1 июня 1990 г. у нас на работе проходили Пастернаковские чтения.
Ближе к обеду по Институту поползли слухи, что будет необъявленная встреча с Синявским. К концу дня о встрече знали все присутствующие, вспомнили «Прогулки с Пушкиным» и начали читать четвёртый номер «Октября» за 1989 год, где публиковались фрагменты сей примечательной книги. И тут, часа, эдак, в четыре вечера, в Дирекции и канцелярии начали морить тараканов: отодвинули столы, сняли с полок книги и старательно обрызгали из баллончиков все углы и мебельные швы. Потом закрыли свои кабинеты и ушли.
Вскоре по Институту распространился ужасающий запах тараканьей морилки. Сотрудники закрывали носы и глаза, возмущались и партиями отбывали домой. Кое-кто пошутил, что это сделали специально в честь Пастернаковских чтений и встречи с Синявским. Лица более осведомлённые отвечали шутникам, что нет, просто в понедельник будет советско-американский симпозиум, а по столу у Директора пробежал таракан, и нет, мол, никакой гарантии, что он не пробежит ещё раз, но уже при американцах. Одним словом, ситуация была нервная, ждать надо было часа два, и меня властно потянуло домой.
… Однако, проходит часа полтора, курсирую я в районе Никитских ворот, а ноги меня домой не несут, потому что кто-то неизвестный им изнутри нашептывает: «Не уходи, не уходи…». Устала я от нерешительности, кружу по площади, иду по Большой Никитской мимо храма Большого Вознесенья – глядь, а по другой стороне улицы, как раз вдоль ограды дома Горького, быстрыми шагами в противоположную от меня сторону идут двое, мужчина и женщина, оба – в плащах цвета кабачковой икры. И самое интересное, что это Синявский со своей женой Розановой. Ну, думаю, перст Судьбы. Поворачиваю и иду на остановку. Про себя отмечаю: пара дружная, выглядит молодо, дееспособно. У Марии Васильевны за спиной рюкзачок. Она катится рядышком с Андреем Донатовичем, а тот рубит рукой воздух и что-то ей доказывает. Ещё белую его бородку запомнила и свою мысль наивную, что, мол, из всех проходящих мимо, одна я, похоже, их узнала, а ведь прежде никогда не видела. Только один раз поздно ночью по телевизору… .
…Отвлекает от мыслей знакомая фигура. Навстречу мне, отмеряя левой рукой пространство, несётся Б-ов. Взгляд его голубых глаз устремлён вперёд-в-себя и с действительностью почти не связан. «Здравствуйте!» - Пискнула я, как гимназистка. Б-ов приостановился, взгляд его некоторое время сосредотачивался на мне. «Что ж Вы, Лена…», - сказал Б-ов, и я ощутил потребность сию же минуту оказаться в Институте. Ну, подумалось мне, перст судьбы.
Некоторое время спустя я поднималась по парадной лестнице. У входа в зал уже стояли Синявский и Розанова в окружении знакомых сотрудников, а за закрытыми дверями завершалось вечернее заседание Пастернаковских чтений.
«Всё в порядке. Заходи, Андрей!» - Сказал Иосиф Вайнберг, и в тесном кольце друзей совершенно дряхлой, шаркающей походкой Синявский вошёл в зал. Следом вошли мы.
Андрей Вознесенский: Ну, давайте начнём. Символично, что на Пастернаковские чтения приехали Мария Васильевна Розанова и Андрей Донатович Синявский, который нёс крышку гроба Бориса Леонидовича Пастернака в тот исторический день. И, я думаю, это было не случайно. Он пронёс и гроб Пастернака до церкви (это были религиозные похороны), и тяжесть этого гроба как бы легла на его плечи на долгие годы. Андрей Донатович был сотрудником этого учреждения. Здесь, как мне известно, присутствует корреспондент журнала «Советский цирк». Я не буду долго задерживать ваше внимание и передаю слово гостям.
(Аплодисменты)
Розанова: После такого вступления мне так и хочется сказать:
«Гроб с музыкой!». (Смех). Мы постараемся не посрамить честь цирка. Выражаем восхищение оперативностью газеты «Советский цирк», единственного печатного органа присутствующего здесь, самой прогрессивной газеты Перестройки. А сейчас давайте мы пересядем в президиум, чтоб было сподручно работать. Сделаем так: вы задаёте вопросы, лучше в письменной форме, я их буду читать вслух, а Синявский – отвечать. Задавайте вопросы!
Вайнберг И.И.: Чем вызвано название [вашей газеты] – «Советский цирк»?
Розанова: Наверное, название «Советский цирк» больше всего олицетворяет то, что происходит в стране. (Смех).
Вопрос: Что такое русское зарубежье?
Синявский: Как? Русское литературное зарубежье?
Розанова: Прости, пожалуйста, тебя спросили «русское зарубежье», не литературное…
Синявский: Ну, зарубежье – это непостоянная величина. Она всё время меняется. Зарубежье от многого зависит. Зависит от положения в метрополии. Сейчас зарубежье раскололось. Оно не едино, и заставить его объединиться и работать вместе – невозможно. Как, допустим, невозможно объединиться журналам «Молодая гвардия» и «Наш современник». Предложить им работать вместе, - они не смогут, как это не странно. Кстати, очень интересные журналы, которые , я знаю, интеллигенция не читает, а напрасно. Читать надо всё.
Вопрос: Почему бы вам не издавать «Синтаксис» совместно с советским издательством или хотя бы продавать его за сушёные советские рубли? (Лёля Кошкин).
Розанова: Знаете, я слишком ценю своё время, чтоб заниматься заключением совместных договоров. Мне не так много осталось времени, чтоб тратить его зря. Лучше я сосредоточусь на качестве журнала.
Продавать «Синтаксис»за сушёные советские рубли мне предложили в Доме кино. Я оказалась. Потому что, ведь, кому попадёт в руки мой журнал? Педикюрше режиссёра такого-то, массажистке актрисы такой-то. Снобистская публика расхватает тираж, - и журнал не дойдёт до своего читателя, а это самое важное для меня, чтоб журнал попадал в руки по назначению. Поэтому я предпочитаю распространять его через знакомых. Сейчас вышел 27-й номер «Синтаксиса»… .
Вопрос: Как Вы относитесь к Шафаревичу? «Наш Современник» использует молчание Солженицына?
Синявский: Вы имеете в виду, очевидно, статью Солженицына «Наши плюралисты». Публицистику Солженицына надо сделать доступной читателю. Это совершенно особая область его творчества. Мне трудно сказать, почему Солженицын молчит и не отвечает Шафаревичу… . Насколько я знаю, Солженицын хотел быть «над» патриотами и «над» либералами… .
Розанова: Синявский как всегда говорит очень мягко и обтекаемо! Я вам скажу, что с журналом «Огонёк» Солженицын быть не хотел. Когда «Огонёк» опубликовал его старый рассказ «Матрёнин двор»,
(собственно, это перепечатка из «Нового мира» эпохи Твардовского, так что ни о какой бестактности речи быть не может) - на Западе был большой хипиш! И если мы не слышим от Солженицына возражений о Шафаревиче, значит, это его устраивает. Вы понимаете, ведь Солженицын не стоит на месте. Он развивается. Термин «русофобия» впервые прозвучал в его интервью. Так получилось, что за него сражались «левые», а как знамя его получили «правые»!
Вопрос: Андрей Донатович, расскажите о своей работе в ИМЛИ. Когда это было, и какие воспоминания об этом времени у Вас сохранились?
Синявский: Ну, я работал в ИМЛИ с 1953-53 гг. до 1965 г., то есть до своего ареста. Воспоминания у меня сохранились не очень светлые. Вспоминаются, в основном, проработки. Сначала из-за статьи о Пастернаке, которую я написал для коллективного труда по истории советской литературы. Меня вызвали на проработку, заставили каяться, я отказался… . Читал лекции в Университете, одно время, как почасовик. Ну, тоже пришлось уйти. Времена были трудные…
Розанова: Скажи, что не пригласили из-за семинара «Русская поэзия ХХ века», на который ходило народу гораздо больше, чем полагается.
Вопрос: Расскажите о Вашем семинаре по Александру Блоку в Сорбонне. Ваше отношение к Блоку? Почему именно Блок?
Синявский: Видите ли, специального семинара по Блоку я не вёл, да, собственно, это был не семинар. Во французских университетах под семинаром понимается нечто другое. Никто у меня никаких работ не писал. Это был лекционный курс. Понимаете, студенты во Франции совершенно иного рода. Сейчас нет такого интереса к русской литературе и культуре, потому что долгое время контакты между странами были минимальны, а значит, специалисты с русским языком не нужны. Может быть сейчас ситуация изменится к лучшему… . Вот был у меня случай: девушка-славистка выдержала сложнейший конкурс – одно место на всю Францию! – в аспирантуру (по-нашему) на отделение славистики. Причём там жесточайший отбор. Выдержала ещё и потому, что я её натаскивал к экзамену, и она вытащила тот билет, который мы учили: «Клоп» и «Баню» Маяковского. Она счастлива. И вот, встречаю я её на улице через полгода в печальном настроении. Оказывается, не нашлось работы по специальности. Ей предложили преподавать французский язык в лицее. Она, конечно, отказалась. Какой смысл? Блестящий славист, с прекрасной подготовкой!.. так что вот… .
Розанова: Синявский утаил от вас, что он тогда позвонил [Аксёнову] в Америку, и девушка уехала туда и устроилась на работу.
Синявский: … А Блок… . Я считаю, что о революции есть два гениальных произведения – это «Двенадцать» Блока и «Левый марш» Маяковского.
Вопрос: Чем вызван ваш отход от «Континента»? Была ли в этом роль Солженицына?
Синявский: Просто мы не сошлись характерами с Максимовым. Первые четыре номера мы готовили с ним вместе, потом я ушёл… . У него деспотичный характер. Кроме того, «Континент» позволял себе очень грубые выпады против либералов. Сейчас я ушёл бы из континента, потому что будучи здесь, Максимов сделал заявление о том, что блокада Литвы – слишком мягкая мера. Это при том, что задача «Континента» - заботиться о странах Восточной Европы!.. . Из журнала «ушли» [Михайло Михайлов], Сол Бэллоу. Некрасова, своего «зама», он сам выбросил… .
Розанова: Опять всё не так, опять всё не правильно! Синявский резкую форму отдаёт Абраму Терцу! У Максимова своих мыслей нет, поэтому конфликт между нами невозможен. Максимов – чиновник, который на время, а может быть навсегда, попал на Запад. Он меняет курс, плывёт под парусом туда, куда подует ветер. Просто та борьба, которая в России оплачивалась срокАми, там, на Западе, - очень доходное дело! Я не люблю профессиональных борцов, профессиональных революционеров! Такие люди, попав на Запад,
Превратились в профессиональных «борцОвщиков»., так я их называю! Сегодня место Максимова в рядах «Нашего современника».
Вопрос: Андрей Донатович, расскажите, пожалуйста, о своём общении с Анной Ахматовой. Собираетесь ли вы написать воспоминания для «Ахматовского сборника»?
Синявский: Моё общение с Анной Андреевной Ахматовой настолько мизерно, что на воспоминания его не хватит. Кроме того, понимаете, оно ничем хорошим мне не запомнилось, и характеризует Ахматову с не очень приятной стороны… Меня попросил […?]
Написать к 75-летию Анны Андреевны маленькую статью. Место было лимитировано, сами понимаете, так, небольшой столбец. Я написал и пришёл к Ахматовой согласовать текст. Анна Андреевна вела себя немного странно. Она, к примеру, брала текст, читала первую фразу: «Сначала Ахматова была аристократкой, потом стала…и т.д.». – «Нет!» - Говорила она. – «Я никогда не была аристократкой. Я всегда была демократкой». – «Да Вы прочтите фразу до конца!». – « Не буду я читать до конца фразу. Я никогда не была аристократкой!» - И так - без конца. Наконец, я ей говорю: «Пускай о Вас Сурков пишет!» (Он тогда как раз что-то собирался писать)…
(смех в зале)
«Нет, пишите Вы». – Понимаете? Не очень приятная встреча.
Вопрос: Не пора ли опубликовать ваши лекции о Маяковском?
Синявский: Маяковский очень честный человек. Он – нонконформист, бунтарь. Не случайно его любит молодёжь. Ведь у его памятника собирались, читали стихи, некоторых арестовывали… . Искусство ХХ века мы воспринимали через очень ограниченные каналы. Я помню, как импрессионисты считались буржуазными, знакомство с ними было почти невозможным! В этих условиях единственной отдушиной был Маяковский. Я знаю многих людей, которые начали с Маяковского, а кончили Блоком, пастернаком и проч. Я не согласен с Корабчиевским, который называет его «сатаной ХХ века» и считает и считает, будто всем, кто духовно соприкасался с ним, он наносит ущерб. В том числе и Марине Цветаевой. Я не считаю, что её ранние стихи лучше стихов пражского периода. Мне это не кажется. Напротив, я люблю стихи этого периода гораздо больше. И вообще, мысль, что Марина Цветаева поэтически сблизившись Маяковским, стала менее интересна как поэт, несправедлива…
Вопрос: Что Вы думаете по поводу «осатанения» ряда российских писателей, в связи с Вашими «Прогулками с Пушкиным»? Что это - [глупость (?)], или комплекс неполноценности: «Если он так о Пушкине , то…»? ( Смех ).
Синявский: Это роковое недоразумение, которое тянется много лет. Почему-то все решили, что я желаю принизить русский национальный гений. Напротив! Просто я считаю, что от слов «гений», повторяемых неоднократно, мало пользы! Я писал дифирамб Пушкину, но другим языком. Некоторые это поняли. Сергей Бочаров… ( Голоса с места: «Гачев тоже!»). Понимаете, я писал эту вещь в лагере. Тогда я отстаивал независимость искусства от политики, а Пушкин, на мой взгляд, - это поэт вне политики. И вообще, я Пушкина не обижал. Я тоже считаю, что Пушкин – наша национальная гордость. Именно поэтому ему ничто не может повредить. Сергей Бочаров очень точно сказал: «Пушкин – это вечно юный смеющийся гений советской культуры».
Розанова: Я тоже хочу немного поговорить о Пушкине! Мне кажется, то, что происходит, предвещает гибель русской культуре! Люди разучились читать текст. Не могут дочитать фразы, понять её! Всех шокирует, что Пушкин «вбежал в литературу на тонких эротических ножках». И никто не задумывается даже о том, чтО он прочёл! Понятно, литература – не гостиная и «вбежать» туда можно только в переносном смысле. И вообще, «вбегать» в литературу можно только своими произведениями! Ясно, что здесь имеется в виду ранняя, любовная лирика Пушкина, а совсем не его ножки! Существует такая штука – метафора. О ней начисто забыли, судя по фрагментам из «Огонька». Мы с Синявским недавно были в Ленинграде на одном […………..?] И там, в перерыве, подходит к нам Георгий Владимов и спрашивает у Синявского:
- Андрей Донатович, ну с чего вы взяли, что у Пушкина были тонкие ножки? Ведь он спортом занимался.
Я ему говорю:
- Георгий Николаевич, Вы, кажется, написали о Руслане, и рассказали нам, о чём думал Ингус, и чего хотел Руслан. От лица собаки говорили. Как-то там узнали, чтО в их собачьих головах делается. Метафора есть, дорогой мой, если помните такую. Что же вы, писатель, всё так буквально, текстуально понимаете!
Вопрос: Ваша книга о Пикассо открыла многим этого мастера. Продолжаете ли вы в этом плане? Что из современной культуры вам близко?
Синявский: Специальных работ на темы живописи я не пишу. Люблю ХХ век, авангард.
Вопрос: Как Вы оцениваете творчество Войновича? В частности, его «Чонкина»?
Синявский: В «Чонкине» мне больше нравится первая часть романа, где Войнович пародирует Солженицыны. В последующей части он пародирует коммунизм. Это мне нравится меньше.
Вопрос: Горький и Сталин. Горький – верил, Сталин – обманывал. Значит, вера равна обману?
Синявский: Статьи о романе «Мать» я не писал. Вот очень небольшой доклад на конференции. Кажется, он назывался «Роман “Мать” как образец раннего социалистического реализма». Это было очень давно.
В сборнике «Избавление от миражей» я писал о Горьком и Сталине. В отношении Горького я использовал известную концепцию Ходасевича «ему хотелось верить, и он начинал придумывать». Обычно, это ничем хорошим не кончалось. Ну, а Сталин обманывал без веры, изначально…
Вопрос: [О «Прогулках с Пушкиным»].
Синявский: Сидя в Лифортовской тюрьме, я читал книгу «Пушкин в жизни» Вересаева. Делал много выписок. Затем, пользовался ими уже в лагере, когда писал «Прогулки с Пушкиным» - это фантастическое литературоведение. Так я его называю. Чтобы заглянуть внутрь и узнать, чтО там такое – надо сломать. Мейерхольд так поступал с классикой.
Вопрос: Книгу о Розанове писал Синявский. Не хотел бы Абрам Тэрц переписать эту книгу?
Розанова: Вы что, хотите, чтоб я, наконец, овдовела?
(Смех)
Синявский: В основе книги о Розанове лежит академический курс лекций. И потом, это совершенно не обязательно – всё делать в стиле «Прогулок». Должна оставаться академическая, фундаментальная основа. Я бы никогда не посоветовал начинающим изучать Пушкина студентам, читать «Прогулки». Им ни в коем случае нельзя их читать! Для изучения Пушкина есть много других очень хороших книг.
Вопрос: Как Вы относитесь к Иосифу Бродскому?
Синявский: Я лично с Бродским не знаком. Считаю, что Бродский – самый крупный современный русский поэт.
Вопрос: Как Вы относитесь к структурной поэтике?
Синявский: Плохо. Я не столько учёный, сколько художник. Больше всего мне близки критические статьи, написанные поэтами. А математик я никакой. Может быть, что-то я и понимаю в структурной поэтике, читая статьи, но лишь самую малость и очень поверхностно. Конечно, я не отрицаю, такой подход существует, но мне это не близко…
Вопрос: Андрей Донатович, Ваше отношение к Солженицыну,
Синявский: О Солженицыне на Западе существует мнение: с ним спорить нельзя. Он – пророк, посланный на Землю, чтоб возвестить России [её будущее] [правду о ней самой (?)] .
Голос с места: «Ленин в Цюрихе».
Синявский: Ну, роман «Ленин в Цюрихе»! Солженицын считает , что Ленин ненавидел Россию, потому что в нём была только ; русской крови. Именно поэтому Ленин позволил провести в ней такой жестокий эксперимент. Коронная сцена романа – это встреча Ленина с Парвусом. Мистическая встреча, во время которой он перекачивает в Ленина горячую еврейскую кровь… . Ну, это не так. Я не люблю эти разговоры о четвертях. К чему это? Вспомним о шести миллионах погибших евреев.
(Гул понимания и одобрения в зале)
Вопрос: Расскажите, пожалуйста, о Николае Бокове.
Розанова: Позвольте, я отвечу. Мне нравится проза Николая Бокова – суховатая, несколько напоминающая арифмометр. Подсушенная. У него вышла книга «Бестселлер». Он издавал журнал «Ковчег». Всего было шесть номеров. Боков – погиб. Он не смог приспособиться к эмиграции. У эмигранта на Западе два пути: первый – работать, что-то делать, и тогда тебе помогут, но ты не должен расслабляться и опускать руки; второй, - а именно его предпочитают большинство, - это приехать за рубеж в ореоле страдальца и ожидать, что за одно это тебя будут носить на руках, устраивать на работу, опекать. Поверьте, ничего этого нет! Боков пошел этим путём. Сначала ему помогли, потом – неудача с журналом. Он начал пить. Недавно я в церкви в Париже встретила Бокова. Он прислуживает там, состоит в церковной общине. Он мне сказал: «Марья Васильевна, ведь все мы – братья и сестры». – «Нет». – Ответила я ему.
Вопрос: существует ли библиография Ваших работ?
Синявский: Ко мне подходила женщина, говорила, что ведёт библиографию моих работ… . Нет, опубликованной библиографии нет.
Вопрос: Ваше отношение к Льву Толстому и Чехову.
Синявский: В русской прозе XIX века можно наметить два пути: Гоголь, Достоевский, белый, Булгаков – это утрированная проза. И внешне правдоподобная проза – Лев Толстой и другие. К Льву Толстому у меня сложное отношение. Корни его лежат в религиозном, глубоко личном разнообразии, и я не хотел бы говорить об этом публично… . Понимаете, моралист часто бывает злым…. . Просто каждый выбирает себе более подходящую компанию. Я выбрал тоже… . С Чеховым вопрос более сложный… . Определить его стиль непросто., но, мне кажется, он ближе всё-таки к представителям утрированной прозы.
Вопрос: Каким критерием пользуетесь Вы, отбирая авторов для «Синтаксиса»?
Розанова: Критерий – острое чувство зависти: «Ах, чёрт возьми, почему это не мне досталось!». Зависти как издатель, разумеется.
Вопрос: Ваше отношение к Леониду Бородину.
Синявский: Понимаете, Леонида Бородина я знаю ещё по лагерю. Он – интересный прозаик… . Бородин – честный и порядочный человек, но эти черты бывают у людей разных направлений. Он – националист… . Розанова: …и мне совершенно не понятно, почему журнал «Юность» его печатает!
Вопрос: Почему падает интерес к русской культуре?
[Розанова(?)]: Почему падает? Русский язык – мёртвый язык, вроде латыни. Кто на нём говорит? Где его применять? По употреблению он стоит на восьмом месте среди европейских языков. После португальского! Придите на любую привокзальную площадь любого города. В киосках вы увидите путеводители на всех языках мира, кроме русского! Сужается поле его применения, а значит падает интерес к языку и культуре!
Вопрос: Кто из наших современных писателей пользуется успехом на Западе?
Розанова: Читают и переводят обоих Ерофеевых, очень много печатается Татьяна Толстая, Петрушевская. Петрушевская просто нарасхват!..
Вопрос: Довольно о литературе! Расскажите теперь о животных и детях!
Розанова: Очень хороший вопрос! Сделаем так. Я расскажу о детях, а Синявский – о животных. (Смех)… . Дети. У нас с Синявским есть сын Егор. Когда мы выехали, ему было восемь лет. И у нас была мечта. Такая мечта о русском мальчике во Франции. Вот он будет жить в доме, где на стенах висят картины русских художников, на полках стоят русские книги, с ним говорят на русском языке… . Голубая мечта о русском мальчике во Франции, о мальчике, воспитанном на русской культуре!.. . Но, увы! Скоро мы поняли, что это невозможно!.. .
Тут я почему-то встала и ушла домой.
