…Лежу под одеялом. Фонарь за окном раскачивается в порывах ветра. Отсветы играют на стенах комнаты. Вокруг все спят. Спит общежитие. Спит город. Только я не сплю. Так со мной часто бывает по ночам.
За окном метёт снег. Если в такую погоду идёшь по улице, кажется, что из летящего снега выстроилась комната, а в ней – другая, чуть поменьше. Хочется в эту комнату войти, а она возьмёт, и отодвинется. Обернёшься, а она – позади.
И по ночам не спать привык. И к жизни казённой привык. Другой-то, впрочем, и не знаю. Сначала, в детдоме обитал. В специальном. Теперь в этом техникуме оказался. Он такого же типа. Для таких же.
С сердцем в последнее время совсем плохо. Руки почти не слушаются. И ходить, к тому же, всё труднее становится. Ушёл бы отсюда. Вопрос в том: куда уйдёшь-то?
…Колокольчик звонит… Откуда он здесь, в комнате появился?.. А как и когда я сам успел оказаться в парке, что начинается за забором общежития? Вокруг светло, как днём… На ветвях кустарника повисли льдинки, будто стеклянные колокольчики, и позванивают. А на деревьях = чуть дальше – ярко-красные яблоки. Это зимой-то?! А яблоки как полетят! Да и не яблоки это вовсе, а настоящие снегири, которые сюда часто прилетают. По снегу белка пробежала, и - на сосну! Теперь только понимаю: я же давным-давно сплю. И вижу во сне наш парк, который столько раз видел прежде наяву.
…Какой звук противный – так в общежитии лампы включаются, неизменно просыпаюсь от их жужжания. Вот и утро. Серое утро нового серого дня.
* * *
На занятиях стало плохо. Страшно шумело в ушах. И в глазах потемнело… Очнулся в общежитии. Болела рука на месте сделанного укола. Пахло спиртом и камфарой. Вокруг никого не было.
Когда чернила наползающих сумерек понемногу заполнили пространство комнаты, я встал и отправился бродить по бесконечным лабиринтам учебного корпуса, чем и прежде занимал время в долгие зимние вечера.
…Вокруг – никого. Тишина. Только слышны тревожные звуки воды, капающей из неисправных кранов под лестницей. Вижу большой кусок белого ватмана, прикреплённый к стене. Наверное, объявление. Щёлкаю выключателем. Плафоны наполняются светом, будто стаканы – соком. Так и есть – объявление о поэтическом вечере, что должен состояться в ближайшую субботу. Стоит сходить. Ведь, здесь всё это – такая редкость. Тем более, что вечер будет – авторский.
…Суббота. Вечер. Актовый зал. Из глубины сцены появилась наша завуч, а вместе с нею – женщина лет сорока, с тёмноватыми волосами, подобранными сзади «невидимками», в белой шерстяной кофте и длинной светло-серой юбке. Когда они приблизились, я разглядел её длинные ресницы, из под которых смотрели грустные серо-голубые глаза.
Завуч представила нашу гостью, передав ей слово. Она читала свои стихи, голос её лился как воздушная река, принося всё новые и новые строки и строфы, всё новые и новые образы и откровения: о сегодняшнем и о давно минувшем, о храмах и о вандалах, о пустынях и о родниках, о морях и островах, и ещё о многом, многом другом, бесконечно далёком и бесконечно прекрасном.
Голос льётся и льётся, течёт отшлифованной серебряной струёй, уносясь в неведомые дали; кажется, что и меня уносит с собой…
Вот и всё… Неужели, так быстро?! Не слышу слов её прощания. «Елена Дмитриевна», - хочу обратиться к ней… Она сходит со сцены… Сходит сюда, в зал… Неожиданно вспоминаю про календарик, завалявшийся в моём кармане ещё с прошлого года…
-Елена Дмитриевна, - не узнаю собственного голоса, настолько он ослабел от волнения и спазмов буквально за секунду…
-Нельзя ли Ваш автограф?
-Автограф?, - как бы переспрашивает Елена Дмитриевна всё тем же голосом…
-Пожалуйста, - она берёт календарик из моих рук и пишет на нём, тут же возвращая его со словами:
-Я там, кстати, специально для Вас и адрес написала. Приходите, не стесняйтесь. Если желаете, конечно. Я одна живу.
* * *
Один день, другой, третий… Они прошли, пролетели. Оборвались, как листки календаря. Их нет… А что же я? – Живу ожиданием выходного… Наконец, и он настал…
Иду по заснеженным городским улицам. Легко, впрочем, сказать: «иду». Метель свирепствовала несколько дней, и лишь вчера, под вечер, стихла. Сегодня же, ещё до рассвета опять повалил густой снег. Пока я шёл, ураган разыгрался с новой силой. А сугробы и так огромнейшие повсюду. Снег хлещет в лицо. Постоянно падаю, поскальзываясь на предательски засыпанном льду замёрзших луж.
Тот самый дом старинной постройки. В нём ещё сохранились сквозные подъезды со второй дверью, что ведёт в глубину двора. Поднимаюсь по лестнице. Где-то внизу размеренно гудит котельная, расположенная под домом. Между этажами горит, видно, не погашенная с утра, тусклая лампочка, лишь усиливая чувство окружающей пасмурности и мрачной бесприютности.
А вот и та самая квартира с заветным номером на двери. Нажимаю на кнопку звонка…
-Кто там?, - Её голос… Такой же, как и тогда. Ровный. Кристально-чистый. Хрустально-отполированный.
Стою в нерешительности перед открытой дверью. Обдаёт домашним запахом, который проникает внутрь меня самого. Не заметил, что и сам теперь нахожусь внутри всё того же запаха, переступив порог квартиры. Неслушающимися пальцами расстёгиваю пуговицы пальто. Проходим через полутёмный коридор. За ним – комната. С потолка свешивается абажур из розовой материи, больше похожий на дивный заморский фрукт. Шкаф с книгами, каких прежде ещё не доводилось видеть: на корешках – бордового, вишнёвого, тёмно-зелёного, светло-синего, небесно-голубого, фиолетового, оранжевого и многих, многих других цветов – золотятся надписи, словно драгоценности на бархате старинных футляров.
-Уж думала, не придёте, - Елена Дмитриевна слегка улыбается.
-Елена Дмитриевна, - начал, было, я, не зная даже, что сказать дальше…
-Наедине, можно – Лена.
Потом мы пили чай. В чашке плавал большой, похожий на солнце кусок лимона. Я уже не стеснялся рассказывать Лене про свою прежнюю жизнь – всё, как было и как есть. Хотя, раньше казалось самому, что и жизни-то у меня, толком, никакой никогда не было, да и нет, а потому и рассказывать, собственно, нечего. А тут вдруг сразу вспомнилось столько всего интересного, о чём рассказывал и рассказывал без умолку, сам увлекаясь всё сильнее и сильнее. Чай успел остыть. А когда за разговорами он всё же был выпит, я продолжал рассказывать ещё и ещё. Лена всё слушала, слушала, слушала… Потом, после минутной паузы, возникшей как-то неожиданно, она сама нарушила едва установившееся молчание:
-Давай, я тебе голову помою…
…Ванная комната. Зеркало. Стеклянная полочка, уставленная многочисленными флаконами, баночками, пузырёчками.
-Ну, что, котик? Давай уж всего тебя помою? Потом ляжешь спать, и никуда больше не пойдёшь. Ни завтра. Ни послезавтра. Никогда.
Всё смывает вода. Смывает прошлую жизнь с её болями и обидами, бедами, заботами, волнениями и тревогами.
Представилось на миг, что, и вправду, когда-то был котёнком. Только вот – когда? – Не знаю… А может, просто видел котёнка, которого кошка вылизывала своим шершавым языком, таким же почти шершавым, как эта мочалка, и так хотелось быть на месте того котёнка.
* * *
…Чистая постель. Чистые накрахмаленные простыни. Голова моя лежит на коленях у Лены. Она что-то еле слышно шепчет. Кажется, она напевает какую-то еле слышную песню.
От торшера струится рассеянный зеленоватый свет. Засыпаю. Засыпаю. Плыву по волнам сна, подхватившего меня так неожиданно и так незаметно. Плыву по волнам бескрайнего моря ночных чудес и видений. Сон уносит меня подобно ночному звёздному поезду, проплывающему в снежно-звёздном сиянии мимо таинственно мерцающих огоньков, разбросанных в необозримом мировом пространстве, словно на огромном дворовом пустыре, что распростёрся в этот час за домом до самого горизонта.
Засыпаю… Засыпаю… Совсем засыпаю…