… Хочется верить в то, что она-то и напишет продолжение…