Когда Светлана повредила позвоночник в семнадцатилетнем возрасте, и поняла, что не сможет ходить уже никогда, то начала рисовать. Использовала способ, которому научилась в художественной школе, куда ходила ещё в раннем детстве. Называется тот способ «мокрым по мокрому». Тяжело ей было, лежа – ведь даже сидеть она теперь не могла, - смачивать бумагу, обмокать в краску кисточку, удалять с кисточки лишнюю краску, и водить той кисточкой по бумаге. Да и бумага, необходимая для этого способа рисования требуется особая, к тому же – очень дорогая. Но ей покупали. Тогда ещё покупали. То бабушка со своей скудной пенсии выкраивала, то мама с зарплаты, то старшая сестра, уже к тому времени окончившая институт и устроившаяся на работу, то с тех алиментов, что выплачивал отец до тех пор, пока сам не исчез куда-то бесследно.
Вообще старшая сестра старалась, как могла, хоть чем-то облегчить участь Светланы. Даже столик придумала в её комнате, чтобы было на том столике всё, как в окружающем мире, оставшимся за стенами квартиры. Были там свои водоёмы (самые разные – реки, моря, и даже океаны, озёра и целые водопады, пруды и просто бассейны, и фонтаны тоже были), были камни и горы, были города и целые страны, было небо с луной и звёздами – вот где проявила себя фантазия старшей сестры и её, едва ли не врождённое пристрастие к рукоделью. Но, и на этом она не остановилась. Как бы ни была занята, но каждый день, ещё перед уходом на работу, клала в углу того стола салфетку. Делала это так, что бы каждому дню соответствовал свой цвет тех салфеток. Так сама Светлана, бывало, и говорила: «Сегодня пятница, потому что на моём столике салфетка бордового цвета».
Весной и летом старшая сестра пристраивала на том же самом столике, помимо всего прочего, пучки живой травы. Осенью ставила в вазу безлиственные ветки. Зимой их место сменяли кварцы и хрусталь, как бы изображающие лёд. Особенно в зимние дни проявлялась фантазия старшей сестры по части декора. Она украшала комнату Светланы тканями, подбирая их цвета тоже соответствующим образом. Например, голубой, синий, розовый (зимний закат, холодный зимний рассвет, розовое небо, какое нередко можно увидеть в зимнее время).
…Смотрит печальными глазками ангелочек, нарисованный рукою Светланы. Интересно, чем же он так опечален. Наверное, расстроился, глядя на нашу грешную суетную жизнь.
А вот ещё рисунки. Фигурки людей, шествующих сквозь синеватую мглу, несущих в руках зажжённые фонарики. Интересно: кто они такие, и куда идут? На другом рисунке – эльф, прилетевший в гости к маленькому принцу из знаменитой сказки Экзюпери. А вот – корабль, плывущий по волнам под парусами, и если присмотреться чуть повнимательнее, то замечаешь какое-то неуловимое сходство тех парусов с пламенем горящей свечи, что, думается, не может быть простой случайностью, не может, хотя бы потому, что не бывает в мире ничего случайного. А вот волчица, та самая волчица, что выкармливала когда-то своим молоком будущего царя Ромула, в дни его младенчества. Того самого Ромула, которому суждено было стать основателем Рима, сделавшегося столицей самой огромной и самой великой империи из всех, какие только знало человечество на протяжении своей истории, империи, в пределах коей родился Спаситель всего рода человеческого, империи, впоследствии ставшей колыбелью христианства. А вот смотрит глаз – самый обыкновенный глаз, нарисованный на фоне узоров, имеющих, скорее, несколько абстрактный характер. И так внимательно этот глаз смотрит, так сосредоточенно. А вот средневековая харчевня, её посетители и девушка, служащая здесь, смотрящая на одного из тех посетителей взглядом, кажется, исполненным загадочной симпатии, а возможно, и невыразимой словами любви. А вот двое влюблённых, взбирающихся, взявшись за руки, на вершину холма, где виднеются в туманных сумерках очертания какого-то таинственного строения.
Ближе к весне Светлана обычно начинала рисовать солнце. Иногда оно было румяное, иной раз – оранжевое, иногда - больше похоже на золотистое яблоко, а иногда напоминало поблёкший, привядший лимон.
Чуть позже, над её кроватью поселились пингвины, встречающие приветливым взглядом каждого, кто входил сюда. На других рисунках зеленели листвой деревья, кажется, готовые ожить в следующее мгновение. Средневековые замки тонули в тёмно-синей туманной дымке.
В этих рисунках заключался целый мир. Многогранный и бездонный. В этот мир можно было углубляться и углубляться до бесконечности, уходить в него вновь и вновь, открывая каждый раз что-то новое, что-то неожиданное, замечая всё новые и новые глубины, всё новые и новые грани.
Однажды Светлане захотелось попробовать себя в портретной живописи. Рисовала она по памяти. Это был портрет соседки. Она тоже воспитывала в одиночку своего сына, страдавшего синдромом Дауна. А позднее, когда он погиб – машина сбила – сама пошла работать в специальное заведение для детей, имеющих от рождения тяжелейшие психические отклонения, а вспоминая о своём сыне, неизменно говорила: «Он многому меня научил». И говорила это всякий раз с такой убеждённостью, что ни у кого не возникало сомнений в истинности этих её слов.
Нередко Светлана углублялась в темы, навеянные историей. Особенно увлекали её античность и средневековье.
…Меж тем, старшая сестра вышла замуж. Вскоре оказались они с мужем очень далеко. Потом и письма стали приходить от неё всё реже, реже… А потом и вовсе прекратились… Совсем постарела бабушка. Не то, что во двор не выходит, но и по квартире ей всё труднее и труднее передвигаться.
А вот мать Светланы собралась тоже выходить замуж. Уже во второй раз. Нет, не любила она того человека. Сама говорила: «Годы идут, деньги зарабатывать всё труднее становится, а он – мужчина при должности, к тому же – одинокий, разведённый, с ним будет легче». Невзлюбил он Светлану с самого начала. Да и мать её это сразу поняла. Оттого и определила её в дом инвалидов. Бабушка плакала: «Прости, Светочка, но, сама пойми, что я могу, старый, совсем больной человек!». Вскоре после того, как не стало в этих стенах Светланы, и бабушка умерла. Одни потом говорили, что от тоски, другие говорили, что от старости да от своих болячек. А скорее всего – всё сразу сказалось.
Рисунками, оставшимися от Светланы, её мать со своим новым мужем ведро помойное застилали. Через год – другой и сама Светлана оставила сей бренный мир. Никто толком не знал о причине её смерти.
Вот такая история.