ПОСЛЕДНИЙ СОН
Виолетта вбежала в подвальчик, где находилась частная стоматологическая клиника, в которой она сама работала уже не первый год, чуть не поскользнувшись на ступеньках, и поразилась тому, как показалось ей здесь темно после улицы, наполненной солнечным сиянием и снежной белизной, искрящейся и лучащейся мириадами кристалликов, переливающихся многочисленным обилием цветов и оттенков, каждый сам по себе, и все вместе сливаясь в одно искрящееся целое.
-Светка, хочешь – я тебя сейчас заморожу, - рассмеялась Виолетта, встретив в коридорчике медсестру из соседнего кабинета, дохнув ей в лицо, - Виолетте, основательно замёрзшей за те несколько минут, пока она ходила в ближайший магазин, и в самом деле, казалось, что её дыхание сделалось не то что, холодным, а прямо – ледяным.
Сбросив шубку, накинутую поверх белого халата, Виолетта прошла в кабинет. До прихода очередного посетителя оставалось совсем немного времени. Тем более, нужно было ещё кое-что приготовить. Да и самой, сказать по-правде, следовало, более или менее, собраться с мыслями.
* * *
Странное дело. Клиент оказался весьма сложным. Зубы запущены давно и основательно. Пришлось Виолетте изрядно попотеть, прочищая нервные каналы, распаковывая и заново запаковывая проходы. Назначила повторный приём.
По виду он был далеко не из состоятельных. Виолетта даже испугалась: хватит ли у него наличных денег, чтобы оплатить сегодняшний счёт. А ведь будет ещё счёт и за следующее посещение. А во рту больных зубов – масса. Другие обойдутся ещё дороже. И тут же Виолетта неожиданно поймала себя на том, что никогда прежде не думала о таких вещах: хватит, или не хватит у кого-то денег на посещение этого, в общем-то далеко не дешёвого, заведения.
У него хватило. И даже ещё сколько-то осталось в кошельке – это Виолетта заметила. Хотя, как ей показалось, осталось совсем немного. Но она искренне порадовалась и тому, что у него хватило, и тому, что у него ещё хоть что-то осталось. И вновь удивилась таким, не свойственным ей прежде, мыслям. Он не возмущался дороговизной цен на такие услуги, крайне необходимые в его ситуации, а взял выписанный счёт, и, ни слова не говоря, оплатил его в кассе. Сделал это с таким спокойствием, с каким расстаются с последними деньгами те, кто по своей природе не привык придавать деньгам какого-либо существенного значения, и потому никогда их не имеет.
* * *
Поздним вечером Виолетта, окончив смену, вышла на улицу. Стемнело. Фонари лились рассеянным светом, сливающимся где-то вдалеке в сплошное световое панно. Она медленно брела по улицам, вновь удивляясь своей, не свойственной никогда раньше, медлительности и рассеянности.
Кто он, этот человек, побывавший у неё сегодня? – На лице его – недосказанность, и, наверное, какая-то невысказанная, глубоко затаённая боль.
Виолетта снова удивилась – и уже далеко не первый раз за прошедшие часы – тому, что так неотрывно думает об этом, совершенно незнакомом ей человеке.
С этими мыслями пришла она к себе домой. Отворила ключами двери квартиры, вдруг показавшейся ей такой неуютной и холодной. Наверное, именно это подспудное желание: скрыть царящую здесь холодную неуютность, в первую очередь – скрыть от себя же самой, заставляло Виолетту окружать себя обилием дорогих и совершенно не нужных вещей – она сама понимала в глубине души всю степень их бесполезности и ненужности, но и в этом боялась сама себе признаться – благо, достаточно хорошая, высокая зарплата в частной стоматологической клинике давала ей такую возможность.
Виолетта вообще всегда была равнодушна к вещам, к золоту, к драгоценностям, к карьере, к положению в обществе, сама иногда удивляясь тем жизненным парадоксам, вследствие которых у неё именно это всё и начало появляться за последние несколько лет жизни в этом городе, который так и остался для неё чужим и чуждым, куда она приехала после окончания института, окончательно разругавшись с родителями, желавшими выдать её замуж за какого-то «нужного человека», абсолютно не нужного самой Виолетте – её, действительно, всегда если и интересовал кто бы то ни было, то исключительно сам человек, его внутреннее содержание, его, если угодно, духовный мир, но не его деньги, или – положение в обществе. За этой внешней весёлостью и бесшабашностью, временами доходящей до самой безобразной развязности и разнузданности в её самых диких, самых уродливых проявлениях, Виолетта скрывала свою неизбывную тоску, тоску по так и не обретённой жизненной гармонии, скрывала, опять же, прежде всего и более всего, от самой же себя; тоску, одиночество и трагическую непонятость.
* * *
Самое интересное то, что он тоже не мог отделаться от мыслей о Виолетте. Даже разволновался в день повторного посещения оттого, что снова её увидит.
Виолетта, стоит заметить, не ошиблась – была у него невысказанная боль, и… Не то, чтобы тайна, а просто то, во что он не посвящал никого.
Ему было немногим за тридцать. Виолетте, кстати, примерно столько же. Его родители и поженились-то в результате своих сомнительных дел, совершённых в годы их юности, закончившихся нежелательной беременностью, в результате которой он и родился. Его ненавидела мать за то, что из-за него, из-за его появления на свет, вышла замуж за человека, которого нисколько не любила с самого начала, и с которым её, по её же собственным словам, «чёрт попутал». Его ненавидел отец, ненавидел по аналогичной причине. Ненавидели дед с бабкой по материнской лилии, за то, что он был живым напоминанием о грехопадении их дочери. Ненавидели дед с бабкой по отцовской линии, за то, что он был таким же живым воплощением безалаберности их сына. Ненавидел отчим, с которым его мать жила после развода с его родным отцом – ведь, как понятно каждому нормальному человеку, браки, заключённые при подобных обстоятельствах, редко бывают долговечными – ненавидел уже хотя бы в силу того, что он ему доводился пасынком.
От пережитых страданий и обид у него ещё в детстве началась эпилепсия, которую он победил в конце-концов ценою многолетней борьбы, победил, не благодаря, а скорее даже вопреки врачам, потому что большинство врачей, работающих в психиатрии – это знает и может подтвердить любой и каждый, кто хоть раз сталкивался с этой службой – не лечат, а калечат людей, имевших несчастье попасть в их поле зрения.
Позднее довелось ему даже отсидеть несколько лет в тюрьме за преступление, какового он не совершал. Вступился за девушку, когда её избивал на улице, средь бела дня, какой-то негодяй. Впоследствии оказалось, что этот негодяй – её жених, сын очень уважаемых в городе людей, и она сама же вызвала милицию.
Последние годы жил он один в маленькой квартирке на первом этаже неказистого дома, притулившегося на городской окраине. Перебивался в основном случайными заработками. А ещё – писал. Писал много и самозабвенно. Рассказывал о том, что видел и как видел; о том, что было с ним самим, и со многими другими людьми, с коими столкнула его судьба на сложных, извилистых дорогах жизни, переплетённых самым диковинным образом, под час более фантастичным и невероятным, нежели могли бы их переплести самые невероятные, самые дерзновенные и самые изощрённые фантазии.
Написанное он собирал в книги. И книги те издавал. Издавал за свои деньги – разумеется, когда они у него были, - отказывая себе в самом необходимом. А потом, большую часть изданного тиража просто раздаривал – от природы ненавидел любую торговлю. А теперь вот совсем замучили зубы, больные и основательно запущенные. Поневоле пришлось откладывать деньги на их лечение в частной клинике, поскольку в государственной стоматологии – поставленные пломбы не держались больше двух недель. Он это тоже знал по собственному опыту.
* * *
Снова и снова приходил он в подвальчик, где помещалась стоматологическая клиника. Бывало, пропадал надолго, случалось – очень надолго, уезжая на шабашки, дабы заработать денег на продолжение лечения зубов. Временами обменивались они с Виолеттой отдельными репликами, мало что значащими, но, из которых постепенно составляли друг о друге определённое мнение. Хотя, конечно, весьма поверхностное.
Весною им даже приснился сон. Один общий сон на двоих. Сон, о котором они друг другу так и не рассказали. Не рассказали хотя бы потому, что к тому времени зубы уже были долечены, и он не бывал больше у Виолетты. Да если бы даже и довелось ещё побывать, или встретиться ещё где-нибудь, каким бы то ни было образом, они оба, несомненно, постеснялись бы друг другу об этом рассказывать, и даже – обмолвиться об этом сне каким-либо полунамёком.
Им снилось, что идут они глубокой ночью по безлюдным городским улицам, идут прямо по опустевшей мостовой. Вокруг сияют своею вешней белизною свечи зацветающих каштанов. Высоко в небе горят фонари, а ещё выше – звёзды. И они идут, взявшись за руки, оставляя где-то позади себя и дома, и каштаны, и даже – тротуары и мостовые, поднимаясь всё выше и выше, шагая по воздуху, проходя мимо ослепительно блестящего диска Луны – такого огромного,- мимо звёзд и планет, мимо громадных газовых шаров – сине-зелёных, неоновых, лиловых, фиолетовых, - проходя через пояса астероидов. А бесконечный рой неожиданно налетевших, маленьких звёздочек сплетается в венки, которые опускаются на голову каждому из них, а сверху – один на двоих большой общий венок. Другие звёздочки, закручиваясь в спираль, опутывают их переплетённые руки. А они идут всё дальше и дальше, всё выше и выше. Ни о чём не говоря, ни о чём не думая – ведь и так всё понятно. Где-то там, далеко внизу остаются предрассудки и глупые условности.
Но это же сон… Всего лишь сон, который закончится в утренний час, когда солнечные лучи, подобно каплям жертвенной крови, брызнут на гладь утренней лазури пробудившихся небес…
* * *
…А жизнь пошла своим чередом. Будто и не было ничего. Будто ничего не было и с нашими героями. Будто не было и их самих.
Виолетта растворилась в сплошных потоках деловой суеты. А тот человек, который таким странным образом запал в её душу, безвозвратно сгинул на одной из бесчисленных житейских дорог.